Для кого цветет лори - Суржевская Марина "Эфф Ир". Страница 45

Оникс вернулась с водой и тряпицей, присела у кресла. Намочила ткань, приложила к его боку, размачивая корку крови. Лавьер смотрел насмешливо, и раяна ответила ему вызовом во взгляде.

— Какая забота, Оникс, — протянул он. — С чего бы это?

— Благодарность за мое спасение, — огрызнулась она, продолжая смывать кровь.

— Вот как. А я решил, что ты ко мне привязалась.

Он улыбался, несмотря на раны, только глаза оставались слишком внимательными, без доли веселья.

— Не обольщайся, аид, — нахмурилась девушка.

Он вдруг склонился и схватил ее руку с мокрой тряпкой, сжал запястье.

— Почему ты не пришла? — Голос Лавьера совсем охрип. — Почему, Оникс? Почему не пришла ко мне?

Его глаза словно прожигали в ней дыры, он смотрел, желая увидеть ответ в глазах, желая дотянуться до ее души.

Оникс судорожно вздохнула, выдернула ладонь. Ран руку убрал, откинулся на спинку кресла.

Тишина казалась мучительной. Оникс молчала, не чувствуя, что с тряпки течет вода ей на ноги, всматриваясь в его лицо. Почему она не пришла…

— Простите, — целитель смущенно откашлялся, — мне нужно зашить рану…

Оникс поднялась, бросив тряпку в миску с водой. Лавьер по-прежнему смотрел ей в лицо, словно и не слышал целителя.

— Не буду мешать… — она отступила. — Я позову… кого-нибудь. Чтобы помочь. Да. Я позову.

Она метнулась к двери, чувствуя лишь желание сбежать, спрятаться, скрыться от его взгляда!

— Оникс. Ответь мне.

Он даже голос не повысил. А ее словно к полу пригвоздило. И резко развернувшись, так что взметнулись юбки, Оникс шагнула обратно.

— Хочешь знать? — она затолкала внутрь слезы, готовые пролиться. — А ты не догадываешься, Ран? Не понимаешь? Зачем мне было приходить к тебе? Чтобы и дальше быть твоей игрушкой? Рабыней? Кем, Ран? Кто я для тебя? Всего лишь раяна с красивым телом? — она почти кричала, не видя ошарашенного целителя, глядя лишь на мужчину в кресле. — Ты не умеешь по-другому, твои чувства убивают меня! Ты меня убиваешь! С тобой больно, Ран, понимаешь? Больно!

Она развернулась так же резко и пошла к двери.

— Я тебя ждал.

Слова долетели и ударили, когда она уже открыла створку. Но Оникс не обернулась.

Возле разрушенной стены уже собирались люди.

Кристиан вздохнул.

— Тела надо сжечь, — хмуро сказал он Баристану. Они стояли у разлома, мрачно обозревая место битвы. — Пустим магическое пламя, иначе у нас к утру будет свалка гниющего мяса…

Баристан неожиданно ударил кулаком по стене, сильно, сдирая кожу на костяшках. Уткнулся лбом в камень, пытаясь выровнять дыхание. Кристиан молчал. Ингор и Льен всегда были дружны, еще с Цитадели.

— Самое паршивое, что я даже не могу правильно проводить его к Вратам, — хрипло сказал Баристан, не поворачивая головы. — Проклятые монахи заперлись в храме, ни один не вышел, чтобы совершить обряд. А ближайшая Обитель Скорби — архар знает где… Во дворце нет ни одной монахини…

— Одна есть, — изумление в голосе Кристиана заставило Баристана поднять голову. — Смотри.

По полю битвы, между телами, шла девушка. Тонкая фигура в сером платье, нижнюю часть лица закрывает платок, но белые волосы слишком приметны, чтобы не узнать ее. За ней двигались несколько женщин из прислуги. Дымилась в руках Светлейшей чаша с ритуальными травами, голубоватый дым стелился следом, окутывая тела умерших покрывалом, указывая им путь к Сумеречным Вратам. И Оникс тихо напевала прощальные слова, облегчая этот путь. И скорбь тех, кто остался.

Кристиан повернул голову. Лавьер стоял на башне, его темная фигура застыла неподвижным изваянием. Стоял, не отрывая взгляда от медленно идущей девушки. Сумеречные псы выстроились цепью вдоль стены, молча провожая в путь ушедших. Последняя дань… и все они смотрели, следили за каждым шагом Светлейшей, провожали взглядами ее тонкую фигуру. Стояли все время, пока она шла по полю, пока горела ее чаша, пока летел над телами тихий голос.

Лучники держали натянутые тетивы, охраняя, Сумеречные накрывали магическим щитом. Но никто на жизнь Оникс не покушался, никто не помешал последнему ритуалу.

Через три часа Оникс вернулась, прошла сквозь разлом, на ходу снимая с лица платок. Баристан бросился следом, замялся, не зная, что сказать.

— Спасибо.

Девушка качнула головой.

— В моей Обители говорили, что смерть — это единственное, о чем не стоит беспокоиться, ко всякому она придет в свой час. Но иногда полезно вспомнить о Вратах, чтобы почувствовать себя живым.

Баристан сглотнул, ощущая странную потребность склониться перед этой девушкой. Встать на колени.

Оникс устало улыбнулась и пошла к дворцу. Псы расступались, пропуская ее. А потом смотрели вслед, даже когда раяна уже скрылась в проеме выбитой двери.

ГЛАВА 17

Ран не приходил.

День, второй… четвертый…

Десятый.

Прислужницы говорили, что Верховный поправился, и Лавьера почти все время видят с псами, и даже ночует он зачастую в гарнизоне, организованном на нижнем этаже. Разрушенную стену восстанавливали, согнав людей из Темного Града.

Но к ней в спальню Ран не являлся, и Оникс кусала ночами губы. Видимо, аид наигрался раяной или нашел себе новую игрушку? И почему эта мысль, которая должна была вызвать радость, заставляла Оникс плакать?

Она хотела его… Ощущать его руки, целовать лицо, смотреть в глаза. Хотела, чтобы этот мужчина принадлежал ей. И эти мысли пугали раяну. Пугало это чувство — необходимости, невозможности жить без него…

И невозможности быть с ним.

Она заставляла себя молчать и не расспрашивать прислужниц о Верховном, но жадно ловила каждое слово, стоило девушкам заговорить. К слову, после нападения весь дворец Светлейшую просто боготворил, и Оникс порой боялась выходить из своих покоев, потому что женщины при виде ее падали на колени и пытались целовать руки. Да и мужчины смотрели так, что раяна торопилась сбежать и спрятаться. Нет, теперь в мужских взглядах не было вожделения. Там было почитание, поклонение и обожание!

И Оникс пряталась теперь от них, проводя время в темном хранилище знаний.

Псы же готовились к войне, к столице стекались все новые и новые отряды, многих размещали за пределами дворца, в спешно возведенных деревянных строениях. Но туда Светлейшую не пускали, вежливо, но твердо разворачивали, стоило Оникс подойти.

Лавьера она увидела неожиданно, когда и не думала. Просто шла через галерею, кутаясь в плащ, кинула взгляд на разоренный парк. От его красоты ничего не осталось, и смотреть туда раяна старалась реже.

Ран стоял на дорожке между деревьями, смотрел на тренировку воинов. Черный плащ терзал ветер, и мужчина стоял, расставив ноги, сложив руки за спиной.

Оникс замерла возле арки без стекла, глядя на него с галереи. И, словно почувствовав ее взгляд, Ран резко повернул голову. На лбу, у виска теперь белел шрам от удара, но сам аид был все таким же… И этот взгляд — темный, тяжелый, злой.

Она отшатнулась от окна, развернулась, стремясь уйти в свои покои, потому что смотреть на него было невозможно. Бежала по ступенькам, чувствуя, как сжимается сердце, как перехватывает дыхание. Хотела запереться в своей комнате, закрыться тяжелой дверью ото всех…

Почти успела.

Почти добежала, когда ее настигла темная тень, когда развернули сильные руки, вжимая в стену. И сразу он впился ей в губы, болезненно сильно, невыносимо жадно. Слов не было. Были руки, судорожно поднимающие подол платья. Губы, терзающие так, что не было желания дышать. Дыхание, обжигающее обоих. Были рваные движения, торопливые, срывающиеся. Он не был нежен, но она и не хотела нежности… И когда Лавьер резко вошел в ее тело, застонала, глядя в его хмельные глаза, яркие и темные одновременно. Он замер на миг, дыхание вырывалось из его рта с хрипом. Они оба дышали, как загнанные звери, как раненые звери, как умирающие друг без друга звери… И вот это движение — сильное, глубокое проникновение было лекарством, единственной надеждой на выживание…