Плата за любовь - Лукьяненко Лидия. Страница 8

— Где она? — задыхаясь от бега, прошептала Оля.

— В садике. — Саша отвернулся и ушел в кухню. Не веря своим ушам, Оля побежала в комнату. Лизы действительно не было дома, и матери тоже. Оля швырнула сумку и пошла в кухню. Саша сидел за столом, перед ним стояла бутылка водки. Не глядя на жену, он плеснул себе полстакана и выпил. Вообще Саша не пил и не курил, он занимался спортом. Из-за сигарет, например, они вечно ссорились, а тут с утра — водка.

— Как ты мог? Как ты мог? — Оля не знала, что сказать. Она была растерянна, смущена, возмущена. — Как можно говорить такое?

— А как можно делать такое? — не поворачиваясь, ответил он. — Где ты была?

— Я просила маму предупредить…

— Она предупредила, — перебил он, — так где ты была?

— Если мама тебе говорила, то ты и так знаешь.

— Я хочу услышать, знаешь ли это ты!

Оля не знала, что делать. Еще полчаса назад она была готова гордо бросить ему в лицо всю правду. Но сейчас она инстинктивно пыталась уберечь свой брак. И ей было дико и странно видеть Сашу, с утра пьющего водку. В его спокойствии было что-то угрожающее.

— Не успели сговориться, — усмехнулся муж, видя ее смятение. — Варвара сказала мне, что ты не придешь ночевать. Решила, что у тебя встреча.

Она действительно так сказала матери, но почему та не придумала что-нибудь убедительное для Саши, как она ее просила? Ну как она могла так подвести ее!

— Да, встреча, — схватилась Оля за соломинку. — Собирались мои одногруппники по институту.

— Где?

— За городом, на даче. Там не было телефона, и я не могла тебе перезвонить позже.

Саша встал, медленно подошел к окну и присел на подоконник.

— Это ты сейчас придумала?

— Твое дело верить или нет. — Она устало села у стола, вдруг почувствовав страшную усталость. — Так получилось, я сама не ожидала…

— Может быть, — протянул он, скрестив руки на груди. — Но очень уж мне не понравилось, как твоя мать сообщила мне об этом. Она радовалась! Она же спит и видит, как ты разводишься со мной и вроде нее таскаешься по мужикам!

— Оставь в покое мою мать. Ее жизнь тебя не касается.

— Зато меня касается твоя жизнь!

Неожиданно зазвонил телефон. Оля сняла трубку.

— Оля, — услышала она взволнованный голос Олега, — Оля, что случилось? Ты так внезапно ушла.

— Я думала, что у меня заболела дочь…

— Думала?

— Да. Но ничего не случилось. Это мой муж так шутит.

— У тебя неприятности?

— Да.

— Я могу помочь?

— Нет. Прости, я не могу сейчас разговаривать.

— Это ты меня прости…

Она положила трубку и, подняв глаза, встретила вопрошающий взгляд Саши.

— Это он?

— Кто он?

— Мужик, у которого ты была ночью.

Ольга промолчала. Сашино лицо окаменело, губы стали белыми, на скулах заходили желваки.

— С кем ты была, сука?

Ольга задрожала от сдерживаемого гнева.

— С человеком, которого люблю.

В ту же секунду резкий удар по лицу сбил ее с ног. Она неловко упала, прямо с табуреткой, и ударилась головой о дверь кухни. Боль и страх она еще не успела ощутить, только крайнее удивление — как он посмел? Оля лежала на полу и удивленно смотрела на Сашу. Он казался таким большим, сильным. Быстрым движением он запрокинул бутылку, отпил водку прямо из горлышка и шагнул к ней. «Сейчас он меня убьет», — отстраненно, как будто констатируя факт, подумала она. Но он не ударил. Он нагнулся и взял ее на руки, прижал к себе так крепко, что ей стало больно. Оля и не пыталась сопротивляться. Саша бросил ее на кровать в спальне, сорвал одежду, разорвав на куски ее новое платье и красивое белье. Затрещала рубашка, посыпались пуговицы. Он отшвырнул брюки и стал жестко, жадно целовать ее лицо. Она чувствовала водочный запах, силу, с которой он сжимал ее. Эти неистовые, грубые ласки пугали не меньше, чем побои. Казалось, он хочет раздавить, задушить своими объятьями. Его большое тело навалилось так, что трудно было дышать… Она тихо всхлипнула сквозь сжатые губы. Саша сразу же оставил ее, лег рядом, обнял. Она ощущала его колючую щеку и то, как неистово бьется его сердце. И Оля тихо заплакала, чувствуя себя несчастной и униженной. Она поняла, что Саша вовсе не хотел ее унизить. Он пытался доказать, как любит ее. От этого Оля заплакала еще сильнее. Ей было так жаль и Сашу, и Олега, и себя, что она еще долго всхлипывала, уткнувшись в плечо мужа.

Вскоре они развелись. Виолетта Сергеевна не могла простить зятю синяка на лице дочери. Она стала его открыто игнорировать, взывать к Олиной гордости и к чувству собственного достоинства. Но Оля была не в состоянии что-то решить, она пребывала в каком-то оцепенении. Думала об Олеге, о Саше и то любила их обоих, то во всем винила. Саша стал болезненно ревнив, постоянно подозревал ее в неверности. Даже близость перестала быть для них такой желанной. Саша видел перемену в ней, и это злило его.

Но на развод подала она. Три раза их вызывали в суд, где Оля уверенно, подбадриваемая матерью, требовала развода, а Саша его не давал. На последнем слушании он просто заявил от злости, что его жена — потаскуха и, если разведется, будет вести аморальный образ жизни на глазах у малолетней дочери. Так что лучше он будет ее удерживать в рамках семейной жизни. Теща, естественно, все отрицала и указывала на факт пьянства и избиения.

В общем, после неоднократного полоскания грязного белья на глазах у всех и взаимных оскорблений, их развели. Виолетта Сергеевна облегченно вздохнула. Они остались одни в доме, без мужчин. Оле тоже стало легче, хотя иногда ночами ей не хватало Саши, его пылких и надежных объятий. Скучала и Лиза, но она была слишком маленькой, чтобы долго помнить…

Глава пятая

Инфляция, которая началась двукратным повышением цен в начале девяностых, за пять лет привела к полному обнищанию Олиной семьи и всех ее родственников. Они с мамой пребывали в постоянном недоумении: сначала растущая дороговизна удивляла, потом стала возмущать и, наконец, пугать. Но, как и большинство знакомых, они терпеливо ждали конца «этого безобразия». Но годы шли, а «безобразие» не прекращалось, наоборот — оно становилось нормой. В представлении Оли семья, имевшая в восьмидесятые годы на сберкнижке пять-десять тысяч, была зажиточной. Несмотря на рост цен, люди не стали снимать свои сбережения. Только очень немногие сообразили вложить их в дело. Большинство же ждало стабилизации в стране, а следовательно, и возмещения государством убытков, не понимая, что той страны, в которой они жили, уже нет, а новый строй меньше всего заинтересован во всеобщем равенстве. Оля утешала себя тем, что является свидетелем подлинно исторического события: перерастания социализма в капитализм. А вследствие этого происходило расслоение общества. Случалось так, что бывшие друзья прекращали общаться друг с другом только потому, что один стеснялся своей бедности, а другой испытывал в обществе обедневшего друга неловкость из-за своей состоятельности.

Люди, которые, как ее родители, проработали всю жизнь на государственных предприятиях и привыкли жить на получаемый заработок, лишились и работы, и зарплаты. Заводы, фабрики, исследовательские институты становились убыточными, простаивали месяцами и наконец закрывались. Жизнь день ото дня дорожала. Появилось много нищих, они бродили в поездах метро и электричек, сидели под магазинами и в подземных переходах. Для кого-то это был бизнес, кто-то умирал с голоду.

Особенно трудно стало жить скромным, честным, непрактичным людям, тем, кто не сумел быстро приспособиться к новым обстоятельствам. Такие могли заработать лишь тяжелым физическим трудом, и именно они чаще всего оказывались обманутыми. Фирмы, нанявшие их, долго не платили, а затем исчезали, так и не рассчитавшись с работниками. В тех государственных учреждениях, которые еще не закрылись, зарплату не выдавали иногда по полгода. В городах стали свирепствовать эпидемии гепатита, дифтерии, гриппа. Папа рассказывал Оле, что у него на работе с людьми иногда случаются голодные обмороки. Во многих семьях почти не ели мяса, дети не видели молока — как тут не заболеть? Двух зарплат, ее и мамы, не хватало даже на питание, и если бы не Антон и Саша, который регулярно передавал деньги для Лизы, то непонятно, как бы они жили.