Ведьма - Зарубина Дарья. Страница 24
В глазах плясали сполохи света, окровавленный князь на полу, сизый дым, серые патлы огромного слуги, радужная полоска…
Игор бесшумно скользил над полом подобно большой птице. Даже его плащ не издавал ни единого звука, и какое-то время Элька слышала лишь гул своего сердца и шумное, взволнованное дыхание.
Молчаливый страж, нисколько не опасаясь хозяйского гнева, вошел в покои княжны и почти сбросил на пол свою ношу.
— Шли бы вы спать, хозяюшка, — сурово повторил невидимый в темноте закраец. — Говорят, во сне умнеют… И не заставляйте меня под вашей дверью караулить, потому как сердце повелевает мне быть в другом месте…
Элька хотела оттолкнуть навязчивого холопа и закрыть дверь, но едва не упала. Вместо того чтобы упереться в твердую, как скала, грудь великана, рука ухнула вперед, не встречая препятствия. Игор исчез, словно растаял в воздухе. Видно, поспешил к раненому господину. Растворилась в черноте ночи темная фигура.
По плечам княжны прошел холодок, пробрался в самую середку. Екнуло сердце, хлынул в тело ледяной страх.
Снова встала перед мысленным взором маленькая радуга в покоях Черного князя.
«Ведь это он сам ее вызвал, — пролепетал страх, охватывая влажными лапками плечи, прижимаясь к спине. — Нечистый. Земной отступник. Здесь, в стенах дома, тремя золотниками запечатанного от колдовской угрозы, радугу расстелил. А если…»
Элька зажмурилась, не позволяя страху разгуляться, вцепиться в измученный переживаниями разум.
Не мог Черный князь радужной топью повелевать. Нет на то человеческой силы. То Земля на детей своих гневается, за неверие да бездушие наказывает. Правь князь радужной топью, все бы давно ему под пяту сами легли, милостью почитая. Уж лучше под чужой рукой, да без страха, чем ждать, что откроется рядом гибельное многоцветное окно, силу выпьет, тело изломает.
Может, и силен князь, но не настолько.
«Может, и не настолько, — зло зашипел страх, поглаживая холодком по затылку. — Успокой себя. Запрети думать. Подвенечное платье примерь — в пору ли. Красиво ли в гробу лежать будешь, в подвенечном-то? Думаешь, забудет князь, что ты отравить его пыталась, что видела, как он радугу в покоях развешивал? Веришь, что обойдется? Так спать ложись, авось сон хороший приснится. О семейном счастье…»
Страх глумливо мелькнул в глазах, юркнул под самое сердце, кольнул раз, другой.
Эльжбета, не задумываясь, рванула дверь и крикнула в темноту:
— Ядзя!
Но послушная Ядзя не откликнулась, видно, спала. Болтливые крепко спят.
Эльжбета двинулась ощупью в сторону девичьей — разбудить лентяйку, пусть поможет платье уложить. Но, пары шагов не дойдя до девичьей, услышала в пустом, гулком доме тихий смех, осторожный глухой разговор.
— Бездельница, — подумала Эльжбета, прислушиваясь. — За полночь, а она по углам с ухажером жмется. Завтра хозяйку к венцу одевать, а у нее глаза совиные. Ох, завтра… Страшно, страшно-то как. Убьет меня князь… А коли не убьет? Под венец с ним идти? Радужному бесу клятву верную дать? Хоть бы спросить кого, словом живым перемолвиться… Матушка скажет — беги. А куда, от кого? И разве Черному князю день или два пути преграда, если он радугу на руке держит?.. А батюшка слово давал — не отступится, хоть сам бы он своими глазами увидел, что у Черного князя глаза семицветные… А может, уже взялась за свое колдовство словница Ханна, и к утру охладеет князь к невесте?
Рваные мысли метались в голове. Темнота ударила по вискам, ослепила и оглушила. Только звучал в глубине тихий ласковый шепот чужого свидания.
«Ах, Тадусек! — мысленно взмолилась Эльжбета. — Кабы ты был здесь, со мной. Ах нет, лучше б не был… Убил бы тебя Черный князь. Потому и обманул тебя батюшка, выслал домой — лишь бы любовь да храбрость под копье Безносой не подвела. Только видишь, что твоя Элька наделала…»
Слезы снова хлынули из глаз. И княжна уже не утирала их.
Пусть милуется дурочка Ядзя. Что ей, дворовой, сделается. О чем ей думать? Разве что, как в подоле не принести, а то матушка-хозяйка со двора прогонит. Не печалит ее народное благо, господский расчет — вон, целуется темной ночкой по чуланам, смеется.
И она, Элька, смеялась, как с Тадеком да братцем Якубом босая на реку бегала.
А теперь что делать? Казалось, разумнее всего написать письмо, матушке, батюшке, братцу, Тадеку. Написать, как князя с радугой видела, как опоить его решилась, а он разгневался, подумал — убить хотела. Написать, что ежели случится с ней страшное, то он, князь, во всем виновен…
Страшное случится…
Тотчас замелькали перед глазами картины, одна ужаснее другой. Да только Элька не зря золотничий перстенек носила, не зря звалась дочкой Агаты и лиса-Казимежа. Прорвался сквозь путаный лепет испуганного сердца голос здравого разума:
«Случится. Страшное. Да только Владислав умен и силен так, что отцу и матери твоим не представить. Захочет погубить — погубит. И рук марать не станет — одним словом, да что там, взглядом заставит тебя, красавица, распустить золотую косу да в омут кинуться, или купить у травницы яду, мол, мышей вывести, спать княжонке не дают… Братец, конечно, вступится, распетушится, а что он теперь может, искалеченный, — он против сельского колдуна не выстоит, выпила радужная топь Якуба почти досуха. А Тадек? Гордый, честный, из-за угла не ударит, на поединок вызовет. Книжник против высшего мага… Самоубийство. Разве хочешь ты смерти своего Тадеуша? Свадьба назначена, и, если не солгал князь, уж все окрестные княжества оповещены, готово все. А значит, не отступится Владислав, не возьмет добровольно позора на свою голову. Пойдешь под венец…»
Нет, нет, нет…
Растерялась Элька, всхлипнула, бросилась снова в комнату. Рассыпались мысли в голове, не клочками, мелким речным песком…
Бежать? Повиноваться?
Страх бросил княжну к окну, заставил распахнуть ставни. Луна хлынула в лицо, напоенная ароматами цветов прохлада, свобода…
И Элька едва не вскрикнула от отчаяния и тоски. Перегнулась через подоконник, подставила лицо лунному свету.
Руки на себя наложить? Побежать к реке, кинуться в черную воду — и нет бяломястовны Эльжбеты… Нет страха, нет мучительной безысходности, только покой. Мысль показалась такой приятной, что Эльжбета улыбнулась, и лунный луч скользнул на белую шею, погладил, словно одобряя, приглашая. Расстилая на далекой реке серебряную дорожку в темные глубины покоя.
— Шли бы вы спать, хозяюшка, — глухо шепнула темнота под окном. — Завтра вам под венец.
Эльжбета оглядела словно зачерненные углем облака кустов под окнами. От их темноты отделилась знакомая огромная фигура. Игор отвернулся от окна, не глядя на бледное лицо будущей хозяйки, откинул капюшон, и луна засияла в его длинных серебряных волосах.
— А чтоб сон ваш был крепок, — вполголоса добавил он, — Землице помолитесь. В самую пору вам молиться.
Игор так и не повернул головы, когда княжна захлопнула ставень, а тотчас с тоскливым скрипом пошел обратно. В растворенном окне было видно, как, шепча слова молитвы, прижалась белым лбом к стене Эльжбета.
Глава 20
— Кого как не тебя просить о помощи мне, владыка грозный, царь предвечный, — голос перешел в приглушенный шепот, — не тебе ли видны все мы, рабы твои, не твоей ли высоты убоявшись, к земле пригибаемся. Не от твоего ли семени понесла Земля и выпустила из чрева своего истиннорожденных магов. Ты, Небо, все видишь, все знаешь, поделись со мной своей неизбывной силой, утиши, как прежде, боль мою, потому как не земле, а тебе душа моя обещана.
Ведьма кинулась на темные камни, скорчилась, всхлипывая от боли.
Старый жертвенник потемнел от времени, пробилась между валунами трава. Когда-то давно на праздник поклонялись здесь Земле. Вставали кругом истиннорожденные маги от младшего — ведьмака деревенского, до старшего — высшего мага. Теперь же на источенных временем камнях корчилась одинокая неказистая фигура ведьмы. Трудно было разобрать, стара она или молода, худа или дородна. Широкая юбка и растрепанные волосы делали ее похожей на сгусток темноты, и постепенно тьма сгустилась вокруг, признав в ней слугу, собралась вокруг скорчившейся на камнях женщины глухим коконом. Глаза ведьмы, обращенные к небу, казались почти белыми. Она говорила тягуче и медленно, словно во сне. Казалось, она не понимает, где находится.