Долбаные города (СИ) - Беляева Дария. Страница 19

Ты уже все угадал.

Однако чувство это померкло к тому времени, как я стал перелистывать третью тетрадь.

— Кто-нибудь скажите, что здесь, наверное, ничего нет. В фильмах ужасов это обычно работает.

— Мы не в фильме ужасов, — сказал Леви, и мы нервно засмеялись, потому что именно в этот момент я перелистнул страницу и увидел светящуюся синим надпись. Можно сказать, она меня даже не удивила, просто усилилось ощущение, что я — герой ужастика. Отчего-то оно показалось мне приятным.

Убористым почерком Калева в тетради поверх темных букв, которые нельзя было разобрать в темноте, синим светились слова "голодный желтоглазый бог". Мы принялись листать дальше, втроем, ошалев от нетерпения. Периодически эта фраза повторялась, одна и та же, и с каждым разом она казалась мне все более жуткой. Повторенное много раз превращается в бессмыслицу.

На обратной стороне я увидел надпись "а кто один?". Знак вопроса был старательно выведен в начале, но от точки под ним уходила злая линия. Наверное, Калев отбросил ручку.

Я отчего-то подумал, что он сделал эту надпись в последний день перед тем, как. Но почему гребучие невидимые ручки? Неужели Калев просто решил их наконец-то использовать.

Он хотел, чтобы это увидели. Он не хотел, чтобы это увидели.

Он хотел, чтобы это увидели мы.

В этот момент резкий порыв ветра раскрыл окно, взметнулись занавески, и мы закричали, тетрадь выпала из наших рук на пол. Ветер хлестал в окно, и я подумал, мог ли Калев стать призраком?

Мысль была детская, дурацкая, и я постарался избавиться от нее как можно скорее.

Ветер утих, и я увидел снег на подоконнике. Леви непременно захотелось бы стряхнуть его, но отчего-то он не стал. Я включил свет, и спирали вокруг нас исчезли. Вернее, не исчезли. Снова стали невидимы. Теперь я чувствовал себя окруженным ими. Был у меня один такой знакомый, который считал, что кто-то пишет невидимые буквы на его потолке. Думаю, понятно, где я его встретил.

Я посмотрел на карту мира, висящую на стене. Новый Мировой Порядок, огромный, благополучный, длящийся от бывшего Токио до бывшего Дублина, и россыпь красных точек вокруг него. На этой карте тоже было множество невидимых спиралей.

Мне захотелось отвлечься, подумать о чем-то забавном, и я понял, что особенно смешит меня в нашей великой стране, монстре Франкенштейна из всех великих стран: Новый Мировой Порядок никогда не делал вид, что имеет какую-либо идеологию, кроме сытого процветания. Ушел в прошлое век идеологий, и его место занял век гипермаркетов. Каждый губернатор Нового Мирового Порядка руководствовался своими понятиями о том, что хорошо и правильно, традиционалистские регионы соседствовали с либеральными, и всякий мог выбирать по себе, куда податься. Иногда ради желания курить в барах приходилось переезжать за Океан. Я жил в месте относительно умеренном, без левого и правого уклонизма, но я знал, что легко могу попасть в антиутопию на любой вкус безо всякой бумажной волокиты.

Новый Мировой Порядок был объединен идеей о медийных забавах и хороших ресторанах, он был Мультивселенной абсурда, в которой могли соседствовать ультраправые христианские общины и наркоманские коммуны, и те и другие делали вид, что борются с системой, которая их уже проглотила.

Но у нас было что-то общее — страх перед внешним миром, страх перед нашими привилегиями, страх перед голодными и бедными людьми. Это было забавно, мы так боялись тех, кому нечего есть, как истеричные дети, которые убивают ос просто потому, что теоретически они могут укусить. Очень просто использовать высокоточное оружие против тех, кто стреляет из автоматов времен Холодной Войны. Это же сколько крови можно пролить, нажимая на кнопки. Компьютерные игры, пропагандирующие жестокость в прошлом, у нас тут жестокость стала компьютерной игрой.

— Ты что, Макси?

— Пафосно думаю, потому что испугался.

Эли сказал:

— Вы считаете, эти спирали что-то значили? И фразы про какого-то бога.

Леви пожал плечами:

— Ну, он чокнулся. Это точно.

— Осторожнее с правами чокнутых, молодой человек. Я вот тоже чокнулся.

— Мне от тебя отойти?

Мы засмеялись, но тут же затихли, потому что это знание (мы смеемся в комнате мертвого ребенка, нашего мертвого друга) вытравить было нельзя, как застарелый аромат лекарств из больницы.

Я поднял тетрадь, поднялся по лесенке на кровать Калева и понял, что подушка все еще пахнет его шампунем, но этот запах уже уходил из реальности. То, что осталось от Калева.

Мы вместе поместились на кровати Калева без труда. На ночевках мы умещались тут вчетвером, а теперь оставалось одно незанятое место. Я выключил свет, и над нами, как звезды, снова зажглись спирали. Мы стали смотреть.

Калев был как фотография, которая выцветает. Вот нет его вещей в школьном шкафчике, а вот почти не осталось запаха его шампуня на подушке, и я, наконец, понял, почему говорят, что человека больше нет.

Я следил взглядом за спиралями на потолке, я подумал, что они тоже выцветут, может быть, очень скоро. Но в них хранилось что-то важное.

У Калева было одеяло с ракетами, у них были красные крылья. Мы очень смеялись над этим одеялом, а сейчас лежали, укрывшись им до самых носов, и я видел свои полосатые носки, белые носки Леви и оранжевые носки Эли. Нужно было что-то сказать, но ни одна шутка о маме Леви не шла в голову, а ведь я думал, что этот источник будет бить до самой моей смерти.

Еще не было десяти вечера, а мы лежали так, словно собрались спать.

— Надо позвонить родителям, — сказал Леви.

— Напишу отцу смс, — ответил я. Эли продолжал молчать, и я видел, что его зубы не поблескивают в темноте, он больше не улыбался. Пока Леви уговаривал родителей разрешить ему остаться у Калева, мы с Эли печатали сообщения родителям. Отец Эли был военным, его воспитательным девизом оставалось нехитрое: пока ты увлекаешься футболом и тачками, мне все равно, что ты делаешь, просто будь мужиком. Мама Эли работала в библиотеке Ахет-Атона, я полагал, потому что для этой умной, тонкой, интеллектуальной женщины не нашлось иного места в социуме: ее общество никто не мог выдержать. Миссис Филдинг имела привычку растирать в пыль самооценку первого, кто привлечет ее внимание. Возможно, библиотека Ахет-Атона пустовала не только потому, что любую книгу можно было достать в интернете.

Леви сказал:

— Это был сложный бой.

— Ты вообще его выиграл?

Леви пожал плечами.

— Я не понял. Возможно, они за мной приедут.

— Это всегда возможно.

Мы пригрелись, и меня начало клонить в сон, но всякий раз в мой мозг врезались эти спирали надо мной. Должен же быть у всего этого хоть какой-то смысл. И мне так отчаянно хотелось его найти. Я снова открыл тетрадь и увидел ту самую надпись про голодного желтоглазого бога.

— Это, наверное, его фабула, — сказал Леви. Его палец уткнулся в букву "о", прошелся дальше. — Ну, знаете. Голоса в голове приказали ему это.

— Вы думаете он еще здесь? — спросил Эли. — Ну, его душа.

— Меня не спрашивай, я еврей. Вы кстати замечали, что я единственный в школе еврей, и у меня у единственного в школе не еврейское имя?

— Кстати, почему?

— Папа упоротый. Сказал, что если еврейские имена стали модными среди не евреев, значит евреям лучше ими не пользоваться.

— Странная позиция.

— Ну, да. Он ж больной. Не знаю, как он вообще умудрился взобраться на мою мамку и сделать меня.

— Интересно, а почему модны еврейские имена? — спросил Эли. Мы все старательно отвлекались, но взгляды наши возвращались к спиралям на потолке. Прямо над нами. Он лежал здесь, вытянув руку, и рисовал их, одну за одной.

— Наверное, потому что мы живем в утопии, после конца времен. В Небесном Иерусалиме.

Я начал напевать песенку "Сияй, сияй, маленькая звездочка", и Леви легонько толкнул меня в бок.

— Это жутко. Прекрати.

Эли сказал:

— Может быть, он правда ни в чем не виноват?