Язык огня - Хейволл Гауте. Страница 6

Получается, мне пришлось доехать до маленькой площади в Мантуе, чтобы начать писать историю о пожарах, думал я, пролетая высоко над Германией и листая черную записную книжку, в которой ничего не записал, пока сидел дома и глядел на озеро.

Там, на высоте в восемь тысяч футов, я начал писать про восьмой пожар, который случился ночью 5 июня 1978 года на кухне и в конце концов превратил дом Улава и Юханны Ватнели в руины. Иногда я выглядывал из окна и смотрел на континент, спокойно проплывавший подо мной. Боденское озеро постепенно исчезло, и я вернулся к записной книжке. Пролетая высоко над Европой, над Штутгартом, Мангеймом, Бонном, Маастрихтом и до самой посадки в Амстердаме, я писал о двух людях, которых никогда не видел, но все-таки чувствовал. Этот пожар не выходил у меня из головы, пока мы не взяли курс из Схипхола в Кристиансанн. Когда мы летели в темноте над Северным морем, я сидел совершенно спокойно и смотрел из окна сквозь собственное отражение в темноту и на море, которое, я знал, было подо мной.

На следующий вечер я начал писать, и с того момента, как подо мной оказалось Северное море, я знал, с чего начну.

Я выехал из дома ранним вечером, повернул налево на перекрестке перед библиотекой в Лаувланнсмуэне, а потом на север. Дорога заняла всего четыре-пять минут, и я припарковался у высокой серой каменной стены. Был тихий сентябрьский вечер, вокруг никого, лишь паслись коровы. Легкий ветерок с запада. С моря двигалась непогода. Приближающаяся непогода меня всегда успокаивает. Не знаю почему, но в тот вечер было то же самое — мне захотелось присесть на одну из скамеек, потом прилечь, расслабиться, заснуть.

Ласточек видно не было, хотя я долго стоял не двигаясь. Может, они уже отправились на юг — или только в моих снах они гнездятся на колокольне?

В тот день я побывал у церковного служки в Нуделанне и посмотрел кладбищенские записи в книге с кожаным переплетом и номером 5531 на обложке. Мне разрешили взять ее домой. В ней было шестьсот шестнадцать имен. За исключением мертворожденных, у которых был только номер, но их все равно учитывали. У всех были указан ряд и номер могилы. Все было упорядоченно и ясно. Для меня эти записи служили картой.

Я и не предполагал, что карта мне не понадобится. Я сразу наткнулся на могилу. Она была под номером два справа от ворот. Я и не подозревал. И это немного пугало. Но они лежали здесь — Юханна, которая вошла в горящий дом, чтобы забрать сумку, и Улав, который какое-то время был в шоке, стоял, как ребенок разинув рот, а позже, на рассвете, лежал на диване у Кнюта Карлсена и кричал.

Оказавшись перед могилой, я вспомнил интервью, взятое через несколько дней после несчастья. Все было позади, Улав пришел в себя. Я помнил почти дословно, что он сказал: «Я такой беспомощный. С Юханной все по-другому. Она такая спокойная».

Так он и сказал, старый каменщик. Он был такой беспомощный. Она была такой спокойной.

Я пробыл на кладбище до первых капель дождя. В тридцати шагах от Улава и Юханны я нашел Ингеманна и Альму, а рядом с ними Дага. Их разделяла пара метров земли. У него был черный памятник, чуть меньше остальных, места на нем хватило только на одно имя.

Перед тем как вернуться в машину, я зашел к отцу, чье последнее желание было покоиться в могиле прапрадедушки Енса Соммюннсена. Так и сделали. Желание было исполнено. По записям могила была под номером 102. Енс, на чью долю выпало много испытаний, был очень добрым человеком. Он потерял двух жен. И двоих детей. К нему приходили, когда нужно было излить душу. Мне кажется, папа старался быть похожим на него, поэтому захотел лежать в той же могиле.

Коре я не нашел. В записях была указана могила номер 19, но мне это не помогло. Такой могилы больше не было.

Через несколько дней я позвонил Альфреду. Коротко изложил суть дела. Не мог подобрать слова, как всегда, когда волнуюсь. Он ответил спокойно, сдержанно и в то же время очень тепло.

— Я помню все, как будто это было вчера, — сказал он. Мы поговорили две-три минуты о пожарах. Потом я рассказал о телесюжете, где он стоит спиной и поливает водой сгоревший сарай Слёгедалей. Сам он не видел этих новостей, сказал он, их ведь передавали вечером 5 июня, а он был тогда совсем в другом месте. И добавил:

— Я даже не знал, что меня снимали.

Я поехал в гости к нему и его жене Эльсе в тот же вечер. Взял с собой черную записную книжку, больше ничего. Вечер был теплый, я выехал из дома в шесть. Листья на деревьях раскрасились в осенние цвета, а я даже и не заметил, как это произошло. Они стали лимонно-желтыми или оранжевыми, почти огненно-красными и, упав от ветра на асфальт, высохли и покоричневели. В садах на ветках висели забытые яблоки, шиповник был усыпан кроваво-красными плодами, которые мы когда-то в детстве раскусывали пополам, я помню гладкую кожуру, вкус шиповника на губах и мохнатые семечки, плотно прижатые друг к другу, словно спящие дети.

Солнце еще не село, когда я добрался до места.

Так или иначе, Альфред был частью моего детства. Я помню его, когда еще Сберегательный банк в Финсланне находился в доме поселковой администрации в Браннсволле, у самой дороги. Туда мы приходили вместе с папой. Надо было пройти по длинному коридору и повернуть направо. Частенько я брал с собой копилку, которую приходилось разбивать, чтобы достать деньги. Каждый раз я ужасно огорчался. Альфред был директором и кассиром в Финсланнском отделении Сберегательного банка и, как правило, сидел с серьезным видом перед стойкой, как бы отрезанный от остального мира. Казалось, ему нет никакого дела до моих скудных сбережений и он всецело занят великими и важными делами. То же было и с почтальоном Рольфом. Я помню его на почте в Килене, которой уже больше нет. Он стоял и не отрываясь сортировал письма. Еще я помню, как он выходил из своей почтовой машины и с такой серьезностью раскладывал газеты и письма по ящикам рядом с дорогой, будто делал это в первый и последний раз в жизни.

В 1978 году Альфред входил в добровольную пожарную команду. Их было человек двадцать, и все они жили на расстоянии нескольких километров от пожарной сигнализации, расположенной на столбе прямо перед пожарной частью в Скиннснесе. Если воткнуть острие циркуля в пожарную часть и провести круг радиусом в несколько километров, получится место, где все жители слышат сигнал пожарной сирены. А больше никаких специальных требований к членам добровольной пожарной команды не было. Хотя нет, надо было еще иметь свой автомобиль. В пожарной машине было только два места.

Пожарная часть находилась в географическом центре поселка, всего в нескольких сотнях метров от большого дома Альфреда и его семьи, чуть к западу от молельного дома и старого закрытого кооператива, который переделали в конюшню. Как-то даже смешно было называть это сооружение пожарной частью. На самом деле это был большой бетонный гараж с железными воротами, дверью и фонарем. Вот и все. Один только начальник пожарной части жил ближе. Это был Ингеманн, женатый на Альме. Летом 1978 года Ингеманну было шестьдесят четыре. Он не только занимался пожарным делом, но и держал собственную мастерскую в отдельном домике по другую сторону двора. Быть начальником пожарной части в Финсланне было все равно что не работать вовсе. Пожаров никогда не было. Может, пару раз в году случались вызовы, да и те на небольшие лесные пожары. Но все равно у него была форма, которая висела в мастерской, он надевал ее каждый раз, когда срабатывала сигнализация, и поэтому ее называли пожарной формой. У Ингеманна и Альмы был ребенок. Он родился поздно, когда Ингеманну было уже за сорок. Сын Даг появился на свет в середине лета 1957 года и был очень желанным ребенком. Даг, Ингеманн и Альма. Все трое жили в центре магического круга.

Я долго просидел у Эльсе и Альфреда.

Они были спокойны и откровенны со мной, так что не пришлось больше объяснять, зачем я приехал, почему я хочу писать про пожары. Им и так все было ясно. Они читали мои предыдущие книги, и я понял, что они верят в меня и в то, что я смогу написать про пожары правильно и достойно. Я почти не делал записей. Слишком сильно захватил меня разговор. Хозяева говорили тихо. Что-то происходило с людьми, когда разговор заходил о пожарах. Они понижали голос и рассказывали медленно, вдумчиво и очень подробно. И мне вдруг показалось, что они боятся быть моими информантами.