Дети Горного Клана (СИ) - Давыдов Григорий Андреевич. Страница 10

- Ну так чего ты хочешь... Кот? - хмыкнул на последнем слове Вран.

Рангун на это дёрнул рукой, заставив мальчика чуть отпрыгнуть в сторону, и приложил сжатую в кулаке ладонь правой руки к сердцу:

- Желаю иметь с тобой дружбу.

Вран, поморщившись, недоумённо почесал затылок:

- Чего? О чём ты говоришь вообще?

- Ты есть человек с принципами и благородным сердцем. Среди окружающего меня отребья я вижу тебя единственно существом правильным. А мои учителя всегда учили меня в том, что если тебя окружают крысы, и ты распознал среди них величавого льва, всегда держись за него.

Вран пожал плечами. Странное, конечно, сравнение, но рангуны вообще были существами странными, и за многие века, что люди живут с ними бок о бок, первые так и не сумели привыкнуть к причудам вторых, и наоборот. Наверное, поэтому до сих пор на рангунов смотрят косо, исподлобья, а в некоторых городах даже есть отдельные кварталы, где селятся исключительно существа их племени, отдельно от людей.

Но дружба рангуна - это не дружба, предложенная человеком. Они вносят в это слово немного другой, более сакральный смысл. Для них дружба - что-то вроде клятвы в верности, сильнее даже братской связи. И если уж рангун предложил тебе дружбу... то будь уверен - он никогда не ударит в спину, всегда примет в своём доме, а если нужно, то и встанет на твою защиту. Но это не значит, что можно ездить на нём верхом, как на лошади, да доить, как корову, до скончания лет. Рангуны - существа гордые. Они знают цену дружбе. И если видят, что для тебя это всего лишь слово, то из друга ты легко можешь превратиться в кровного врага - это штука тонкая, и не каждый вот так, с пол оборота её поймёт.

Так что, если Кот предложил дружбу, то уж, можно быть уверенным, действительно разглядел во Вране нечто благородное, честное - нечто, что редко стало возможным встретить среди людей.

И горец, кивнув, протянул руку:

- Вран. Меня зовут Вран.

Мальчик стиснул зубы, когда твёрдая, как камень, ладонь рангуна сжала его ладонь - не смотри, что такой хилый на вид, в его руках, пожалуй, силы не меньше, чем у горца!

- Эй! Вы чего там застыли, голубки?! - воздух рассекла плеть работорговца, заставив Кота зашипеть, а в следующее мгновение поморщиться Врана: и того и другого неплохо приложило по плечам - этот ублюдок бил точно и, на этот раз, сильно. - Помылись?! Тогда бегом из воды и строиться, животные!

Им не нужно было говорить дважды.

Дальше рабам пришлось идти пешком. Их не затачивали в колодки, не обматывали цепями, и не надевали кандалы. Но при этом никто и не думал бежать. Все шли ровным, растянувшимся на километр вдоль рощи рядком, не смея поднять взора. Отчасти причиной такого послушания были направленные в их стороны стрелы и копья бдящих работорговцев, а отчасти - зоркий глаз мага, который, казалось бы, мог увидеть всё. И если никто даже не подумывал о том, чтобы посмотреть в сторону скользящего вдоль ряда повелителя энергий и пространства, то Вран смотрел исключительно на него. Он запоминал. Каждую деталь. Каждый седой волосок на его лысеющей башке. Каждую морщинку. Он запомнит... И никогда не забудет. И когда-нибудь найдёт его. И будет убивать. Долго, с расстановкой... Чтобы тот испытал весь тот букет ощущений, что испытал сам Вран, когда видел превращение отца в угли.

Но шли они недолго: лагерь работорговцев расположился в очень удобном, скрытом от посторонних глаз месте, совсем недалеко от реки, где омывались рабы. Он был похож на небольшой городок. Даже не городок - деревню, но не имеющую никаких домов, лишь множество палаток, навесов, да периодически встречающихся землянок, переплетающихся друг с другом множеством кривых дорожек, которые не были вымощены, или хотя бы выложены дощатым настилом, а просто вытоптаны множеством босых ног.

Вся эта красота была окружена примитивным частоколом и, когда их загнали в узкий зев ворот без дверей или хотя бы решётки - по сути, просто дыра в заборе - подобно скоту, что отправляют в загон, Вран стал отчаянно озираться, выискивая взглядом кого-то из его семейства. Но в толпе голых, дрожащих и хнычущих людей выискать их взглядом не представлялось возможным. А может, пришла в голову страшная мысль, их и нет здесь вовсе? Кто сказал, что этот лагерь - единственная точка работорговцев? Почему бы им не построить ещё парочку подобных мест, разделив живой товар на несколько партий, что отправляют в разные места? Почему бы и нет? Надежда Врана после подобных мыслей стала совсем уж призрачной.

И тогда он увидел ту телегу.

Она была одной из многих, тянущимися рядами сопровождавших рабов на всём пути: в них, кажется, везли захваченную провизию, помещённый в клетки домашний скот, оружие и ещё что-то, что было скрыто в небольших коробках. Но одна из телег привлекла внимание Врана более остальных. В ней что-то блеснуло, и это "что-то" отразилось в голове мальчика чем-то знакомым. Он остановился, несмотря на ругань врезавшегося в него сзади раба. Кажется, тот даже ударил его в спину, но горец не обратил на это внимание. Приглядевшись, он стал медленно приближаться к телеге, не отводя взгляда от блестящего нечто. Оно знакомо ему. Он точно знает... но что это?

Когда Вран покинул ряд, один из работорговцев привычным отработанным движением полоснул его плетью, оставив длинный кровавый след от правого плеча до копчика и заорал:

- Эй, осёл! А ну вернулся обратно!

Но Вран не обратил внимание и на это. Казалось, он вообще не чувствовал боли и не слышал ничего вокруг. Весь его мир резко сузился в одну блестящую, завораживающую своим сиянием точку...

Когда он подошёл к телеге, один из разгружавших её воинов покосился на раба и удивлённо застыл, не до конца понимая, что происходит. А когда понял, выхватил меч и замахнулся на недалёкого, по его мнению, мальчишку:

- Вон отсюда! Чего вылупил...

Словно сквозь сон Вран схватил его руку и со смачным хрустом вывернул её под неестественным углом. Тот взвизгнул, и в лагере началось копошение: рабы стали недоумённо переглядываться и присели, словно пропуская над собой какую-то пугающе-тёмную энергию, а работорговцы схватились за оружие... Но Врану было плевать и на это. Он просто перегнулся через край телеги, рассматривая привлёкшее его содержимое.

И замер, не в силах пошевелиться.

В телеге лежала, застыв навеки, его мама.

Точнее, то, во что она превратилась: вся она, включая даже одежду, стала белой, как лёд, настолько белой, что отдавала синевой, а в некоторых местах, в особенности на коже лица и рук, можно было заметить тонкие белёсые паутинки, словно застывшие снежинки, что случайно попали в ледяной янтарь. Мама застыла с вытянутыми вперёд руками, как будто пыталась защититься, а полный ужаса взгляд и чуть приоткрытый рот говорили о том, что она намеревалась закричать, прежде чем превратиться в немую статую.

Маг, словно в насмешку, уничтожив отца огнём, решил лишить мать жизни магией льда, заморозив её, превратив в льдинки каждую клеточку её тела, всё, до чего смогла дотянуться его треклятая магия! Она уже была мертва: попробуй растопить, и она превратится в лужу, потому как лёд не был её коркой, она сама стала льдом. Вечным, магическим, твёрдым как сталь, захватившим всё её естество. Зачем она им, не способная ни на что, кроме как вечно отображать весь тот ужас, что испытала в момент перед смертью? Очень просто: многие графы, да и просто зажиточный люд любит выставлять у себя в садиках красивые статуи, а те, что раньше были живыми людьми - так вообще стоят баснословных денег!

Деньги. Снова деньги! Ублюдки...

Вран заорал. И заорал так пронзительно, что воины, приблизившиеся к нему со спины и намеревавшиеся выбить из парня дух, от неожиданности отшатнулись в стороны, наставив на него заострённые кончики пик. В этот момент Вран перестал быть человеком. Он даже перестал быть горцем. Вран превратился в разъярённое, убитое горем и... сильное существо.

Один из окруживших его работорговцев готов был поклясться, что зверёныш только что стоял возле телеги. Но не успел он моргнуть, как его там уже не было, зато появился прямо перед лицом кулак... Вран не действовал так, как учил его отец. Он забыл про тактику, про эффективное ведение боя. Он был просто безумцем, охваченным яростью, не думающим ни о чём кроме как: "Убить. Убить тех, кто лишил меня родителей! Всех их! Всех их убить!".