Мой дом. Сборник рассказов. 1 сезон - Сергей Краснобород. Страница 4
Когда хозяйка уходила на работу, Муся приходила к Дивану и, закутываясь в плед, как это умеют только кошки, и, стараясь не поцарапать обивку, рассказывала ему о своих сновидческих проказах. Впервые услышав о вытворяемых Мусей проделках, Диван был в шоке. Ему было до пружинного стона жалко свою любимую хозяйку, и он был зол на кошку, из-за которой Марина частенько уходила на работу не выспавшаяся, в странной задумчивости. Но потом Диван понял, что во время подобных снов сам он ощущает нечто такое, что не идёт ни в какое сравнение даже с летним полуденным солнцем, жарко ласкающим его ворс лучами, заливающими выходящее на юг окно.
Ему было томно и радостно, он ощущал себя живым. Да, эгоистом, но все муки совести затмевало ощущение беззащитного тела Марины, в удушающем кошмаре мечущейся на нём, и опаляющей его ворс горячим влажным выдохом и ужасом последнего отчаянного крика уже за гранью пробуждения.
Рядом с Диваном, страстно завидуя ему, грустил старый немодный торшер оранжевого цвета, подарок Марине на день рождения от кого-то из её коллег по библиотеке, где она работала. Торшер не просто грустил – он осуждал Диван всеми гранями своего абажура и, как уже было сказано, страстно завидовал ему. Он любил хозяйку той Торшерной любовью, на которую только и мог быть способен тот, кто дарит свет. Но он не получал никакой отдачи, и в этом была его трагедия. Да, Марина частенько читала под ним старые бумажные книги, но все эмоции, генерируемые ею, доставались этой пушистой в подпалинах ведьме, которая жадно впитывала их через прикосновения нежных женских рук, то рассеянно поглаживающих подставляемый ею пузик, то ласково треплющих любимицу за ушками. Ему же, Торшеру, перепадало лишь усталое небрежное касание уже сонной руки – и наступала тьма, равносильная смерти, в которую погружалась вся Однушка.
Однушка же была счастлива, безоглядно, бессовестно счастлива тем, что наконец-то в ней поселилась мечта всей её жизни – несравненная блистательная Марина. Однушка помнила её по своей прошлой жизни, в которой она, частично, конечно, одной лишь бетонной плитой, была ещё совсем неразумным, почти не осознающим себя привокзальным Туалетом, в который забежала тогда приехавшая поступать в библиотечный техникум выпускница одной из сельских школ.
* * *
Ирина Дробот
Домой
Я жадно давлюсь разноцветными запахами, пожирая глазами каждый крошечный новый миллиметр. Живые яркие звуки поднимались в груди к горлу. Китайские фонарики с тихим перезвоном мелких колокольчиков мерно покачивались на ветру. Молоденькая китаянка случайно толкает меня плечом и, не глядя, начинает извиняться, несколько раз низко кланяясь. Иссиня-чёрные волосы спадали вперед через покатые плечи длинными блестящими прядями. Пестрота творящегося на рынке беснования с воплями и громким смехом затягивала в себя, заставляя двигаться в сумасшедшем темпе. Я на секунду застыл всем своим существом, пытаясь выхватить тонкое высокое щебетание чужого голоска. Времени было мало, пришлось непотребно хлопнуть девчонку по плечу и побежать дальше.
– Марк! Заводи!
Я почти на ходу прыгнул в просторный кузов. Ребята затянули меня за расстёгнутые полы гавайки. Несколько рук наперебой голодно стали выхватывать арбуз.
– А где грейпфруты? – Малышка Ли обиженно насупилась, плаксиво выпячивая пухлую нижнюю губку. Она широко распахнула ведьмовские ярко зелёные глаза, сводя на переносице тонкие выгоревшие брови.
Из широких карманов бермуд я достал пару фруктов и, пожонглировав, кинул ей. Ли весело заверещала. Она аккуратно разрезала грейп на четыре части и жадно вгрызлась сверкающе белыми зубами в свою часть. Бледно-розовые капли сока покатились по молочной коже рук к локтям, пачкая рукава белой рубашки. Было в каждом её жесте что-то диковатое – в её худобе и разноцветных штанах, скрывающих синяки и царапины на острых коленках, в неаккуратном пучке густых лохматых кудрей неестественно белого цвета. В её хрустальном личике читалась необъяснимая свобода природы. Такого цвета была она вся – цвета молодой природы, мешанная с горячим запахом дороги.
– Не подавись! Боже, край голодающих, мы обедали час назад! – Сид заливисто рассмеялся, хлопая огромной медвежьей ладонью Ли по тонкой спине.
За окном проносились дома, деревья, люди. За окном проносились жизни и переживания, пестрота чужих мыслей. Ветер шумел в голове дикими потоками, а из колонок доносилась труба Чета Беккера. Сид свистел в ноты мелодии, разрезая арбуз прямо на пледе, не дождавшись, пока Марта найдет в рюкзаке тарелки.
– Март, щёлкни меня! – Сид подставил «улыбку» арбуза ко рту и показал «пис». Все широкое лицо этого большого парня собралось множеством росчерков, весело смеясь. Он щурил на яркие солнечные лучи карие глаза. Блики плясали по загорелой коже весёлыми пятнами, и Сид натянул старомодные очки, вытирая липкие от арбузного сока руки о белые шаровары.
– Все-таки ты умеешь выбирать арбузы. Как ты вообще это делаешь? – Глубокий звучный голос весёлыми раскатами прошёлся по машине, пыша жаром жизни.
– Ли, возьми салфеточку! – Марта кинулась запихивать платки в рукава Малышки Ли, смешно балансируя на кочках, чтобы не упасть.
– Арбуз!
– Что?!
– Марта!
– Лови арбуз, говорю!
Я схватился одной рукой за попытавшийся вероломно сбежать перекус, а второй старался потянуть на себя завизжавшую Марту, явно собиравшуюся придавить Ли. Она ошарашенно хлопала длинными рыжими ресницами, растирая покрасневшие веснушчатые щёки. Шумно дыша, Марта уселась по-турецки, пряча пухлые розовые ступни под полами платья…
Мы колесили вторую неделю, перебегая пешеходки на скорость. Мы жадно глотали каждую новую мысль, громко смеясь. Учили чужой язык и жгли костры на диких пляжах, засыпая к четырём утра. Сид тащил уставшую Ли на спине, не давая ей уснуть, чтобы не упала. Мы, как сумасшедшие, танцевали на спор на улицах под старые песни. Марта купила укулеле и сочиняла глупые частушки. Марк облапошивал местных в карты и пел в караоке, безбожно фальшивя. Я собирал все яркие листовки, до каких только мог дотянуться, и учился оригами. Непередаваемо вкусное ощущение свободы, от которого каждый раз всё сильнее тянуло домой.
Я вспоминал тёплый запах яблочного пирога и пушистого кота,