Рикошет (ЛП) - Лейк Кери. Страница 50

Но оно рассеялось.

Наряду с этим исчезло стремление прижать тело Обри к стене. Избить ее кулаками за то, что попыталась пробить мою броню. Все, что я чувствовал, была печаль. Словно, сказав эти слова вслух, где-то внутри я согласился, что их нет. Но я не согласился. Я отказывался, потому что с восприятием приходило удовлетворение, и я бы никогда не обесчестил их таким безвольным отношением.

— Как? — спросила Обри.

Как? Расскажи я ей как, это могло бы снабдить меня новой дозой гнева, в которой я нуждался. Это также могло быть опасно для Обри. Помоги ей Бог, если она попытается убедить меня в том, что мой гнев был нерациональным и необоснованным.

Мог ли я ей доверять? Или, что еще более важно, мог ли я доверять себе?

Глаза смотрели на меня с мягкостью, говорящей о боли и понимании. Они говорили мне, что она знала что-то о сдерживании демонов и неуверенности в доверии кому-то преследующих тебя секретов.

— Все в порядке, если ты не можешь, Ник.

Как будто она могла читать мои проклятые мысли! Я прочистил горло, с безумием потирая указательный палец большим вперед и назад, отвлекая свое внимание от ее грустных золотистых глаз. Я украл темную тайну этой женщины, когда задрал ее платье, обнаружив ее очень уязвимую часть.

И не дал ей ничего взамен.

В моей голове раздались тревожные сигналы, предупреждающие меня о том, что нельзя опускать броню, на которую я потратил годы, лишь бы она защитила слабые, мягкие кости у меня под кожей. Кости настолько хрупкие, что могут треснуть. Я не обязан ей! Темный угол моего мозга сражался. Я ни хрена ей не обязан.

Приглушая этот внутренний голос, я закрыл глаза, и мой разум отправился на поиски тишины, готовясь к тому, чтобы отодрать корку с моей самой болезненной раны.

— Я... эм… у меня была встреча. — Я не узнал собственный голос, когда заговорил. Словно вылез из своей кожи и позволил пустой оболочке поведать историю, пока я сам смотрел с безопасного расстояния. — С издателем игры, который хотел купить мой дизайн. Все шло хорошо, поэтому, когда он пригласил меня встретиться с ним за выпивкой, я согласился. — Каждая мышца в моем теле горела желанием извиваться и пульсировать, ряд тревожных сигналов предупреждал меня не идти дальше. Но я не послушал его. — Моя жена, Лена, должна была забрать нашего сына из детского сада, и поэтому ей пришлось поспешить. Обычно его забирал я. Она, м-м, позвонила мне позже вечером. Джей забыл своего кролика. — Потирая шею, я прочистил горло, когда мои мышцы сжались, и напряжение связало в узел мои внутренности. — Он всегда спал с ним и не хотел укладываться без него. Я заскочил в детский сад, чтобы забрать игрушку после встречи.

Глаза крепко закрыты, пальцы впились в ладони, пока я проглатывал недосказанное признание: если бы я не был таким эгоистом, таким самовлюбленным, настолько отчаянным, чтобы преуспеть и сделать жизнь лучше, я был бы тем, кто забрал Джея. Я бы подержал своего сына еще раз, почувствовал бы его вес на руках. Лена осталась бы на работе, как и в любую другую ночь. Наша судьба, возможно, была бы другой.

— Полагаю, возможно, они увидели свет в доме или что-то в этом роде. Их было шестеро. — Гнев бурлил в мышцах под кожей, распутывая туго натянутый шар беспокойства внутри меня, когда я думал обо всех мужчинах, которые позабавились с моей женой. Я вытянул пальцы, разжимая кулаки, чтобы не ударить ими в стену, или, что еще хуже, по Обри. — Все члены команды «Миля-7». Когда я... добрался до дома, я заметил, что дверь не заперта. На Лену это похоже не было. Она никогда не оставляла дверь открытой. У нее было ОКР по этому поводу, и по поводу проверки горелок. Я услышал шум сверху. Напоминающий приглушенный.

Разминание шеи не помогло унять напряжение в плечах, и мои пальцы продолжали вытягиваться, мои глаза дрогнули в последней отчаянной попытке прекратить этот рассказ. Отступить до того, как дерьмо стало болезненным. Шар ярости горел в моем желудке так чертовски горячо, что руки дрожали. Яд. Он пульсировал по моему телу, оставляя черный осадок, который я жаждал вырезать из себя. Я потер свое предплечье, облизнув высохшие губы.

Обри пялилась на меня со слезами на глазах.

— Они причинили ей боль, не так ли?

Моя губа изогнулась, когда ноздри затрепетали, шар только туже сжался в животе.

— Да. Двое... двое мужчин насиловали ее одновременно. Остальные держали ее и... смотрели. — Сухость карабкалась вверх по горлу, когда я вспоминал шлепки кожи о кожу, смех над ее мучительными криками. — Я отбил их от нее. Одного убил. У второго отрезал ухо. — Я улыбнулся ей — боли, которую смог нанести. Боли, которую я нанес снова несколько дней назад, когда я отрезал ему второе ухо, прежде чем убить отморозка. — Все, что у меня было, это упавший нож, который я схватил с пола. — Моя рука дрожала, пока палец прорисовывал линии на внутренней стороне ладони. Боль пульсировала в сердце, когда острый укол агонии пронзил череп, и я наклонил голову, прижимая два пальца к шраму. — Мы никогда не держали в доме пистолет из-за Джея. Вот почему у нас был Блу.

Губы Обри приоткрылись, когда она выдохнула, и слеза, собравшаяся на веке, наконец скатилась по щеке.

Она молчала, а я продолжил. Не знаю, почему. Возможно, я доверял Обри. Возможно, часть меня должна была поделиться с ней всем, потому что только она могла понять, на что была похожа жизнь, разрушенная этим ублюдком Каллином. Чувство было почти похоже на то, словно я выпускал из себя яд, не режа себя. Я все еще жаждал боли, но грустные глаза Обри, ее молчание и внимание, пока я рассказывал свою историю, каким-то образом держали меня на месте.

— У них было преимущество, они вырубили меня прикладом пистолета. Я пришел в себя через несколько часов. — Проводя рукой по лбу, я раскачивался, чтобы сдержать слезы, жалящие глаза. — Они все еще насиловали ее. Пытали. — Я ударил кулаком по голове, потом судорожно сжал виски, но слезы все равно хлынули из глаз. Я не мог удержать их, не тогда, когда думал о своей беспомощной жене и о боли, которую она испытала. Боли, которую я не мог остановить. — Моя прекрасная Лена.

Соберись. Заблокируй это. Новый всплеск гнева поднялся во мне, затмив собой слезы.

— Я набросился на них, ударил в лицо одного парня, и он выстрелил мне в ногу. Мой сын проснулся от выстрела. Он был... — Бл*дь. Бл*дь. Я широко распахнул глаза и втянул воздух, пока сражался с большим количеством слез.

Зачем я делал это с собой? Зачем все рассказывал ей?

Я хлопнул ладонями по полу, готовясь встать, найти свой нож и вырезать из себя дерьмо, но картина того, как Джей рухнул на пол после выстрела, заставила меня окунуться в самого себя.

— Его убили у меня на глазах.

В горле тянуло, и мой локоть врезался в стену позади меня, пробив ветхий гипсокартон. Я поднял дрожащие руки по обе стороны от головы, отчаянно ища воздух, но мои легкие закрылись, когда рот был открыт в немом крике, который я наконец-то выпустил.

Поток ругани отскочил от стен. Я хотел ударить кого-то. Что-то. Мое тело дрожало от ярости.

Мой сын. Мой красивый мальчик, который сражался, чтобы прийти в мир, был насильственно вырван из него.

— Иногда... Я все еще чувствую его на руках, понимаешь? Закутанного в пеленку. В безопасности. Защищенным. — Мой голос надломился, и я вдавил пальцы в шрам над ухом, который всегда будет насмехаться надо мной оттуда. — Я подвел его. Мне не удалось защитить его, хоть я обещал ему, что всегда буду это делать.

Рев боли, вырвавшийся из моей груди, рикошетил внутри моего черепа.

Когда он затих, единственным звуком, который остался, был постоянный шум крови, бегущий у меня под кожей. Воздух от моих выдохов ударялся мне в лицо, когда я сидел, засунув голову между колен. Сидя там, пока моя грудь разрывалась, сердце открывалось впервые за многие годы, до меня дошло, насколько изорванным я был внутри, насколько истекал кровью от боли. Боли, требующей освобождения. Что еще могло объяснить внезапную тупую боль, которая чувствовалась как раны, зажившие сами по себе?