В плену у белополяков - Бройде Соломон Оскарович. Страница 20

Они, очевидно, собирались удирать.

— Стой, стрелять буду! — крикнул я.

Поляки сначала оробели, но когда увидели, что я один, перешли к стремительным действиям.

Я успел отбежать за угол. Нападавшие бросились вслед за мной. Положение критическое. Если сейчас не подоспеют остальные товарищи, моя песенка спета.

Пули свистят над моей головой и мягко шлепаются в рыхлую землю.

Топот нескольких десятков ног и щелканье затворов возвещают о моем спасении.

Я вижу, как приседает, на ходу роняя винтовку, один из врагов, как другой, отстреливаясь, торопливо отбегает в сторону. Знакомый голос Петровского тревожно окликает:

— Петька, ты жив! А мы думали, каюк тебе.

Я подошел к нему, крепко пожал ему руку и, весь дрожа от волнения, пробормотал:

— Спасибо, друг, спасибо, что спас меня от верной смерти.

— Брось дурака валять, идем, — недовольно пробормотал он и быстро зашагал в глубь местечка. — Наши, вероятно, уже обедают, а мы тут с тобой ерундой занимаемся. Жрать хочется.

Улицы местечка заполнены красноармейцами. Петровский на ходу спрашивает:

— Какой роты, товарищ?

— Третьей. Второй, — отвечают нам.

— Где же, наконец, наша первая? — обращаемся мы к одному из командиров.

— Вот там, — показал он рукой на запад.

— Идем, Петька, поскорей к нашим. Куда их черти занесли?

— А мы тоже беспокоились о вас, — встретил нас Шалимов.

— Да я выручил вот его, — сказал Петровский. — Один скурве сыне чуть на тот свет его не отправил.

— Да ну? — удивился Шалимов.

— Вот что, Шалимов, — оборвал его Петровский, — давай лучше насчет жратвы подумаем.

— Дело обстоит неплохо, — ответил Шалимов. — Въезжаю в местечко, смотрю — около избы бричка с разными котомками. Проверили, разное барахло нашли, отдали его полковому каптенармусу, а кусок хлеба и сала фунта с два между собой поделили. Садитесь вон там на бревне, я вам вашу долю принесу.

— Крой, крой, Шалимов, — одобрительно сказал Петровский, — а мы пока поудобнее устроимся.

Подошел ротный командир, поздоровался.

— Кухня будет только к вечеру, — сказал он, — нужно как-нибудь всухомятку продержаться, до вечера отдохнем, а там опять двинемся. Сейчас устанавливайте караулы — и по домам, но далеко не расходитесь, будьте готовы в любой момент собраться на случай тревоги.

Я очутился в чистеньком домике, аккуратно выбеленном. Старуха-хозяйка рассказала нам, что ее сын и старик ушли на заработки, а невестку увезли с собой поляки.

— Врет, как полагается, — сказал Петровский. — Да нам не все ли равно, отдохнем часок, да и баста.

Шалимов, Петровский, Исаченко и я устроились довольно удобно. Не успели мы разместиться, как под окном послышал голос вестового, осведомлявшегося о Петровском.

— Что нужно? — недовольно крикнул Петровский.

— В штаб полка вызывают.

Петровский стал ругаться.

— Собирайся живо! — сказал ему Шалимов начальствующим тоном. — Раз зовут — не задерживайся.

Там ему сообщили содержание полученного приказа:

«Петровскому, как окончившему военные краткосрочные курсы, предлагается явиться немедленно в распоряжение штаба бригады».

Вернувшийся Петровский быстро собрал свои вещи и стал торопливо прощаться. В дверях он обернулся и бросил:

— Слушай, Петька, как устроюсь — напишу, а ты сообщи, как у вас дела.

— Пиши, — приветливо ответили мы ему в один голос.

Хлопнула дверь, и Петровский исчез.

— Хороший парень, хоть и простачком прикидывается, — сказал Шалимов.

В этот момент мы услышали команду:

— Выходи, стройся!

Нам предстояло с Первым и Вторым литовскими полками двинуться в наступление на Вильно.

— Даешь Вильно! — закричали наши ребята.

Успех в Подбродзе окрылял…

— … Выходить! — доносится до моего слуха.

Петровский тащит меня с нар. Куда зачем?

— Вставай, чертов мечтатель, а то проволоки попробуешь!

— Холеро! Пся крев! — зычно орет унтер на весь барак. Ненавистное слово отрезвляет меня, я быстро вскакиваю с места.

Необходимо приступать к выполнению обязанностей ассенизатора.

«Нас этим не испугаешь. Мы люди привычные», — мысленно стараюсь утешить себя, направляясь к выходу.

5. Стрелково

Хмурый осенний день. Небо задернуто непроницаемой свинцовой пеленой. Дождь уныло барабанит по обшитым толем баракам. Грустно гудят телеграфные провода. Бесприютные клены качаются на ветру. Осыпающиеся листья мертвенно желтеют на непросыхающей земле.

Нас переводят из штрафного барака в общий. Втянувши головы в плечи, мы осторожно переступаем лужи, ежеминутно преграждающие нам путь.

Нас ведут мимо бараков, аккуратно расставленных немцами в одну линию. На стенах кое-где готическим шрифтом выведены надписи.

У открытых дверей одного барака мы замечаем женщину с детьми, не решающихся выйти во двор. У детей изнуренные лица и грустные глазенки, испуганно взирающие на мир.

— Какая сволочь, — возмущаюсь я, — детей не щадят.

Петровский одергивает меня:

— Не треплись, не поможет, — а сам не смотрит в ту сторону.

У одного из бараков мы останавливаемся. Дверь гостеприимно открывается, и мы входим.

Темный сарай до отказа набит людьми. Запах испарений и давно немытых человеческих тел резко ударяет в нос.

Мы проходим мимо распластанных тел, стараясь найти местечко, где бы можно было устроиться, и неожиданно натыкаемся на Шалимова, Грозного и Сорокина. Радости нашей нет предела — товарищи уцелели! И все же обидно, что и им не удалось уйти из плена. Мы не рискуем расспрашивать их.

Ночью, когда все уснули, торопливым шепотом сообщаем друг другу о наших злоключениях.

Долго смотрим на друзей.

— Как же это так? Ведь уже сколько времени прошло с того момента, как мы все ушли из Калиша. А мы думали, что вы уже дома.

— Не повезло нам, — мрачно ответил Шалимов. — Приключений всяких в пути и у нас было достаточно. За конокрадов нас в одной деревне приняли. Избили до смерти. Просидели мы под замком в канцелярии войта пару дней, насилу очухались от побоев и через окошко задали лататы ночью, когда полдеревни перепилось по случаю местного престольного праздника. Пробовали мы воровством промышлять. Забрались как-то в один погреб, нашли там всякой всячины, пошамали как следует, набили полные карманы, но были застигнуты как раз в тот момент, когда собрались выходить из ворот гостеприимного хозяина. В широкой соломенной шляпе, с седыми свисающими усами, с длинным арапником в руках, он загородил нам путь своей широченной грудью. «Вечер добрый, панове», — проговорил он тихим сдавленным от бешенства голосом. Пойманные врасплох и не зная, как себя держать в данную минуту, мы ответили ему молчаливым кивком. Дальше все пошло обычным порядком. О сопротивлении нам помышлять не приходилось. Громадный лохматый пес, которого мы до сих пор не видели, гремя цепью, с остервенелым лаем кружился вокруг нас, готовый в любую минуту растерзать, как только хозяин подаст сигнал. На крыльце дома стоял в полной готовности молодой человек, вооруженный увесистой дубиной. Нас отвели в темный сарай и на мягком душистом сене отдубасили по местам, не успевшим зажить после недавней экзекуции. После того как рассказали мы им, что пробираемся на родину из немецкого плена, где мы застряли дольше положенного срока, нас отпустили, посоветовав не появляться в этих краях. Поймали нас на рассвете проезжавшие солдаты, которым показалась подозрительной поспешность, с какой мы сворачивали в сторону, избегая нежеланной встречи. Легионерам не трудно было установить, с кем они имеют дело. Долго колебались, куда нас отправить: в Калиш или в другой близлежащий лагерь. Порешили передать нас на первой остановке в руки жандармерии, которая должна была позаботиться о благополучной доставке беглецов в Стрелково. Вот уже недели три околачиваемся здесь, — закончил свое грустное повествование Шалимов.