Вышибалы (СИ) - Базов Вячеслав. Страница 61

— Кричи.

Она только слабо вздохнула, когда её же рука с ножом, вывернутая им, ударила в живот. Нож, зажатый для верности его рукой поверх её пальцев, ушёл куда-то в мягкое, но Акросс ещё не знал, насколько глубоко или смертельно. С пистолетом, конечно, было бы проще, сейчас он не колебался бы стрелять или нет, а с ножом как бы выдавливал жизнь из противника, в то же время боясь отпустить, чтобы не позволить сбежать. Его совсем не заботило сейчас, что их могли увидеть, его арестовать, и тогда он тем более не сможет спасти свою команду. И в то же время, он не становился убийцей, он всегда был им в играх, по крайней мере Легиона он убивал всегда. Гиена, слабая, хватая ртом воздух, начала сползать на землю, но уже привычный к её трюкам Акросс, пользуясь этим, нажал сильнее на нож, и на этот раз уже почувствовал, как тот вошёл в мясо. Гиена, сообразив, что фокус не удался, снова попыталась вырваться, по куртке расползлись красные пятна, но всё же лезвие было слишком коротким, чтобы им можно было убить. Во всяком случае, так думал Акросс, отстранённо анализируя, что бить надо либо в шею, либо в глаз…

***

После сделанного его мутило, может и рвало бы, но Акросс вспомнил, что это тело уже давно не ело, потому что ему не было нужно. Забирать труп с собой было глупо, и его решимости не хватило на то, чтобы отрезать ей голову. На тёмной куртке пятен не видно, с рук смыл в грязной луже.

«Она не была человеком, — убеждал себя Акросс. — К тому же, она убила меня». И всё же, снова скрутило всё внутри при воспоминании. Человечество изобрело огнестрельное, чтобы не выдавливать друг из друга жизнь по капле. Это не справедливо, ведь самого Акросса было так просто убить, почти случайно, а девушка умирала нехотя, сопротивлялась, даже истекая кровью.

Глава 13

Пока Тим, свернувшись в кокон из собственной куртки, эволюционировал во что-то более жуткое, Барс пытался убедить себя в том, что ничего страшного не случится. Смерть в войне, смерть после потери капитана ­­— всё это не так уж жутко. К тому же, кроме команды и призрачной надежды на сытое будущее, его ничего больше в этом мире не держало. Все шутки про то, что Акросса ждала дома мама, она никуда его не пустит, потому что сражаться с Легионом опасно, были скорее из зависти.

Барс в детстве не чувствовал себя несчастным. У каждого первого во дворе отец пил, у каждого пятого так же по-чёрному, как его отец. Мир разлагался на глазах Барса, и взрослым он не хотел бы быть потому, что не видел среди них достойного примера для подражания. Может, лет до шести он и думал, что не повезло только их семье, но потом мир открылся для него в полноте своей омерзительности.

Не всё было так плохо, потому что у Барса ещё оставалась мама, самая заботливая и любящая. Отец её не бил, отец вообще был хоть и мрачным, но мягкотелым, медлительным, и зря маленький Барс, наслушавшись историй во дворе, собирался защищать маму, потому что отец не давал повода.

Лет с семи Барс изображал счастье, стараясь ничего не замечать. Мама говорила, что он её поддержка, он помогает ей жить, и Барс делал вид, что у них самая счастливая жизнь, даже если была она на грани нищеты, потому что матери приходилось не только поднимать его, но и тянуть на себе не просыхающего мужа.

Барс ещё помнил отца трезвым, поэтому глупо было спрашивать, что нашла в нём мама — чувство юмора ему досталось именно от папы. Боясь перенять от него ещё что-то, Барс не пробовал алкоголя, когда лет в двенадцать предложил отец, когда лет в четырнадцать предложили во дворе и когда лет в семнадцать друзья уже недоверчиво косились на него, не пьющего. Не потому, что не хотел, а из страха опуститься до уровня отца.

Помочь матери донести тяжёлые сумки, притащить зимой пьяного отца домой из двора, чтобы не замёрз, помогать летом с огородом. Барс привык считать себя сильным, весёлым, и даже на отца вроде и не злился, так же шутил с ним или его приятелями. И всегда мечтал вырасти и стать той опорой, которую маме не смог дать отец. Летом работал, после школы подрабатывал, чтобы как-то сократить расходы хотя бы на себя. Мечтал получить хорошую профессию и свозить маму на море.

Не успел вырасти совсем чуть-чуть. Ему было семнадцать, когда мама умерла. Больше не для кого стало притворяться счастливым. Но в игру перед похоронами Барс смог рассмешить даже Богомола, и наверняка смог бы и Тима, будь тот в команде тогда. Его чувство юмора как с цепи сорвалось, но то же самое случилось и с алкоголизмом отца. Когда Барс вернулся из армии, прослужив два года, он понял, что отец его отсутствия не заметил. И не заметил, когда Барс собрал вещи и переехал на съёмную квартиру.

Он завидовал Акроссу, которого ждали дома, о котором волновались. Завидовал Тиму, который, лишившись семьи, попытался создать свою, хоть её и не ценил. Барс в съёмной квартире не мог завести даже собаку, прежде всего из-за хозяйки, и потому, что и сам еле сводил концы с концами.

Но Барс продолжал играть роль самого счастливого человека в мире. Даже теперь, когда Акросса убили, когда их с Тимом заперли и готовили к чему-то жуткому. Барс, сидя на бетонном полу у стены, представлял, что будут с ним делать и жевал эти мысли и образы до тех пор, пока не начинал примиряться с ними. Жечь огнём? Хорошо, не страшно. Отрезать пальцы? Тоже не так уж долго, всего десять. Резать на куски? Можно напороться на нож и закончить всё раньше, чем палачи планируют.

Тима смерть капитана вогнала в жуткое состояние пассивности, это оказалось его ахиллесовой пятой, через которую удалось сломать его эффективнее, чем любыми пытками. Барс думал, что лучше бы Тим плакал и жаловался, а не смотрел в одну точку, иногда хмурясь, как бы перемалывал в себе хитиновые панцири крупных насекомых. А ещё казалось, что Тим пытался вызвать чудо, для которого было уже поздно.

Раньше Барс и не задумывался, сколько в их городе заброшенных или недостроенных мест, старых заводов, брошенных халуп. Вроде за последние дни они посетили их все, но у Легиона снова находилось, куда их притащить. Больше всего Барс боялся, что местом для пыток будет квартира отца, но их привели во что-то среднее между заброшенным и недостроенным домом, в здание больницы, так и не ставшей новой. Недостроенный дом пах свежим бетоном, известью и штукатуркой, больница же, как заброшенная избушка, плесенью и мусором, только запаха гнилого дерева не было. Что-то оставалось смешного в том, что их убьют там, где должны были спасать человеческие жизни. Да и откуда по стране вообще столько брошенных больниц?

— Тим, а Тим? — окликнул Барс, садясь на корточки напротив. Из кокона-куртки, из глубины её, смотрел на него только один глаз. Не будь они союзниками, Барс не рисковал бы сейчас оставаться с Тимом наедине в закрытой комнате. — Ты должен мне кое-что пообещать, дружище. Выслушать, а потом пообещать.

Из кокона появился второй глаз, и оказалось, что взгляд у Тима не хищный, а усталый, словно он не спал уже неделю.

— Я слабый человек, дружище. И я очень, очень-очень, ты даже не представляешь насколько сильно, боюсь боли. У меня не нужно искать болевую, чтобы в слизняка превратить, достаточно так же зажигалкой прижечь разок… Ну так вот, Тим, — он приблизился, перешёл на шёпот, будто под дверью их мог подслушивать Легион:

— Не позволь мне опуститься. Знаю, что это слишком много, но, если у нас не будет шанса на спасение, не надо пытаться меня тащить с перебитыми ногами. Просто убей меня. Я не только разрешаю, я прошу. Меня некому ждать, так что больно от этого не будет никому. И я страшно не хочу, чтобы больно сделали мне. Ты же у нас сильный. Ты вырвешься, ты сможешь.

Тим смотрел на него так же устало, как если бы видел говорящую выдру, к словам которой нельзя относиться серьёзно.

— Нет, — отказался Тим через некоторое время, словно только теперь расшифровал для себя смысл.