Борщевик (СИ) - Кормашов Александр. Страница 9

- Вот попробуешь. Я классно готовлю рыбную солянку. Как зовут-то тебя, забыл.

- Отто Юрьевич, - сказал Двусик.

- А, да, Шмидт! Героический советский полярник! Ну, ступай себе, братец.

Двусик направился с ведром к дому, только не вошел сразу, раздраженно походил вокруг трактора, левое заднее колесо опять немного спустило, надо будет подкачать. «Вот зараза!» - он сплюнул и почувствовал, что осталось на усах. Он отер усы рукавом, а потом посмотрел в ведро - не попало ли туда, избавь бог.

К костру девушки собирались долго, прихорашивались и красились, накладывали на руки и плечи противокомариную мазь. Двусик несколько раз успел сходить туда и сюда, относя еду и вино. Поколол дров. Несколько распиленных бревен лежали неподалеку, и Двусик прикатывал чурбаки, пиная их ногой под уклон.

В вечереющем воздухе появилась первая сырость, и в беседку решено было не идти, все расселись по чурбакам у огня. Как участнику рыбной ловли Двусику тоже выделили глубокую фарфоровую тарелку, доверху наполненную горячей солянкой. Он поставил ее на колени, придерживая пальцами за краешки, и не знал, что делать с ней дальше. И совсем уже растерялся, когда ему протянули ложку, хлеб и зеленый лук, а потом подали стакан. Он вспотел, понимая, что не справится со всем сразу, и спасибо той девушке, что взяла у него тарелку, поставила аккуратно на землю, сунула ему в одну руку хлеб и лук, вставила в другую стакан. Двусик выпил с левой руки и закусил с правой.

Поверху шумел ветер, понизу метался из стороны в сторону легкий едкий дымок, досаждавший попеременно с комарами. Встав на колени перед тарелкой на чурбаке, Двусик сосредоточенно выбрасывал из солянки растопыренные сосновые иглы, шелушинки коры, вылавливал комаров и не отказался, когда ему предложили добавку. Все шумели и говорили, какая-то девушка возмущалась, что приехала кататься на лошадях, а раз нет - она будет кататься на тракторе. Другие меж тем заспорили о курортах Маврикия и о пляжах Мальвинских островов. Помня о вчерашнем конфузе, Двусик даже не заикался о своем географическом прошлом. Он только начал говорить всем «спасибо», когда ему подливали, и это всех забавляло. Двусик сам понимал, что «спасибо» надо было говорить раньше, но его заклинило на вине.

- Ну что, гео-граф. Граф Гео! - Двусик вздрогнул, когда к нему подсел парень-повар. - Ну что? Как жисть молодая? Покурим? - Он держал перед носом Двусика толстую необрезанную сигару.

Двусик много лет не курил, давно уж утратил вкус, но когда-то в институте посмаливал. И сигары пробовал тоже. Покупали их тогда вскладчину, в киоске «Табак» под окном общежития, по рублю штука. Не такие большие, правда, и толстые. Двусик взял у парня сигару, повертел ее и погладил, а потом дотянулся до топора. Приложил свой левый указательный палец к сигаре, пристроил их на чурбаке рядышком и резко, из-за уха, ударил. Лезвие прошло рядом с ногтем.

- Ого! - сказал парень-повар, когда Двусик обрубил сигару и с другого конца.

Двусик не стал вытаскивать топора, он сощелкнул с поверхности чурбака два ровно обрезанных оголовка и немного в развалку, а на самом деле пошатываясь, прошагал по скатерти-покрывалу к костру и вытащил горящую головню. Крутя сигару во рту, он раскуривал ее изо всех сил, пока в легких хватало воздуха.

- Ну за это по полной, по полной! - услышал он и увидел, что держит уже не головню, а доверху налитый стакан.

После этого он быстро провалился во тьму и очнулся, когда было темно и снаружи. Багрово тлел углями костер, люди куда-то расползлись, но еще слышались голоса. Кажется, кто-то с кем-то ругался.

- Да кто ее будет есть! - Двусик вычленил чей-то голос и тяжело встал. Его мотало из стороны в сторону, пока он брел в темноту и вышел к самой воде. Здесь было тише, но все равно кто-то копошился, слышался плеск и сдавленный, про себя, мат.

Двусик отошел в сторону и присел, нащупывая рукой воду. Постепенно становилось виднее. Двусик вдоволь попил и умылся. Стало холодно.

- Ты тут кто? Ты тут кто тут, а? - Рядом возникла тень и схватила его за лицо.

Двусик вяло перехватил чужую мокрую руку, опустил ее вниз, но к лицу полезла другая. Двусик нехотя отмахнулся, тень отодвинулась, а потом села.

Двусик вернулся к костру. Под деревом сидел повар, он качал головой и настаивал, что запечет рыбу. Не зря, мол, те ныряли весь день.

- Ну, хорош тебе, ну хорош! - кричала из темноты девушка. - Я иду домой! Я ушла! Я же ухожу! Гарик!

- Вон, пусть он испечет! - Повар выкинул руку в направлении подсевшего к костру Двусика.

- Да ты что! - взвилось из-за дерева. - Знаешь, как это называется! Скажи кобыле «тпру», а то у меня губы замерзли!

- Ну ты там! Дя-а-ревня! Как была дур-р... рой... - Парень икнул и уронил голову.

Двусик грел над углями руки и пытался запустить хоть немного тепла за мокрый от воды ворот.

- Да вы ладно, это, не надо, я сейчас испеку, - успокоил он девушку. - Пусть он спит.

- Да не надо!

Но Двусик уже не слышал. Сам не ведая как, он нащупал язей, отыскал среди полного беспорядка фольгу, завернул одну рыбину, разгреб угли, засыпал и для большей скорости наложил сверху дров. Дрова все не разгорались, он вставал на колени и дул, обнажая красный жар угольков. Он дул, отдыхал и опять принимался дуть, приговаривая «сейчас», и не замечал, что говорить уже некому: повар спал, девушка ушла. Он в последний раз набрал воздуха, наклонился, в лицо ударило пламя, он не сразу откинулся и услышал, как в огне затрещали усы. Так пронзительно и так громко, как в печке береста.

Двусик все еще сидел на земле, задыхался от запаха паленой щетины и хватался за укороченный ус, когда в пределах освещенной поляны возник еще один человек. Самый трезвый или, может, уже проспавшийся, или посланный за своими друзьями.

- А-а... ну а... это... - пошевелил он пальцами в воздухе, пересчитывая людей. Двусик понял.

Вместе они двинулись к воде, нащупывая перед собой деревья. Острый и едкий запах вывернутого наружу желудка вывел их на пень у воды. Парень судорожно всхлипывал и без конца что-то повторял. Он сидел на корточках, будто врос, - а, действительно, ведь и врос, кроссовок не было видно, - в речную сырость песка. Его толкали и качали за плечи, но он вновь возвращался в свое прежнее положение и только повторял: «Зачем жить? Зачем жить?» Он плакал, всхлипывал и опять плакал.

Двусику наконец удалось повалить парня на спину, вытащить из песка его захрястнувшие кроссовки, вдвоем они его приподняли, но стоять человек не мог, напрочь отсидел ноги, и опять валился мешком. До поляны его дотащили волоком. Спящий у костра повар всхрапывал и пускал длинную радужную слюну. В свете пламени поблескивала бутылка.

- Тут осталось, - услышал Двусик. Поочередно они распили булькающий остаток.

- Понесли?

- Может, сам пойдет?

- Ни фига. Давай хоть туда...

И они опять впряглись в свою ношу, теперь уже не безгласную: парень начинал выть, это отходили затекшие ноги. Они дотащили его до беседки, посадили там на скамейку, навалили телом на стол и прижали на какое-то время. Парень стучал кулаками по столу и пытался прогрызть дерево столешницы.

- Пусть пока посидит. Давай того отведем.

Они вернулись к костру и долго будили повара. Наконец, под невнятное: «Я сейчас, ну, Даша, я сам» - одним рывком приподняли его, подставили свои плечи и довольно уверенно повели к дому, каждый со своей стороны выверяя белесое продолженье тропинки.

Они прошли уже много, за деревьями перемигивались разноглазые окна, когда повар стал вырываться, отчаянно материться, обзывать Двусика «гувернантом», лягаться и выдергивать свою руку, прежде совершенную тряпку на взмыленной шее Двусика. Тот машинально еще усиливал свой захват, но чужое, ставшее липким запястье все сильнее и яростнее выкручивалось, выскальзывало из его пальцев, а когда он перехватывал руку повара поудобнее, та ловила момент, чтобы вдарить.

Силясь успокоить буяна, Двусик ткнул его кулаком под ребро.