Террористка - Самоваров Александр. Страница 4
— И в армии служил… офицером? — это была молниеносная догадка.
— Служил.
— А меня откуда знаешь?
— Ну, человека с такой фактурой — и не узнать.
— Я не про то. Откуда у вас информация обо мне?
— Информация есть, — согласился стрелок, — вы уже давно должны были развлекаться с Леночкой в одной уютной квартирке, а не в кабинете сидеть.
— Откуда знаешь, что уютная?
— Я там был.
Дубцов почувствовал, как напрягся стоявший рядом с ним Рекунков. Да, дело принимало совсем нехороший оборот.
— Ты что, сволочь, угрожаешь? — вступил в разговор Рекунков. — Вы и девчонку на «крючок» посадили?
— Нет. Она нас не интересует. Кое-что зная о нравах господина Дубцова, мы пришли к выводу, что девочкой он пожертвует не дрогнув.
— Правильно, — кивнул головой Валериан Сергеевич, — я могу вам ее подарить.
Сердце Дубцова учащенно забилось.
— Ладно, идемте отсюда, — сказал Валериан Сергеевич, — Вы, молодой человек, мне настолько интересны, что я не хочу продолжать разговор в этой обстановке. Как вас, кстати, зовут? Выдайте вашу тайну. А то про меня вы знаете все, а я о вас… — Дубцов развел руками.
— Называйте Димой.
— По отчеству как?
— Отчество я потерял.
— Пусть будет по-вашему, Дима.
…Настя еще не ушла. В холле на диване она предавалась любви с помощником Дубцова Никой Трубецким. Вошедшие с заднего входа увидели забавную картинку.
— Разврат как в древнем Риме, — прокомментировал Дима.
— Пошли, пошли, — ткнул его в спину Рекунков.
Мельком взглянув на растерянное лицо Насти (Трубецкой приличия ради предпочел не смотреть на вошедших), Дубцов подумал, что уволит девчонку, но не сейчас.
— Вы девку-то не гоните, — сказал тихо Рекунков, — а то она этот наш приход хорошо запомнит.
Он был прав. Дубцов кивнул в знак согласия. Черт с ней! Он, что ли, праведник.
— Настя, — обернулся он на ходу, — приготовь закуски и выпить, отдашь Коле, а сама иди домой. Мы посидим ночку. И ты, Ника, иди домой…
— Хорошо, Валериан Сергеевич, — ответила ровным голосом Настя. — Вам крепкие напитки?
— Самые крепкие.
Огромная люстра вспыхнула, как факел. После полумрака все на мгновение ослепли.
— Садись, Дима. На почетное место. Ты у нас сегодня главное действующее лицо. Может, девочек выписать, или вы, идейные борцы, этим не занимаетесь?
Валериан Сергеевич немного расстроился. Он специально ввернул про идейность, но парень остался невозмутимым.
Принесли ром, шотландское виски, югославскую виноградную водку.
На огромном блюде лежали бутерброды с отварной телятиной, семгой, осетриной.
— У вас простенько, — сказал Дима.
— То есть?
— Ну, я думал, вы омаров жрете, икру ложками.
— И такое бывает, но сейчас, понимаешь, нет омаров.
В кабинете остались только Дубцов, Рекунков и стрелок. Рекунков своей короткой, но могучей рукой молча стал разливать по хрустальным стаканам.
Шефу он налил золотистого кубинского рома, себе виски.
— А тебе чего? — спросил он Диму.
— Такого же золотого, — кивнул на ром Дима, — и вообще…
— Что вообще? — насторожился Дубцов, а Рекунков замер с бутылкой в руках.
На глазах растворился образ Иванушки-дурачка. На Дубцова смотрели усталые глаза. Дима положил тяжелые руки на стол.
— Хватит валять дурака, — сказал он, — говорите, чего вам от меня надо.
— Ну-ну, петушок, — насмешливо сказал Рекунков, — это ты лучше нам скажи, чего тебе от нас надо. Не мы ведь в тебя стреляли.
— Я тоже не в вас стрелял, — глухо сказал Дима, — это была только пристрелка.
— Выпьем за пристрелку. Мне нравится это слово, — сказал Дубцов. — А чего я хочу, я отвечу. Я жду звонка от твоих друзей. Мне кажется, что так просто мы с вами не разойдемся. Мне хочется познакомиться не только с вами, Дима, но и с тем человеком, который мне сегодня звонил.
Дубцов поднял стакан, салютуя им Диме, и выпил. Но пленник отодвинул ром.
— Если хочешь убежать, то не получится, — заметил Рекунков, — у дверей и под окнами, ребята.
— Я понял, что ты не ягненок, а волчара, — сказал Дима.
Звонок раздался через полчаса.
— Отдай моего парня, Дубцов.
— Бери. Только что-то долго мы ждали твоего звонка. Не бережешь своих людей…
— У меня пока причин для беспокойства не было. Вы сидите, водку пьете.
— Черт возьми, — искренне удивился Дубцов, — вы что, через стены видите?
— Да нет, мы из той комнаты за вами наблюдаем… из которой мой парень пристреливался.
Опять «пристреливался». Дубцов подавил в себе раздражение.
— Я хочу встретиться с вами, — сказал он. — Хочу понять, чего вам от меня надо.
— Идет, — сказал голос в трубке, — мы позвоним. Ты придешь на встречу один.
— А вы, кстати, не боитесь, что я подниму своих ребят и они возьмут тех ваших, кто сидит в соседнем доме?
— Смеешься, Дубцов? Мы как в крепости, шуму будет на всю Москву.
— Так значит, не боитесь?
— Мы ничего не боимся. Мы отбоялись.
— Красиво звучит.
— Скорее печально.
— Ну что ж, до встречи.
Дубцов помолчал. Потом вяло сказал Рекункову:
— Отдайте Диме его карабин или, как он там называется, и пусть идет к своим братьям по оружию.
— А что если я из этой штуки во второй раз…
— Ерунда. К тому же я не сомневаюсь, что, если надо, вы раздобудете авиационный пулемет или безоткатное орудие.
Стрелок кивнул, прощаясь, но ничего не сказал.
— Что-то мне все это крайне не нравится, — мрачно заметил Рекунков после того, как Дима ушел. — Вы обратили внимание на глаза этого парня, Валериан Сергеевич?
— Глаза фанатика.
— А если их там целая команда? Вы правильно сделали, что его отпустили. Сейчас мы бессильны.
…Они шли по пустынной Москве. Впереди, заложив руки за спину, Дубцов, немного позади Рекунков.
Дубцов знал, что в этой ситуации лучше всего расслабиться. Взять паузу. Рассеять энергию, чтобы потом сконцентрировать ее во все прожигающий луч.
4
Свою дочь Дориан Иванович Снегирев ранним утром не ждал. Он лег спать часа два назад и был еще пьян. Но в дверях его квартиры стояла Оля, и он широко улыбнулся, воскликнул радостно, правда, немного хрипловато: «Оленька», — легко обнял дочку за плечи и втолкнул в полутемный длинный коридор. Одновременно своими затуманенными мозгами соображал, куда деть Клаву?
В прошлый раз, застав его с любовницей, Оля устроила скандал. Дориан Иванович с самим собой был всегда честен — дочь он боялся физически. Она была вся в мать, с которой Снегирев расстался двадцать семь лет назад ровно за месяц до рождения Оли. Женился он, влюбившись в ее красоту, в ее тело, но железная воля молоденькой девочки скоро превратила его в раба. Главное, жена начала презирать его. И он бежал. А с год назад на пороге его дома появилась дочь — надменная, еще более красивая, чем мать, и он принял ее. У Дориана Ивановича было много пороков, но он был всегда искренен в своих поступках и добр.
Пока Оля снимала плащ, искала тапочки и возилась перед зеркалом, Снегирев пошел к ореховому буфету старинной работы, который он отреставрировал собственными руками, воскресил к жизни, как он выражался, и, здраво решив, что, не выпив, он никакого решения не примет, выпил. В буфете осталась только водка, но на тарелочке лежала половинка кислого огурца. Великое дело — огурец после водки.
Маневрируя возле буфета, он проследил, как Оля прошла в комнату, где всегда останавливалась, когда жила у отца. И обнаружила там спящую голую красотку. Одеяло валялось на полу. Женщина спала раскинув ноги, ее распущенные черные волосы разметались по подушке.
Оля взяла со стола стакан, в котором была минеральная вода, и вылила на лицо красавицы. Та, вопреки ожиданиям Оли, не завизжала, но глаза открыла:
— Ты что, подруга? — пьяно пробормотала она, стирая с лица и груди минералку.
— Это моя кровать, — сказала Оля, — и я очень хочу спать. Я не спала ночь.