Забирая жизни - Робертс Нора. Страница 8
– В случае Дориана, скорее всего, и то и другое. Следов от парализатора или уколов не вижу, но все-таки отправил материал на токсикологию.
– Вряд ли его чем-то накачивали. Наркотики притупляют чувствительность. Так же неинтересно! – Ева прикусила язык. – Прости, Моррис…
– Ничего. Проникнув в логику преступника, легче его поймать. Ожоги. Подтверждаю результаты первичного осмотра. Следы от сигарет и профессионального источника огня. Вот, например…
Он вслед за Евой надел очки и склонился над телом.
– Грудь, живот, гениталии. Края четко очерчены. Острое пламя.
– Ручная горелка. А на конечностях следы широкие и размытые, со следами копоти. Гематомы на грудной клетке. На кулачные побои не похоже.
– Скорее, дубинка. То же на ступнях. Много поверхностных порезов. Видишь? Колотые и резаные раны. Наносились по крайней мере двумя разными предметами.
– Ты про вот эти? По-моему, нож для колки льда или что-то вроде того.
– А другие – зазубренным лезвием.
– Целый арсенал!
– Сначала шли поверхностные повреждения и ожоги. Кое-что – двухдневной давности.
– Чтобы сразу не откинулся. Убийца входил во вкус, хотел вызвать страх, боль, беспомощность.
– Пальцы на левой руке ломали постепенно. На правой размозжены кости.
– Наступили ногой, чем-то ударили или уронили тяжесть?
– Склоняюсь ко второй версии. Много раз, с силой, били молотком по краю костяшек. Сначала занимались левой, правую увечили в последние сутки. Более глубокие колотые и резаные раны – тоже в последние двадцать четыре часа.
– Перед смертью издевались сильнее.
– Да, но, Даллас, некоторые раны убийца обрабатывал.
– Что?! Как?
– Следы «заживителя». Лаборатория подтвердит. Останавливали кровотечение, а затем снова вскрывали рану. И не раз. Потом порезали живот, отчего и наступила смерть.
– Истекал кровью долго?
– По меньшей мере час или два, пока не потерял сознание. Смерть наступила еще позже, но хотя бы уже не мучился.
– Интересно, преступник смотрит, записывает? Жених все свои великие эксперименты записывал. Здесь не так безумно научно, не так организованно. Унижение, издевательства, запугивание…
Ева стянула очки, глотнула пепси и прошлась взад-вперед.
– Есть план, инструменты, транспорт и укромное место. В то же время пальцы на одной руке ломаются, на другой – дробятся, на конечностях – ожоги от сигарет, на груди и гениталиях – от горелки. Дубинка, нож для льда, зазубренное лезвие. Кляп. Жертва раздета. Сборная солянка психических отклонений или… А сердце? Когда его вырезали?
– Посмертно, тонким гладким лезвием. Точная работа.
– Потому что это подпись. Гордость и… Может быть, «Д» – вовсе не Дориан. Убийце нужна его боль, беспомощность, возможность поиздеваться всласть, но сам он, его имя… Что, если оно ни черта для преступника не значило? Если мать права, никто из знакомых на такое бы не пошел. А значит, имя не важно. И все-таки «Д», «Э»…
– Сердце, – пробормотал Моррис, – как влюбленные, которые вырезают на дереве сердечко с инициалами.
– Двое? – потрясенно прошептала Пибоди. – Любовники?!
– Пока только теория. Надо посоветоваться с Мира, это ее епархия. Хотя мысль интересная. Они его раздевают, затыкают рот, обжигают гениталии электроприбором, но не насилуют. А зачем? Для секса есть партнер.
– Коли так, все издевательства…
– Прелюдия, – докончила за Морриса Ева.
Судмедэксперт положил руку на плечо мертвого.
– Я никогда не прошу и сейчас бы не должен, но… Найди их!
Верно, он никогда не просил. И ей бы не следовало обещать…
– Найду! Будь покоен!
– Снова он грустит, – начала Пибоди, когда вышли на улицу. – Вспомнил Колтрейн.
– Справится, – отозвалась Ева, а сама подумала, что неплохо бы вызвать священника. В свое время Моррис получил утешение и дружескую поддержку от Лопеса. – Поработаем, закроем дело, и ему полегчает.
– Договориться о консультации с Мира?
– Давай. Сейчас едем в управление, я займусь бумагами и доской с материалами, попотею над теорией двух убийц. Скажи ей, что отчет пришлю.
– Есть. Думаешь, это случайность? В смысле, выбор жертвы.
– Не знаю. Пока неизвестно даже, где на него напали, как похитили. Надо допросить друзей и коллег. Займемся первыми «Э». Нельзя из-за одной теории забывать о другой. Обзвони их, пусть подъезжают в управление – сэкономим время. И если у Мира найдется минутка, я ее украду.
Пибоди молча принялась за работу, потом хмуро посмотрела на густеющий снег за окном.
– Все-таки это пара любовников.
– Почему? Потому что ты решила, что я так думаю?
– Нет, это просто натолкнуло на мысль. Вначале я ее даже отринула. Нет, потому что нет. Слишком извращенно. Потом – постой, сама скажу – поняла, что бывали у нас извращенцы и похлеще, намного. Все дело в классическом сердечке. Они расписались в нем – или один расписался за двоих – не ради искусства, а как символ их больной любви.
Ева секунду помолчала.
– И что ты так завелась?
– Верю я в эти долбаные символы! Дома у родителей есть толстенное такое дерево. Отец вырезал на нем сердце и их с мамой инициалы до нашего рождения. Когда пошли дети, сделал вокруг скамью. Оставил место, чтобы оно еще выросло. Отец с матерью сидели на скамейке, смотрели, как мы играем в саду. А когда нам исполнялось шесть, отец помогал каждому смастерить скворечник. На ветках висят наши скворечники и китайские колокольчики, которые сделала мама и… Это непростое дерево! А началось все с сердечка и инициалов…
– Только без сырости! – предупредила Ева.
– При чем тут сырость?… Просто когда мы навещали их на Рождество, они повели нас к дереву, папа протянул Макнабу нож и велел вырезать инициалы. Они знают, что мы друг друга любим, и верят, что это по-настоящему и надолго. Я тогда расчувствовалась, потому что это дерево – особенное. Символы важны, и нельзя их использовать для убийства! Вот и все.
Ева молчала до самого управления. Припарковавшись на своем месте, произнесла:
– В нашем блядском мире люди расхищают и поганят все самое важное, хорошее и чистое каждый день. Мы это видим и пресекаем.
– Знаю…
– Помолчи и раскинь мозгами: когда какой-то ублюдок марает важное, хорошее и чистое, оно становится только важнее и нисколько не теряет ценности, если ты этого не допускаешь.
Поскольку без сырости все-таки не обошлось, Пибоди потерла лицо.
– Ты права, сто раз права! Просто я раскисла.
– Очень трогательно, – добавила Ева, когда вышли из машины. – Твои родители и это дерево…
Оглянулась на стук каблучков. От своей машины к лифту шла Мира.
По великолепным ногам скользило короткое, до колена, аквамариновое пальто. Туфли и платье были изумрудными. Сумочка и стильный берет на стриженых каштановых волосах – цвета темно-синего сапфира. На плече покачивался портфель из мягкой бронзовой кожи.
– Однако, доброе утро! Вы туда или оттуда?… Пибоди, что случилось?
Руки Пибоди инстинктивно потянулись к лицу.
– Нет, ничего, так… Кстати, я только что запросила для Даллас время на твою консультацию.
– Значит, все-таки сюда, и пока без результатов. – Мира перевела спокойные синие глаза на Еву. – До начала работы двадцать минут. Из-за снегопада я на всякий случай выехала пораньше. Могу подняться к тебе, если ты свободна.
– Для тебя – конечно!
Шанс потолковать с главным психологом-криминалистом управления Ева не упускала никогда.
– Новое дело? Ты же только что вернулась из отпуска!
– Ага, вчера вечером. А в четыре утра вызвали на труп, который обнаружил патрульный робот.
Вошли в лифт, и Ева, не теряя времени, изложила суть дела.
– Мы с друзьями в прошлые выходные ходили на «Жизель». Как раз, наверно, играл ваш подопечный.
Мира подвинулась. Лифт рывком останавливался почти на каждом этаже, запуская все новых копов.
– Пытали два дня? Сексуальное насилие?