Матёрый - Донской Сергей Георгиевич. Страница 7

– Тапочек подай, тварь безмозглая! Тапочек!

Обеими руками он вцепился в уши ротвейлера, выкручивая их с пьяной жестокостью.

– Bay! – Рокки пошире расставил лапы и напружинился, сопротивляясь нажиму.

Убедившись, что теперь пригнуть собачью башку к полу невозможно, хозяин изо всех сил пнул его под ребра и злобно выругался, прогоняя прочь. Рокки с недоверчивой внимательностью заглянул в его мутные глаза: неужели?

– Вон! – подтвердил окрик. – Пшел вон, болван!

Вмиг скиснув, Рокки понуро поплёлся во двор, забился под хозяйский джип и стал ждать, когда его позовут обратно, чтобы извиниться. Но про него забыли. Возились наверху, гомонили, орали в три зычные глотки: «Тага-а-а-анка!», пугая притихший в ночи посёлок. Потом все уснули, а Рокки остался в гордом одиночестве, голодный и злой.

Из открытых настежь окон дома в душную влажную тьму струились отвратительные запахи, один другого хуже. Рокки негодующе крутил носом, когда до его ноздрей доносились все новые и новые оттенки вони: кислый пот… подгнившие зубы… давно не мытые задницы. Ещё никогда пёс не ощущал несовершенство людей так болезненно, так остро. И никогда прежде он не относился к хозяину просто как к одному из представителей человеческого племени.

– Ах-х-х…

Рокки собрал кожу на лбу в скорбную гармошку и поудобнее умостил морду на вытянутых вперёд лапах.

Стоило ему сомкнуть глаза, как он тут же просыпался, вздрагивая так, словно ему снова и снова кричали на ухо требовательное: «Тпчк!» Пришлось отказаться от надежды забыться в дрёме. Тяжело вздыхая, Рокки уставился в темноту, переваривая обиду и вынашивая планы мести. Не хозяину – это было бы чересчур.

Окружающий мир – вот против кого была направлена глухая злоба чёрного зверя, слившегося с непроглядным мраком.

Эта злоба, от которой сводило челюсти, к рассвету разрослась до размеров тучи, окутавшей собачий мозг. И предрассветная мгла казалась естественным продолжением этой тучи.

Когда на небе всплыло солнце, Рокки все так же неподвижно лежал на брюхе, с виду не более опасный, чем куча угля. Но он внимательно, очень внимательно следил за узкой улочкой, тянувшейся мимо хозяйских владений. Он знал, что по утрам там часто снуют люди, несущие в вёдрах восхитительно свежую воду. Рокки судорожно сглотнул набежавшую слюну.

Ему никто не догадался принести хотя бы миску» воды, не говоря уже о еде.

Ага! Вдали раздались неспешные уверенные шаги, заставив собачьи уши насторожённо встрепенуться.

Рокки безошибочно угадал, что по улочке идёт мужчина, и, завидев его, приподнял голову. Ворота, пропустившие вчера во двор обе машины, так и остались распахнутыми настежь, что позволяло добраться до раннего прохожего в несколько прыжков. И все же эти прыжки не были сделаны. Прислушавшись к голосу благоразумия, Рокки остался на месте.

Мужчина в джинсах, шагавший по направлению к водопою, беспечно помахивая на ходу ведром, принадлежал к той редкой человеческой породе, против которой Рокки всегда ощущал себя жалким щенком.

Подобные мужчины возникали в пределах его досягаемости раз или два в жизни. Они не излучали ни одной из знакомых собакам эмоций, ни агрессии, ни робости, ни доброты, ни жестокости. Они просто существовали. Непостижимые, как пустота, и такие же недосягаемые. Рокки понятия не имел, что скрывается за этой пустотой, но не стремился узнать. Он даже скосил глаза в сторону, чтобы человек, проходя мимо, не почувствовал на себе его взгляд и не обратил на него внимания.

Оправдывая свою внезапную робость, Рокки вспомнил, что пускать зубы в ход против людей без хозяйской команды строго-настрого воспрещено. Да! Пусть хозяина не всегда получается любить. Но слушаться его необходимо. Даже если он распространяет вокруг себя волны безумия, дышит ядом и бьёт. Тпчк!

Негодующе чихнув, Рокки отворил чемоданообразную пасть и часто задышал, роняя с языка горечь обиды. Это помогло лишь отчасти. Он предпочёл бы сорвать гнев на шкуре какой-нибудь шелудивой шавки, опрометчиво забредшей в его владения. Кошек Рокки не трогал, опасаясь лишиться глаз. А вот всякая собачья мелюзга, готовая при его приближении брякнуться на землю, подставляя брюхо в знак капитуляции, его вполне бы устроила. Подставленное брюхо – это хорошо. Оно такое мягкое и податливое!

Постанывая от нетерпения, Рокки подобрал лапы так, чтобы можно было мгновенно выскочить из засады. Чужие собаки не являлись табу. Если Рокки выпускал из них дух, хозяин кричал на него при посторонних и даже притворно стегал поводком, но они оба знали цену этому наказанию. Просто ещё одна традиционная забава. Разорвав чужую шавку, следовало лишь притвориться виноватым, подыгрывая хозяину, изображавшему праведный гнев.

И чёрный зверь по кличке Рокки с нетерпением дожидался, когда ему доведётся поиграть в любимую игру снова.

«Оп-ля, – вкрадчиво произнёс узкоглазый бритоголовый человек, оседлавший маленькую лохматую лошадку. – Оп-ляааа!» В руке он сжимал длинное кривое копьё, на острие которого была насажена чья-то знакомая голова. Чья именно? Сообразить это мешал леденящий ужас. А бритоголовый, наслаждаясь оцепенением зрительницы, завертелся вместе со своей лошадкой волчком, тоненько повизгивая все громче, громче, громче…

Семилетняя Эллочка проснулась, с облегчением узнавая привычный будничный мир, приветствовавший её призывным скулежом Тошки. Просясь на улицу по неотложным утренним делам, пуделек, похожий на миниатюрного белого ягнёнка, беспрестанно скрёб коготками по полу и громко жаловался на нестерпимую тяжесть в маленьком мочевом пузыре.

Девочка посмотрела в окно, чтобы страшный сон поскорее испарился в лучах утреннего солнца. Там все было настоящим, реальным и успокаивающим: резко прорисованные кроны деревьев, яркое небо, выпуклые облака. Теперь можно было заняться Тошкой, который всем своим видом изображал нетерпение. Вздохнув, девочка строго спросила:

– А подождать никак нельзя?

Тошка быстро-быстро завилял куцым хвостиком, напрочь отметая такое предположение. Пришлось натягивать маечку, шорты, совать ноги в шлёпки и тащиться вниз. Когда девочка поставила ногу на первую ступеньку узкой лестницы, мать оторвала растрёпанную голову от подушки и ехидно бросила ей вслед:

– Ну как, ещё не жалеешь, что завела щенка? Шесть утра, между прочим. Могла бы преспокойно спать…

– Я-то не жалею, – откликнулась Эллочка. – А ты не жалеешь, что завела меня? – Она ехидно передразнила мать:

– Шесть утра, между прочим.

Людмила рассмеялась, падая обратно на подушку:

– Но тебя не нужно выгуливать. Я могу валяться в постели хоть целый день.

– Некоторые, – саркастически сказала девочка, спускаясь по лестнице,

– некоторые только и думают, как бы поваляться подольше, вместо того чтобы встать и заняться каким-нибудь полезным делом.

– Ах ты, малявка! – с весёлым возмущением крикнула мать, но дверь уже успела закрыться за дочерью.

Очутившись на свободе. Тошка пулей метнулся во двор, а Эллочка немного постояла на крылечке. Садогород с узенькими тропками казался неприветливо-мокрым, несмотря на поднимавшееся солнце. Очень не хотелось тащиться в дальний конец участка через всю эту сырость, но совсем уже взрослой девочке было негоже моститься под ближайшим кустиком, как какому-то неразумному шестимесячному пудельку. Вздрагивая при каждом соприкосновении голых ног с мокрыми растениями, она направилась к кабинке уборной.

Проводив маленькую хозяйку взглядом, Тошка раскорячился на зябко дрожащих лапках под своей любимой яблоней, стараясь не касаться задком холодной земли. Поднатужился – кучка. Ещё разок – другая. А вот на третьей дело застопорилось. Тревожный спазм желудка втянул заготовленную колбаску обратно. Приподняв уши, Тошка повернулся в том направлении, откуда до него донёсся низкий рокочущий рык большого зверя.

Подстёгиваемый паническим трепыханием сердечка, Тошка едва не пустился наутёк, но тут же почти успокоился. Здоровенный чёрный черт оказался не таким страшным, каким успело намалевать его воображение. Кого пугает далёкая опасность? А рычащий пёс находился в соседнем дворе, за ржавой металлической сеткой. Он был слишком лёгок, чтобы прошибить изгородь своим мощным корпусом, но слишком тяжёл, чтобы перемахнуть через неё прыжком.