Террористка - Самоваров Александр. Страница 67

— Правильный вопрос, — тихо сказал политик и на лице его появилось выражение страдания, — но я бы сказал, что народ уже просыпается. Для нас сейчас главное — не возненавидеть свой собственный народ. А многие мои знакомые к этому близки… Для меня страшно не то, что русские люди могут не проснуться, а то, что пробуждение их будет настолько быстрым и неожиданным… и как бы опять мы дров не наломали.

Оле нравился политик. Она почувствовала в нем личность. Ей было приятно, что, несмотря на свою почти барскую внешность, он обращался с людьми как равный с равными. Без заигрывания и высокомерия. Но Оля не могла представить себя его соратницей. На какую роль она годилась? На роль секретарши? Нет. Она выбрала верную дорогу. Рутинная работа партийных функционеров не по ней.

Политик говорил еще минут пятнадцать-двадцать, а потом, извинившись перед присутствующими, все той же упругой походкой вышел из зала.

Ему от души похлопали.

— Спасибо, — вернула Оля газету своей соседке, — я просмотрела. Очень интересно.

— Всего доброго вам, — откликнулась та.

Оля села за руль машины, (прошла неделя, как она отказалась от услуг шофера) и, вырулив на широкое шоссе, стала продумывать, в каких именно выражениях она обрисует Тимофееву обстановку на данном собрании и выразит свое отношение к политику. Гавриил Федорович для Оли во многом был непонятен, но она знала наверняка: он ничего не делает просто так…

Пока Оля добралась до подмосковного кладбища, уже стемнело. Она вошла в центральные ворота. Навстречу ей попались две пожилые женщины. Они брели, поддерживая друг друга под руки.

— Господи, — слабым голосом сказала одна из них, — с кем ни встретишься, кого давно не видел, одна новость — кто-то из знакомых помер.

— Так в жизни никакого интереса не стало, — отвечала ей подруга, — чего за нее, такую, цепляться.

Под темными елями было совсем темно, но Оля уверенно пробиралась по узенькой дорожке в самый конец кладбища. Пронзительно резко пахло хвоей. Стояла поразительная тишина.

Вот и скромная, но ухоженная могила Станислава Юрьевича с православным крестом из нержавающего металла.

Оля села на лавочку. Достала из сумки бутылку водки, хлеб и зерно для птиц. Свернув бутылочную пробку, она налила в стакан, стоявший рядом с крестом, и сверху положила кусок черного хлеба.

Ни страха, ни тоски Оля не испытывала. Напротив, душа ее была безмятежно спокойна. Бывший комбат прошел свой путь до конца, не изменив ни себе, ни своей стране…

…Копатель могил, как он сам себя называл, Андрей Гусляров проснулся от холода. Сегодня он своими дружками хоронил одного богатого «клиента». Деньжищ бригаде отвалили кучу. Пили и закусывали тут же, недалеко от свежей могилы. Было хорошо и приятно, как никогда. Во-первых, концы отдал не какой-то там работяга или пенсионер, а человек богатый и нестарый. Это любому удовольствие доставит. Значит есть еще правда на земле. И богатенькие не вечно живут. Во-вторых, водка была отличная, и закусывали не яблочком, а жареным мясом. Пили, ели и философствовали. Бригада подобралась один к одному. Гусляров в прошлом художник. Второй — инженер, а третий — преподаватель музыки, но тоже в прошлом, конечно.

— Нет счастья на земле ни для кого, — рассуждал музыкант, — любого великого возьми, хоть Моцарта с Чайковским или Бетховена, — все глубоко несчастные люди. Музыка их вечная, а им-то что с того?

— Вечного ничего нет, — мягко возразил Гусляров, — ну пятьсот или тысячу лет будут помнить твоего Чайковского, а потом забудут. Всех и все забывают.

— Да и кому помнить, — поддержал приятную тему бывший инженер, — сколько человечеству осталось? Сами себя и перетравим.

Затем беседа стала носить более бессвязный характер. Ну и финиш! Гусляров, продрогший и протрезвевший, валялся там, где стояли все трое.

— Бросили, сволочи, — лязгая зубами, прохрипел Гусляров.

Бросили, ибо тащить на себе стокилограммового Гуслярова не могли. Такое уже случалось.

Бывший художник встал на колени, ощущая боль во всем теле. К тому же его сотрясал похмельный озноб. Он беззвучно заплакал.

Но слух его уловил некий шорох, а глаза увидели в нескольких шагах тетку (так показалось Гуслярову). Она налила в стакан водки и поставила стакан под крест. Вот счастье привалило! Осталось дождаться, когда тетка уйдет. И страстно желаемый алкоголь весело побежит по суженным сосуда Гуслярова.

Однако нет гармонии в мире. Тетка закинула ногу на ногу, закурила и стала что-то бормотать. Гусляров понял, что так она может сидеть часа два. Он столько ждать не мог. Оставалось одно — взять бабу на испуг. Гусляров оглянулся вокруг. Ни души и темень.

Медленно-медленно он все-таки поднялся с колен и пошел на тетку. При его двухметровом росте он и мужика мог легко напугать в темноте да еще на кладбище.

К его удивлению, увидев его, тетка не охнула, не испугалась, а продолжала спокойно сидеть. Сделав по направлению к ней еще несколько шагов. Гусляров понял, что тетка на самом деле оказалась молодой женщиной в короткой меховой шубке.

— Ты что, — сказал испуганно он, — не боишься меня?

— Дурак, — ответила Оля, — если сделаешь еще шаг, пристрелю.

Гусляров понял: с ним не шутят. И тогда ноги его опять подкосились, он упал на колени и заплакал.

— Дай водки, дай, — сквозь слезы попросил он.

Оля протянула ему бутылку. Гусляров припал к горлышку и уже через несколько минут почувствовал себя значительно лучше. Он подсел к Оле на лавочку и кивнул на могилу: «Кто там?»

— Русский офицер, — немного помедлив, сказала Оля.

— Я не про это, — сказала Гусляров. — Тебе он кто?

— Мой мужчина.

— От чего умер?

— Убили.

— Да, сейчас это запросто, — с деланным сочувствием сказал Гусляров и с вожделением посмотрел на стакан с водкой на могильном холме.

Оля прекрасно поняла его намерения.

— Поедем-ка со мной, милый друг, — сказала она. — До Москвы тебя подброшу и дам на бутылку.

Гусляров согласился. В теплом салоне машины он окончательно отогрелся. Стал рассказывать, каким он раньше был замечательным художником.

— Художником быть не просто, — сказала Оля. — У меня отец художник.

Разглядев как следует женщину, Гусляров пришел к выводу, что женщина не только шикарно одета, но и по-настоящему красива. Он знал толк в женской красоте.

— А вы ведь наверняка в какой-нибудь мафии состоите, — полушутливо сказал он.

— Не без этого, — серьезно откликнулась Оля.

— Возьмите меня в свою шайку, — полушутя предложил Гусляров, — я вон какой здоровый!

— Я не верю алкоголикам, — покачала головой Оля. — Мужчина всегда должен контролировать себя, тем более если он в мафии.

— Жаль, — вздохнул Гусляров.

Оля остановила возле первых же ларьков. Протянула три тысячи Гуслярову. Тот, секунду поколебавшись, взял деньги и сказал искренне, выбираясь из машины: «Счастья тебе и удачи».

— Тебе тоже, — откликнулась Оля.

Тимофеев, Фролов и Иван с Димой сидели за столом, ждали Олю. Гавриил Федорович обратил внимание, какие усталые, осунувшиеся лица были у всех троих. Еще на кухне, когда Иван чистил селедку и резал лук, Тимофеев отметил замедленность его движений и потухшие глаза. Дима стал необычайно угрюмым и временами бросал дикие взгляды куда-то за окно, в пространство. Он сжимал челюсти, и под кожей ходили желваки. Лучше других выглядел Фролов. Но и он явно устал.

Первый этап затеянной Тимофеевым игры был закончен. «Аттика» оказалось в его руках. Но Гавриил Федорович уже давно наметил следующую цель. Самое позднее, через два месяца предстояло захватить еще одну контору. И тогда «Аттика» должна исчезнуть. А где-нибудь через полгодика появится новая мощная компания, и самые изощренные финансисты и сыщики не должны найти следов «Аттики» и второй конторы в этой новой компании.

Мужчинам, сидевшим за столом, предстояло сделать очень много. Но сейчас они должны отдохнуть. И его, Тимофеева, забота не дать им пасть духом. Они должны чувствовать себя бойцами за Россию, а не уголовниками.