Ведьма - Зарубина Дарья. Страница 4

Теперь стали понятны состиранные пальцы лекарки и ее натруженные руки — в крови девчонки не чувствовалось ни капли магии, а много ли можно заработать по деревням приворотными зельями да настоями от женских недугов. Маленькая мертвячка не вызвала бы на деревню дождя, используй она для этого хоть все скалы Росского хребта. И попади она в руки последнего слабенького палочника или захудалого книжника — несдобровать девчонке. Хорошо, если попавшийся на ее пути маг прельстится круглой попкой да пухлыми губками, а не возможностью вдоволь покуражиться над безответной и бесправной падалью.

Сам он никогда не опускался до того, чтобы тренировать свое искусство на мертвяках — несмотря на то что двор отца всегда был полон челядью, от рождения не способной к магии, Илажи учился на деревьях, дворовых собаках. А когда настал черед оборонительной магии — соседи в один голос уговаривали отца не слишком чистоплюйничать да поднатаскать щенка-сына на живое мясо. Но Игнаций был не тот человек, чтобы, удержавшись в малом, согрешить в большом. Не позволил сыну истязать «существо мыслящее», хоть и обделенное колдовской силой, а, не поскупившись, пригласил маленькому Илажи учителя — палочника Тимека.

И многоученый Тимотеуш принялся за службу с рвением, с каким цепной пес кидается на щедрую господскую подачку. И резную свою палку использовал с неизменным усердием — только чаще не для колдовства, а для учения. Учил все больше по спине да по плечам, и потому юный манус возненавидел палочников. Знал Иларий, что злость на него срывает наставник на дворовых мертвяках. От учителя услышал он впервые это гадкое слово, да и много других. Как только не звал Тимек «мертворожденных» — «падалью», «мясом», «псовой костью»… И кость эта кланялась многоумному наставнику хозяйского сынка, потому как… ответить ей было нечем.

Пожалуй, если б мог Тимек использовать свою скудную магию против заносчивого мальчишки, едва ли щеголял бы сейчас его воспитанник своей гордой выправкой, не держал бы так высоко темноволосую голову.

А вот Илажи не утерпел — едва почувствовал, как складываются пальцы в силовое, огрел ненавистного наставника так, что старый ведьмачина покатился по двору, глотая пыль и путая куриц. И почувствовал тогда Иларий впервые «отповедь» — ответ боевой магии.

«За ладонь — пальцем, — прошептал, ухмыляясь, вываленный в пыли и навозе Тимотеуш, склоняясь над скорчившимся от боли учеником, — а за жизнь — кровью».

Сам Тимотеуш, насколько помнил Иларий, ни разу не ударил заклинанием — только словом да палкой. Боялся старый проныра «отповеди». Только не спасало это дворовых — топились прачки в барском пруду, снимали в сараях и в овинах удавленников. И в голову не могло прийти поднять руку с вилами на истиннорожденного…

Попадись его учителю маленькая лесная травница, с тяжелым сердцем подумал Иларий, несдобровать бы девке. Сама бы на ветку пеньковую петельку закинула.

И молодой маг, отчего-то потеплев сердцем, покрепче прижал к себе девчонку.

Она дрожала — страх отпускал онемевшие мышцы. Непослушными пальцами нашла на шее узелок косынки и долго теребила, покуда справилась. Вытащила из волос кое-какой мусор, наскоро заплела косу, завязала перепачканной косынкой.

Иларий пустил Вражко шагом, но тот никак не желал успокоиться после встречи с деревенскими и притопывал тонкими ногами.

Девочка попробовала отстраниться, вырваться из железных объятий мануса, только Иларий усмехнулся и крепче стиснул ее загорелое тело.

«Эх, Каська, ломака чернобровая, задирала б поживей подол — глядишь, уже сидел бы княжий маг за столом Казимежа да пил из круговой, а не таскался по лесам с сомнительной своей поживой», — усмехнулся про себя Иларий, ласково поглаживая руку и плечо своей невольной спутницы, словно успокаивая разнервничавшуюся лошадку.

Но девочка только глянула на него серьезными серыми глазами и тихо попросила:

— Пусти наземь, добрый человек.

— Может, и пущу, — весело отозвался Иларий, — коли придет охота. Да только скажи мне, милая девонька, за что тебя по лесам добрые люди вилами гнали?

— За добро, — невесело улыбнулась лекарка.

— Гнали собаки лиску за добро да за рыжий хвост, — шепнул ей в ушко маг. Девчонка обиженно отстранилась и попробовала оттолкнуть затянутую в перчатку ладонь, бесцеремонно гладившую ее едва прикрытое разорванной рубашкой бедро.

— Уж не на рыжий ли хвост господин позарился — раз лисичку от собак спас? — дерзко ответила мертвячка, сверкнув гневным взглядом. — Только у этой лисички вперед хвоста коготки…

Иларий невольно рассмеялся — отчаянная смелость желтоволосой травницы была ему по душе. Не часто встречались на его пути мертвяки, способные перечить истиннорожденному магу.

— Да и язычок у тебя, лиска… — пробормотал он, примирительно улыбаясь. — Тебе-то, верно, до поворота да во все стороны, а мне дорога одна — в город, так пока по пути — примиримся добром, побеседуем. А там — вольному воля.

Девчонка кивнула и одернула короткую — едва за колено — оборванную рубашку.

Иларий тяжело вздохнул и отвел взгляд. Уж больно недружеские в голове бродили мысли.

Он остановил Вражко, спешился сам и помог спутнице. Повел вороного в поводу. Девчонка отступила на шаг в сторону, но шла вровень — не страшилась.

— А сама-то ты, девонька, чьего роду-племени, какой мамы доченька? — спросил маг.

— О племени не спрашивай — не родниться, о матушке — в земле матушка, — ответила лекарка. — А за то, что спас меня от участи страшней смерти — от сердца благодарю. И если будет тебе, княжий маг, нужда в моем искусстве — за услугу отплачу услугой.

«Могла б ты мне услужить, — подумал с усмешкой Иларий, — сам бы соломку подстелил…»

Сказал вслух:

— Имени не спрашиваешь, а обещанье даешь… А коли я сам Черный князь и попрошу тебя завтра дитя заживо варить — сваришь?

— Нет, — спокойно ответила лекарка, — не стану. И — будь ты Черный князь — в глазах моих об этом давно бы прочел. По гербам ты княжий маг, а потому сам знаешь, каково под хозяйской волей — сверх сил не попросишь. Спас меня и ничего не требуешь — значит, сердце у тебя доброе и гордое. Обещанье возьмешь, а от услуги откажешься, на свои силы понадеешься. А я тебе так скажу: увижу, что нужна, — сама приду.

Не вязались гордые слова с рваной перепачканной нижней рубашкой, спутанной косой да состиранными пальцами, только Иларий не на пальцы смотрел — в лицо. И думал: такая полюбит, так горло любому за тебя вырвет — без магии.

Не приведи Землица…

— Хорошо, — сказал он, стараясь казаться по-прежнему веселым, — я, Иларий, манус князя Казимежа, властителя Бялого мяста, принимаю твою помощь и беру в залог твое слово да волос с твоей головы.

Девушка удивилась странному залогу, но, не отводя ясного, доверчивого взгляда, рванула выбившуюся из-под косынки пару золотистых волосков и протянула магу. Он, ласково улыбаясь, намотал залог на безымянный палец:

— Только не позволишь ли узнать имя моей прекрасной должницы?

— Агнешка, — прошептала девчонка. — Мертворожденная.

Она замолчала, напряженно ожидая его ответа. Станет ли истиннородный маг возиться с «падалью», с «собачьей костью»…

— Принимаю твою помощь, мертворожденная травница Агнешка, — торжественно повторил Иларий, глядя ей в серые строгие глаза, и, внезапно широко улыбнувшись, добавил: — А не скрепить ли клятвы? Уж больно губки у тебя, моя радость, хороши.

И сгреб в охапку взвизгнувшую должницу. Она выскользнула из-под руки, но Иларий не лыком был шит — ухватил свою лисичку за подол рубашки, обнял крепко, поцеловал в розовые приоткрытые губы.

Вертелась девчонка, упиралась руками магу в грудь — сильная. Будь на месте Илария кто другой — отбилась бы, убежала. Только не зря получал Тимекову палку молодой маг — крепко держал, хоть и ласково. И беглянка, поддаваясь его настойчивым рукам, рвалась вполсилы, по-девичьи.

Иларий шептал ей, уговаривал — кровь горела так, что все вокруг затуманилось, покалывание в ладонях перешло в неумолимое жжение. По пальцам потекли белые искры — до самой сути достала лесная чаровница мага, захлестнуло волной колдовской силы.