По следам литераторов. Кое-что за Одессу - Вассерман Анатолий. Страница 20

С другой стороны, сам Исаак Эммануилович тоже был человек небесспорный, так что неординарный памятник ему – штука логичная.

В его биографии всё неоднозначно и допускает разночтения. Это напоминает заполнение анкеты Виктором Павловичем Штрумом в романе «Жизнь и судьба» Василия Семёновича (Иосифа Соломоновича) Гроссмана: самые простые вопросы не ясны ему самому.

Фамилия – то ли Бобель, то ли Бабель. Дата рождения – то ли 30-е июня, то ли 1-е июля (по старому стилю). Дата и место смерти вообще неизвестны: официально – Москва, 1940–01–27, но масса легенд (начало им положил сам Бабель в своих «художественных» автобиографиях) рассказывает о встречах с ним в различных местах после этой даты. Легенды эти высокохудожественно обобщил в своём первом романе романе «Оправдание» [136] Дмитрий Быков.

Главная легенда Бабеля – это Одесса. Подобно тому, как Октябрьская революция воспринимается через фильм Эйзенштейна «Октябрь» и матроса, взбирающегося по чугунным завитушкам ворот Зимнего дворца, Одесса на долгие годы воспринимается через призму «Одесских рассказов» Бабеля.

Это наше счастье и наше горе. Когда художественная картина становится ярче, чем сама действительность, исполняется марксистский тезис «Идея становится материальной силой, когда она овладевает массами» [137].

Начиная нашу экскурсию с рассказа о Гоголе, мы отмечали, что от него можно пройти к любому другому литератору, о котором мы рассказываем. Но в случае Бабеля – это совершенно прямая дорога. Во-первых (и это мы уже говорили), Гоголь и Бабель создают свой яркий, объёмный, «цветной и широкоформатный» мир, воспринимаемый реальнее самой реальности. У Гоголя это Украина, у Бабеля – Одесса. Во-вторых, оба – люди утончённые и книжные – испытывают невероятную тягу к людям мощным, вольным, страстным, цельным и не склонным к рефлексии. У Гоголя это герои «Тараса Бульбы», у Бабеля – «кентавры» Конармии и герои «Одесских рассказов» (см. статью Дмитрия Быкова о Бабеле [138] в его учебнике «Советская литература»).

Но Бабелю было несколько легче. Во-первых, уже был Гоголь. Во-вторых, был французский натурализм в лице столь важных для Бабеля Золя и Мопассана [139]. В-третьих, Бабель, как и положено еврейскому ребёнку, изучал Тору и знал иврит. На стыке наук рождаются самые интересные открытия. На стыке ветхозаветного стиля и стиля французской литературы конца XIX века рождается невероятная проза Бабеля.

Великий новатор Маяковский одним из первых оценил её, когда посетил Одессу в феврале 1924-го и познакомился с автором. Рассказы Бабеля, составившие два основных цикла «Конармия» и «Одесские рассказы», публикуются в журнале Маяковского «Леф». Сам Маяковский читал рассказ Бабеля «Соль» из цикла «Конармия» со сцены, а пьесу «Закат» – ряду знакомых. Рано лишившийся отца Маяковский, думаем, захвачен библейской темой «отцов и детей», так драматично воплощённой Бабелем в пьесе «Закат». Библейский миф о жертвоприношении Исаака Авраамом, прямо отражённый в «Тарасе Бульбе» («я тебя породил, я тебя и убью»), революционное колесо проворачивает на 180°. Сыновья Менделя Крика восстают против отца, а в рассказе «Письмо» сыновья, воюющие в Конармии, мстят отцу за убийство старшего брата, пытают и убивают его.

Эпиграмма «Под пушек гром, под звоны сабель от Зощенко родился Бабель» не отражает генезис этой прозы. Конечно, как и Зощенко, Бабель изумительно точно отражает стилистику речей своих героев. Но мощь прозы, повторимся, библейская. Именно завораживающий стиль Бабеля позволяет читателю до конца читать рассказы, где описываются такие жуткие вещи.

Есть, правда, один принципиальный момент: «Одесские рассказы» и даже пьесу «Закат» читать можно, как писал гениальный пародист Александр Григорьевич Архангельский «ликуя и содрогаясь» [140], а вот «Конармию» читать можно, только «содрогаясь». «Договороспособность» – главная отличительная черта героев-одесситов. Как суммировал это Дмитрий Быков в своём учебнике «Советская литература»: «Эти люди могут друг друга убивать, брать друг у друга в долг, не отдавать, стрелять, мучить и унижать друг друга, даже устраивать друг другу погромы, как в «Истории моей голубятни». Но все они покуда люди, то есть между ними хотя бы в потенции возможен общий язык. Их объединяет Молдаванка, «щедрая наша мать». У них есть общая Одесса с её морем и портом, общая среда обитания – короче, как бы ни враждовали Соломончик Каплун с Беней Криком, как бы ни обуздывал Беня Крик собственного отца Менделя, между ними нет главной вражды – антропологической. Все они принадлежат к единому народу, не еврейскому, ибо Одесса интернациональна, не украинскому и не русскому, ибо все тут представлены в равной пропорции, а к общему племени приморских жовиальных авантюристов» [141].

Заметим тут же, что к «приморским жовиальным авантюристам» относится и Остап Бендер. Но стиль Ильфа и Петрова не такой концентрированный. «Беня говорит мало, но он говорит смачно»; речь Остапа Бендера тоже «раздёргана» на цитаты, но авторы романов сделали его разговорчивее. Мы уже цитировали его речь на похоронах Михаила Самуэлевича Паниковского. Вспомним речь в Васюках. Более того, Бендер ещё и писатель: написал сценарий «Шея» (вероятно, о покушении на его убийство Воробьяниновым) и «Торжественный комплект», проданный журналисту Ухудшанскому за 25 рублей.

Но об одесском «Новом завете» – романе «Золотой телёнок» – поговорим немного позже. Пока же у нас есть своё одесское ветхозаветное «Пятикнижие» – точнее, пятнадцатикнижие (если включать пьесу «Закат»). А как бы ни развивалась, видоизменялась, трансформировалась Одесса, краеугольным камнем её цивилизации остаются рассказы, написанные непревзойдённым Исааком Бабелем.

Глава 5

Министр-резидент, Наркомвоенмор и другие

В популярной шутке советовали, в частности, не путать «Бабеля с Бебелем» [142]. У нас это невозможно, поскольку в момент установки памятника Бабелю на улице поэта Жуковского [143] улице Бебеля уже вернули её историческое название – Еврейская. Она параллельна улице Жуковского и нам стоит пройти квартал по Ришельевской и повернуть направо, чтобы оказаться на квартале Еврейской между Ришельевской и Екатерининской улицами.

По дороге обращаем ваше внимание на угловой четырёхэтажный дом [144], имеющий нумерацию по улице Жуковского, но более парадно смотрящийся с Ришельевской. Это дом Гринберга [145], о чём даже имеется соответствующая надпись на нём. Построен архитекторами Моисеем Исааковичем Линецким и Самуилом Савельевичем Гальперсоном в стиле необарокко. Немного вычурно, но таково требование стиля барокко: его, пожалуй, ярчайшее воплощение – ансамбль площади Святого Петра в Риме – тоже весьма причудливо при всей величественности и приспособленности для громадной толпы.

Также интересно рассмотреть и собственно дом, где жил Бабель – он по диагонали от дома Гринберга. Тоже угловой, тоже величественный, с одной очень своеобразной особенностью: центральная часть крыла, идущего вдоль Ришельевской, трёхэтажная, а в остальном дом четырёхэтажный. Непростую задачу стыковки разноэтажных, но одинаковых по высоте частей дома архитекторы решали без всякого компьютерного 3D моделирования (sic!).

На первом этаже дома Бабеля размещался второй по значимости – после «Дома книги» – одесский книжный. В нём продавалась только научная и техническая литература. Именовался он «в народе» – «Два слона» в память двух фигур слонов из папье-маше, несколько лет стоявших в магазине. Эти фигуры появились по знаменательному поводу. Летом 1955-го Индия в знак дружбы подарила Советскому Союзу двух слонят – самца Рави (в переводе – Солнце) и самку Шаши (Луна). До Одессы их доставили морем на советском сухогрузе «Ставрополь» вместе с вьетнамским подарком – слонами Бак Зап (Белые Лапы) и Вой Кай Лон (Большая Слониха). Взрослых слонов сразу погрузили на железнодорожные платформы и развезли по зоопаркам, а дети довольно долго отдыхали от путешествия, и посетители Одесского зоопарка первым делом шли полюбоваться малышами (по слоновьим понятиям: меньше человеческого роста). Только в июле 1956-го слонят сочли достаточно крепкими, чтобы по железной дороге перевезти в Киевский зоопарк. А их малый размер позволил в память о них поставить в магазине статуи в натуральную величину.