Террористка - Самоваров Александр. Страница 10

…Дубцов приехал в концертный зал, где репетировала его Леночка, часов в пять дня. Он никогда не приезжал так рано, да еще не предупредив телефонным звонком. Он просто забыл это сделать. Леночка сидела в костюмерной и целовалась со своим продюсером Давидом Леопольдским. Это был лысоватый, с животиком и толстым задом, обтянутым джинсами, молодой человек лет двадцати семи.

— Пардон, — сказал Давид, увидев Дубцова, и вылетел из костюмерной так быстро, что Валериан Сергеевич не успел рассмотреть его лица.

Эта сцена позабавила Дубцова. Он не имел ни друга, ни по-настоящему близкой женщины только потому, что не хотел их иметь. Такие отношения сковали бы его свободу.

В своем кожаном мокром плаще и в кожаной шляпе он сел на диван за спиной Леночки и стал за ней наблюдать.

Первый шок прошел очень быстро, и Леночка сказала капризным голосом:

— Вот так, будешь знать, как бросать меня одну.

Она в чем-то действительно была ребенком, но больше играла. Эти капризно надутые губки, эти удивленно раскрытые глаза говорили: «И ты посмеешь меня в чем-то обвинить?»

— Смешно, — сказал Дубцов.

— Хочешь выпить? — быстро предложила Леночка, словно не слыша его реплики.

— Спасибо, я вчера хорошо выпил в одной веселой компании.

— Вот видишь, в веселой компании и без меня, — быстро отреагировала Леночка. — И вообще… Разве ты купил меня, зафрахтовал?

— Не зафрахтовал, — согласился Дубцов.

Тут Леночка стала проявлять явное беспокойство. Она встала. Пеньюар ее раскрылся. Она тряхнула гривой выкрашенных в оранжево-рыжий цвет чудесных густых волос, повела незаметно плечиком, и все на ней как-то быстро расползлось. Выглянула обольстительная, красивой формы, небольшая грудь с малиновым соском, показался животик.

— Ну Дубцов, — потянулась она к Валериану Сергеевичу, — ты же не будешь меня ревновать к Давиду? Моему творчеству только повредит, если я выберу себе другого продюсера.

При слове «творчество» Валериан Сергеевич сжал губы, ибо они разъезжались в безобразную издевательскую улыбку. Но так уж принято у этих людей: называть то, чем они занимаются, творчеством.

И все-таки девчонка волновала его. Почему именно она? Он не мог понять. Глупа, да и не очень красива. Молода — не отнимешь. Но ведь насквозь фальшива. Фальшива во всем, кроме постели. Здесь она чувственна, как дикое животное.

«Не устраивают тебя, Валериан, честные женщины, — сказал он сам себе, — к дерьму тянет».

Но он был так холоден и внутренне силен, что ни одна самая чувственная самка не могла до конца завладеть его сердцем.

Леночка села к нему на колени. Стала легко царапать коготками его щеки. Впилась в губы. Как она однако быстро заводится! Глаза ее заволокло туманом страсти.

— А если войдут? — говорит Дубцов.

— Пусть, еще веселее будет.

Напряженная, как тетива, она ослабевает после пяти минут взаимного истязания.

— Все? — злобно спрашивает она, и искренняя ненависть читается в ее глазах.

Дубцов наслаждается ее злостью и ее полными ненавистью глазами.

Медленно она приходит в себя, сползает с колен Дубцова, тяжело дыша, идет на свой стул перед большим зеркалом.

«Быть шлюхой — это такое же призвание, как и любое другое», — произносит вполголоса Дубцов.

— Я певица, а не шлюха, — устало возражает Леночка, — ты сегодня странный. Не грубый, а какой-то… Как через лупу на меня смотришь.

«Смотри-ка, почувствовала», — подумал Дубцов.

Он подошел к девушке и потрепал ее по щеке.

— Все хорошо.

— Правда? — смотрит она на Дубцова глазами, полными слез, и целует ему мягкими, по-детски нежными губами ладонь. — Ты останешься на мой концерт?

— Да. Я как всегда буду смотреть сверху.

Дубцов не любил публику, наполняющую концертные залы. Ему все время казалось, что эти же морды он видел в ресторанах, барах, банях, театрах. Что одни и те же разбогатевшие личности вдруг воспылали любовью к искусству. Правда, на эстрадных концертах много молодежи, но она противна Дубцову еще больше. Какими дебилами надо быть, чтобы выдержать два часа этого ада? Выходят на сцену такие же, как Леночка, кривляются, поют под фонограмму песни о любви. И тела их в своих движениях так же неискренни, как и их голоса.

«Странное существо — человек, — размышляет Дубцов. — Грешнее меня не так много найдется людей. Все основные заповеди я нарушил и не по одному разу. А почему-то фальши не выношу, требую от других чистоты во всем. Хотя, допустим, от этих кривляк я требую профессионализма. Но разве они принесли кому-то какой-либо вред? Они не грабят свой народ, не стреляют, как рэкетиры, никому в спину. Почему же я их презираю? Они не талантливы, они не яркие, они — быдло. Вот и ответ на вопрос».

Ровно половину концерта Дубцов сидит у Леночки (дав большую взятку администратору, он в каком-то смысле арендовал помещение для нее) и пьет отличный кофе. Кофе и бутерброды с сыром он привез с собой.

Перед тем, как Леночке выйти на сцену, Дубцов поднимается на самый верх эстрадного зала к рабочим осветителям.

— Привет, Сергеич, — здороваются они с ним.

Дубцов наливает им из большого двухлитрового термоса кофе, и мужики подставляют стаканы. Стаканы у них всегда есть.

На сцену под жидкие хлопки выходит Леночка. Все на ней в обтяжку и черного цвета. Оранжевые волосы вспыхивают пламенем под огнем осветительных ламп, и она, подрыгивая ножкой, начинает петь о чистой любви. Песня на полублатной мотивчик имеет успех. Леночке хлопают. Ее творчество пользуется спросом.

После концерта Дубцов отвозит девушку до квартиры, которую снял для нее недалеко от центра. Он провожает ее до дверей. Они долго целуются. Она наконец затаскивает его сначала в квартиру, а потом на себя.

Прощаются около одиннадцати вечера. Леночка облизывает сухие губы. Она почти довольна прожитым днем. Дверь захлопывается за Дубцовым, и в какой-то момент он понимает, что не так уж нужен Леночке.

А Леночка ему и вовсе не нужна.

Но завтра или послезавтра он опять приедет к ней и обязательно позвонит перед приездом, чтобы не ставить девочку в неловкое положение.

Этот ее продюсер — настоящий сексуальный разбойник. Как он там еще не рехнулся среди этих певичек с их творчеством.

Дубцов полон сочувствия к этому человеку.

Он звонит из машины.

Трубецкому и Рекункову.

Едет в офис.

Пожалуй, он хорошо себя чувствует только в своем кабинете. Раздевается догола. Проходит в ванную, принимает контрастный душ. Когда выходит из ванной, слышит, что звонит телефон. Семь звонков, один за другим. Он знает, кто звонит. И они знают, что он здесь, в офисе.

— Дубцов, вы готовы к разговору?

— Вполне.

— Где нам удобнее встретиться?

— Наверное, у меня. Зачем вам засвечивать свои явки? Или вы предпочитаете на свежем воздухе?

— Завтра я позвоню ровно в десять.

— Спокойной ночи.

— И вам спокойной ночи, — доброжелательно откликается голос.

Вот и все. Еще один цикл закончен. Дубцов давно перестал делить время, как все люди, на двадцать четыре часа. Однажды он понял, что ничего не успевает именно потому, что в сутках двадцать четыре часа. И он подумал, что никто ему не мешает делить время так, как он считает нужным. И он стал делить его на циклы. Цикл — это то время, за которое он успевал сделать все, что запланировал. Он мог сделать все и за семь часов, а мог и за сорок. Но в конце каждого цикла он занимался медитацией.

И сейчас он открыл окна и дождался, пока комната проветрится. Постелил свой коврик. В мягком спортивном костюме сел в позу лотоса и… стал погружаться в блаженное состояние.

Это сейчас все заговорили о космосе, о связи с ним человека Рассуждения эти модны. Дубцову же на все происходящее открыл глаза Пак. Он очень доходчиво объяснил молодому Валериану, что тот живет не на улице имени некоего товарища Голощекина, и даже не в Москве и не в России. Он живет в великом Космосе. Он его живая часть, с вечно живой душой. И как бы он ни грешил — для души открыт путь только вверх. Нет никакой преисподней в Космосе — есть великая свобода.