Рикошет (ЛП) - Лейк Кери. Страница 4

— Нянчиться с сучкой? Что, нахрен, плохого я тебе сделал?

— Не дёргайся, мой друг. Если Каллин откажется, а он точно откажется, ты получишь своё удовольствие убить их обоих, — он выдул ещё один клуб дыма. — Можешь подрочить с этой мыслью немного.

— Хорошо. С нетерпением жду, когда смогу подарить им такую же медленную и мучительную смерть, от которой страдаю последние три чертовых года.

Серые глаза Алека уставились в мои, и будь я проклят, если у меня не было чувства того, что он скажет нечто, за что его можно ударить.

— Это альтернатива.

— Нет, — я покачал головой, когда он зловеще вскинул бровью. — Я знаю, что ты собираешься сказать. Нет.

— Двигаться дальше — не слабость, Ник. Ты можешь начать сначала.

Ринувшись вперёд, я остановился перед ним всего лишь на расстоянии вытянутой руки. Достаточно, чтобы проредить ряд идеальных зубов.

— Я уже жил законной жизнью. А что касательно тебя, Алек? Почему ты просто не двинешься дальше? Не притворишься, что этого дерьма никогда не случалось.

— Почему ты думаешь, что я не двинулся?

Невозможно. Блеф, никаких сомнений. Жажда Алека к кровавой мести била даже мою. Ни одна женщина не может стать на пути этого.

— В один день свет прольётся, и ты поймешь, что удары, от которых ты страдал в темноте, наносила тебе твоя же тень. Почти свою семью с помощью мести, но не делай себя жертвой самого себя.

У Алека были проблемы с финальной частью плана — плана, где он всаживал пулю мне между глаз и позволял кануть к остальным. Убийство из милосердия. Это был единственный способ, при котором я согласился выполнить это безумный акт мести.

— Такова сделка, — фыркнул я. — Никаких переговоров. Ты знаешь, или это, или литиум, мне всё равно. Я одной ногой в могиле. — Я потёр лицо рукой в разочаровании. Тот же аргумент, который поднимает свою мерзкую голову, когда мы приближаемся к великому дню. — Ты прикроешь или нет?

— Я всегда прикрою тебя, Ник. Ты готов к этому дерьму?

Я ещё раз посмотрел из окна и застегнул пистолет на груди, ударяя кулаком по плечу Алеку по пути к выходу.

— Готов.

Глава 2

Обри

Однажды мой отец сказал мне, что из всех иллюзий мира именно надежда самый опасный последователь безумия.

Мне бы хотелось верить, что, будучи вдовцом, он видел во мне что-то, что отказывалось быть разодранным смертью и страданиями, которые окружали меня, когда я была ребенком. Или отец гордился тем, что воспитал меня упорной.

Только загоревшуюся надежду потушить невозможно. Я знала это, как никто другой. Потому что надежда была всем, за что я цеплялась последние пять лет брака с ублюдком Майклом Каллином.

Вспоминая слова отца, думаю, что он рано начал бояться того, что у меня всегда будет слишком доброе сердце, и что мое желание выискивать добро в других в итоге разрушит меня окончательно.

Как же он был прав.

Надежда позволила змею разрушить стены, которые мой отец годами строил для нашей безопасности, и надежда превратилась в черного скользкого дьявола в личине моего мужа.

Слишком ослепительная улыбка привлекла мое внимание, когда я вошла в кабинет Майкла у нас дома, чувствуя трепет, словно мышь, случайно угодившая в нору к змее. Его глаза всегда были теплыми, приглашающими, несмотря на черноту, которая пряталась в их глубине. И даже когда я увидела, как быстро они превратились в лед, в их способности заманить кого-то после первой встречи был смысл. Улыбка оказалась наилучшим качеством и наилучшей маскировкой, пока его глаза весьма эффективно скрывали беспринципного киллера, который сидел в нем.

На публике Майкл был спокойным, правильным, умиротворяющим, каким и должен быть психопат. Такая же беспристрастная речь, лишенная эмоций и сопровождающаяся точной интонацией, была именно тем, что делало Майкла опасным.

Я села напротив него и тут же ощутила желание глотнуть холодной воды. В тишине мы просто смотрели друг на друга, но едва заметное движение его глаз говорило мне, что он анализировал мое лицо, будто робот, способный различить малейшее отклонение во вселенной.

Темно-карие, почти черные глаза проследили путь вниз по моим рукам, и уголок его губ дернулся вверх в полуулыбке.

— Ты нервничаешь, дорогая. Спустя пять лет я все еще заставляю тебя нервничать?

Яркая вспышка его идеальной улыбки оторвала мой взгляд от этих дьявольских глаз, пока его отцовский тон заставил меня подавить в себе желание скривить губы. Я представляла, как впечатываю кулак в эти зубы, оставляя трещины на его винирах, пока его сломленная маска притворства не будет раскрошена на полу. В конце концов, именно это безупречное лицо, гладко выбритая кожа и теплые приглашающие глаза позволили ему выжить. Без этого он бы умер с голоду. Диета психопата, которая состояла из доминирования, власти и контроля. Единственный способ, с помощью которого Майкл мог достичь такого — это его харизма. Нечто, что он понимал только на поверхностном уровне.

— Я замерзла, — ответила. Зачем давать ему удовольствие думать о том, что спустя столько лет, единственное, что он заставлял меня чувствовать — оцепенение.

Я ненавидела стычки с ним: его попытки заявить о себе, напомнить мне о том, что у него все еще есть власть заставить меня чувствовать себя той слабой девочкой, которой он встретил меня несколько лет назад. Так же, как и он разглядывал меня под микроскопом, словно образец, я изучала его в ответ. Изучала его поступки на том уровне, на каком могла, и в большинстве случаев предвидела их.

Очарование и спокойствие всегда были двумя сигналами опасности.

— Возможно, я могу предложить что-то теплое, — он встал со своего кресла, расстегивая ремень, обошел стол и наклонился вперед над ним. Опустив обе ладони на деревянную поверхность, он дернул головой, что я заметила лишь боковым зрением. Когда я посмотрела прямо, то увидела, как он пялился на меня. Ожидание расширяло его зрачки, словно у кота возле кошачьей мяты. Он любил думать, что я жаждала его так сильно, что не могла контролировать себя в том, чтобы с рвением не вытащить его член из штанов. Правильно. Только мысль о его сперме у меня во рту заставляла меня хотеть корчиться от отвращения.

Сухость кольнула заднюю стенку горла, и я почувствовала крайнюю потребность сглотнуть, но он ошибочно принял это за то, что я истекала по нему слюной. Может быть. Может, я превратилась в собаку Павлова или лабораторную крысу, которая знала, что если сделает все хорошо, если удовлетворит его, то станет еще на шаг ближе к свободе.

Надейся, ты, наивная идиотка.

Я должна была сломаться после всех этих лет. Разорванная изнутри, я думала о способах, которыми влюбила его в себя. Такие мужчины, как Майкл Каллин предлагали два варианта, когда дело доходило до отношений: подчинись полностью или умри. И ничто из всего этого не вселяло в меня больший страх, чем второе. Он множество раз говорил мне, что мой путь из его сердца проходил по краю лезвия.

Хотя игра была тем, что заставляло садистского ублюдка продолжать. Игра в кошки-мышки и неуверенность, что он победил меня.

— Если это то, чего ты хочешь Майкл, — сказала я.

Я должна была чувствовать себя окаменелой. Беспомощной. Такой же побитой, как и мое тело, покрытое синяками. Однажды я знала, что такое свобода, и каждый день с тех пор, как я дала обет, я боролась за нее, сделала бы все, чтобы получить ее обратно — даже притворилась бы, что могу взять его член в свой рот без позыва вырвать, или улыбнуться перед камерой и сыграть так, будто я не мечтала начисто снести голову с его плеч.

Закрой в клетку птицу, рожденную в неволе, и она с радостью умрет с обрезанными крыльями.

Закрой в клетку птицу, которая однажды почувствовала, как ветер играет в ее перьях, почувствовала мир под ногами, и ты найдешь этот безумный блеск надежды в ее глазах, который побуждает ее к побегу каждый раз, когда открывается дверь. Даже если она больше не сможет летать, она никогда не прекратит бороться за свою свободу, как никогда не прекращу и я.