Его выбор (СИ) - Алмазная Анна. Страница 37

"Тише, тише, дружок, все не так и плохо", — прошептал внутри тихий голос.

— Эй, волчонок! — откуда-то издалека окликнул Жерл. — Да ты горишь весь…

Рэми чувствовал, как его подняли на руки и бережно понесли к двери. Кажется, потом его передали Брэну. Рэми не помнил… он знал только одно — церемония забвения не помогла, она сделала лишь хуже. Но почему это Рэми так плохо?

— Ты меня забыл, — прошептал Рэми. — Забыл…

А потом нахлынуло небытие. В тумане боли он почему-то видел вождя Виссавии, его лицо, обычное, красивое, мальчишеское, искаженное гримасой ярости. Слышал бьющие кнутом слова: «Ты мой! Слышишь! Ты принадлежишь мне!» Рэми так не хотел кому-то принадлежать. Он плакал в объятиях матери и умолял не отдавать его в Виссавию. Он боялся… он так боялся зарождающегося безумия в выразительных черных глазах. Тьма… за прекрасными белоснежными одеждами начинала клубиться тьма. Эти тонкие руки, покрытые драгоценностями, впервые подарили Рэми боль… и брату рассказать было страшно и стыдно.

— Не отдавай меня! — молил Рэми.

— Никому я тебя не отдам, — пробивался через жар голос Брэна.

— Не хочу… Не хочу, чтобы меня били!

— Никто тебя пальцем не тронет!

Рэми дрожал от ужаса. Цепляясь за тунику Брэна, вдыхая запах лошадиного пота, которым пропиталась одежда друга, он постепенно успокаивался.

Ласковые руки, касавшиеся волос… мама. Слова, уговоры, судорожный глоток и горечь питья на стенкам горла, иссушенного. Тяжелый сон. Намертво захлопнувшаяся внутри дверь воспоминаний. Тихие слова Брэна:

— Не бойся. Не дам тебя обидеть. Никому не дам. Волчонок.

И я не дам, мой странный носитель... Если ты забыл, то я ничего забывать не собираюсь...

"Верю". Хорошо. Спокойно.

И раскрываются за спиной крылья, и несут в безумно-алую пелену заката. Рэми был счастлив. Этот кто-то в нем... был счастлив.

Маг. 7. Арман. Милосердие

Кто ненавидит то, что лишено милосердия,

тот проявляет милосердие.

Конфуций (Кун-цзы)

Медленно, очень медленно, еще не веря, что тело слушается, Арман попытался подняться. Голова была пустой, мыслей совсем не осталось. Сердце… сердце билось ровно и спокойно, в душе поселился холод. Сил оставалось только на следующее движение, и казалось, еще немного, и он упадет на черный бархат, захлебнется синим огнем и больше никогда не сможет встать.

Встать все же удалось. С третьей попытки. Получилось даже выпрямить спину, расправить плечи, дышать и не задыхаться, хотя синий огонь все еще струился по телу. Хуже. Ровным, холодным потоком он струился внутри, выметая все — и хорошее, и плохое — оставляя пустоту… и покой.

Арман шагнул из огня. Да, покой. Тот самый долгожданный покой, от которого душа звенит, как тронутый ветром серебряный колокольчик. И нет боли, нет беспокойства — ничего нет. Лишь спасительный холод, благодаря которому сам себе кажешься сделанным из чистого горного хрусталя, пронизанного ярко-синим светом.

А вокруг тьма. Фигуры, похожие на тени, безликие, неинтересные. Важен только покой внутри. Важен каждый шаг навстречу подмигивающей огнями темноте, важен бархат под ногами и прохлада осыпавшихся лепестков хризантем. И мелодия, тихая, грустная, зовущая.

Еще шаг… Нога за что-то зацепилась, рука сама потянулась к изящному серебряному кинжалу со знаками северного рода на рукояти. Пальцы коснулись змеи, ощутили мягкость мертвой кожи. Красивый серебристый рисунок по толстому, с запястье ребенка, телу, плоская голова и отблеск синего огня в неподвижных агатовых глазах.

— Арман, не тронь! — раздался откуда-то издалека голос опекуна. — Она еще может быть жива!

Арман не слышал. Кинжал хорош. Заветная самалийская сталь, что вошла в камень, как в масло, россыпь магических рун по лезвию и рукоять, на которой так удобно сомкнулись пальцы.

— Мой архан.

Арман поднял взгляд и, увидев Виреса, лишь пожал плечами. Необычно. Еще недавно один взгляд на мага вызывал внутри бурю гнева. А теперь — ничего, ровным счетом ничего. Забавно.

— Твой? — тихо поинтересовался Арман.

— Мой.

Арман криво улыбнулся, потянул кинжал вверх, понимая, что должен что-то сказать. Что? Отблагодарить? Человека, которого должен послать на казнь и пошлет. Может, сделать вид, что не понял?

Лезвие легко вышло из камня. Покачнулось, будто живое, змеиное тело, и на миг покой пронзила молния страха. И вновь внутри воцарился чистый, чуть звеневший в пустоте холод.

— Арман! — позвал опекун, но Арман вновь «не услышал». Взяв кинжал за лезвие, он поднялся и протянул оружие рукояткой вперед Виресу.

— Благодарю, — сказал он и улыбнулся сам себе. Даже голос стал идеально правильным. Обжигающе холодным.

Вирес вздрогнул, поклонился, послушно сомкнул пальцы на рукояти и чуть покраснел, опустив взгляд. Забавный. Выпустив лезвие, Арман прошел мимо все так же склонившегося в поклоне мага, смахивая красные капельки с порезанных пальцев. Увы, змея ничего не меняет. Решение принято, Вирес умрет.

Спускаясь с жертвенного цветка, Арман мазанул взглядом по гостям и, выхватив из толпы повелителя и стоявшего рядом вождя Виссавии, низко поклонился. Повелитель ответил легким кивком, вождь словно не заметил поклона, все так же глядя за спину Армана, на яркий столб магического огня.

Впрочем, холодности Элизара Арман не удивлялся. Вождь Виссавии частенько появлялся в их замке, каждый раз после заката, когда все вокруг окутывала вечерняя дремота. Армана Элизар не замечал, Эрру всегда приветливо протягивал руки, и на лице братишки расцветала улыбка. Срываясь с места, счастливо смеясь, Эрр кидался в объятия вождя Виссавии, и столь ненавистная Арману паутина белоснежных одежд опутывала их обоих. И каждый раз Арману становилось горько до тошноты и хотелось оторвать брата от Элизара, приказать больше никогда не приближаться к дяде… ведь только рядом с Элизаром Эрр казался таким счастливым. Как же глупа была эта ревность.

Арман дернул плечами, и туника исчезла, заменяясь церемониальным нарядом. Та же белизна, что и у вождя Виссавии. Вязь серебренной вышивки по подолу нижней туники, безумно тонкой работы кружева на верхней, скрепленные на плечах и на запястьях серебренными браслетами. Широкий, вышитый знаками северного рода пояс, заменяющие швы миниатюрные застежки, аккуратные складки, над которыми работал хариб Даара. Недавно Арман смотрел на убранный в этот наряд манекен, не веря, что это великолепие окажется на нем. Оказалось очень тяжело и неудобно: немалый вес драгоценностей раздражал, одежда стесняла движения, а кружева были хрупкими, как изморозь на траве, тронь, и рассыплются.

Арман не любил таких одежд. В них ни верхом толком ни помчишься, ни подерешься как следует.

Но это не важно. Ничего теперь не важно помимо… Арман медленно спускался по ступенькам, рассматривая до самых глаз укутанного в белую ткань вождя Виссавии. Никому и никогда не показывал Элизар своего лица. Интересно, видел ли Эрр дядю без этих тряпок? Похож ли Эрр на Элизара? Глаза вот у обоих одинаковые, темные, огромные… всегда живые.

— Мой повелитель, мой вождь, — еще раз поклонился гостям Арман, повторяя заученные наизусть фразы: — Мой брат был бы счастлив видеть вас на церемонии.

Счастлив ли? Арман слегка нахмурился. А ведь действительно… Эрр был слабым, но никого не боялся. Только после отъезда из столицы имя дяди вызывало в брате дрожь страха, а Арман ничего не замечал, увлеченный собственными мыслями. И позднее об этом не думал, погруженный в глупую скорбь. Эдлай прав, от эмоций надо было избавиться, чтобы теперь думать здраво, и теперь, когда боль утихла, улеглась внутри тихой грустью, Арман начал думать. И любопытничать. Что же ты наделал, Элизар, что тебя так боялись?

Вождь оторвал взгляд от ритуального огня, кивнул повелителю и развернулся. Арман отчетливо понял, что еще немного, и виссавийцы создадут арку портала, и вождь уйдет из Кассии. Только вот… Арман бы отпустил, но Сеен…