Избранники Смерти - Зарубина Дарья. Страница 31

— Тадеуш это, из Дальней Гати. Позаботьтесь о теле.

— В Бялом думаешь схоронить, княже? — проговорил медленно Иларий. Тадеуш кивнул, думая об отце и брате. Как скоро долетит до них весть, что мертв их Тадек? Сколько горя придется им вынести, думая, что он больше не вернется, что всю зиму пролежал он подо льдом кормом для рыб?

— Да, в Бялом.

— На общем кладбище? — не желал отвязаться Иларий. За зиму всю душу выпил манус из Тадека. Хваток оказался, как щука, и безжалостен. Приставил тайну их общую к горлу Тадеуша, как нож, и все давил, по капле кровь пил. — Не думаете же вы положить дальнегатчинца в семейный склеп?

— Он здесь с малых лет при бяломястовском дворе. Он был мне… как брат, — Тадеуш не мог отвести глаз от руки утопленника. Не могла эта раздувшаяся сизая плоть быть рукой друга его детских дней. Как могла смерть так изуродовать его, сохранив почти нетронутой одежду? Медные пуговицы с гатчинскими медведями блестели на рукавах.

— И все-таки, если позволишь мне дать совет, княже, стоит отправить тело к его отцу, князю Войцеху. Верно, он захочет похоронить сына сам. Оплакать его.

Тадеуш почувствовал, как перехватило горло, подступил под самый корень языка горький ком. Он жестом отослал прочь прислугу.

— Отправь тело отцу, — Иларий, не боясь лишних ушей, заговорил громче. — Если похороним его здесь, неужели не захочет Войцех узнать, почему? Приедет тебя расспрашивать, князь Якуб Бяломястовский.

В голосе Илария звучала ядовитая издевка.

— Да, Якуб. Государь Бялого мяста! — рыкнул на него Тадеуш. — И ты под моим гербом ходишь, если не забыл.

— Как забудешь, — оскалился Иларий. — Только, если помнишь, княже, затеяли мы это все, чтобы Бялое сохранить от лап Чернца и Эльжбету тебе вернуть. Хочешь, чтоб вскрылось все? Тогда прощайся и с княжеством, и с возлюбленной, и с головой. Спрячем тело в земле — и тотчас все вокруг зароятся, захотят узнать, отчего так скоро схоронили и домой не отправили. Войцех ведь не слушал тебя, не хотел связываться с Чернским Владом, боялся его силы. А если привезу я ему на порог тело его младшего сына и намекну ненароком, что последний раз видели тебя… то есть его вместе с властителем Черны, после чего Владислав уехал, а полюбовника его жены и след простыл? Да твой отец первый дружину соберет и по соседям поедет, подбивая против Влада пойти. Тебе останется лишь возглавить поход против душегуба. Искалеченный топью против того, кто топь в руке держит. А? Что молчишь?

Тадеуш опустился на скамью, закрыв руками лицо. Ладони коснулись белого платка. Казалось, проклятая тряпка приросла к нему за эту долгую зиму. В тереме вечно кто-то шнырял, и даже ночью Тадек опасался снять платок, чтобы не быть узнанным. Порой казалось ему, что уж под повязкой не его лицо, а исчерченное лиловыми и белыми шрамами лицо княжича Якуба.

— Прав ты, Илажка. Сто раз прав. Слаб стал отец, стар, глубоко засел в медвежьем нашем углу. А если узнает, что я сел вот этак-то, хитростью, преступлением, на княжество в Бялом, — тем более схоронится, затаится, лишь бы не глядел Влад в сторону Бялого мяста. Без него не поднять мне князей… А вот если отдадим мертвеца… быть может, и сделает жажда мести то, что любовь отцовская не сделала… Готовь мертвеца! Сам с ним поедешь!

Иларий кивнул.

— Скажешь отцу, что не мучился я. Быстро умер, без боли. Лги. Ты умеешь. А потом в Черну поезжай, — Тадеуш с удивлением заметил, как вздрогнул всем телом Иларий.

— Зачем в Черну? — спросил он резко.

— Поедешь к Агате. Успокоишь, отвезешь от меня письмо. И сделаешь все, чтобы Эльжбета о смерти моей не узнала. Не хочу я, чтоб она хоть мгновение думала, что нет меня, что я забыл нашу клятву и не приду за ней. Понял меня, манус Иларий?

Черноволосый маг смотрел пристально, словно перебирал в уме, как отказать.

— После Дальней Гати поедешь с письмом в Черну и останешься там скрытно, пока… — Словно застряли слова в горле Тадеуша, но он справился, выговорил: — Когда наследник у Черны появится, тотчас дашь мне знать. Это я тебе приказываю, твой господин. Сам ты меня им назначил — подчиниться время пришло!

Иларий тихо поклонился, но ясно было им обоим, что в этом поклоне нет ни капли почтения. Иларий опустил руку в карман, сжал там что-то.

На мгновение Тадеушу показалось, что складывает манус тайно пальцы в боевое.

— Что у тебя там?

— Не твое дело, княже, — криво усмехнулся Иларий.

Глава 31

— Покажи!

Выдержав тяжелый, подозрительный взгляд Надзеи, Ханна отдала ей склянку с отваром.

Элька лежала на постели, обложенная пуховыми подушками. По щеке ее катилась одинокая слеза.

Агата, утомленная капризами дочери, присела рядом с ней на обитый алым бархатом табурет. Медленно водя пальцем по строкам, она перечитывала в который раз письмо, привезенное из Бялого перед самым большим снегом. По мере того, как двигался по строкам палец, на душе у княгини светлело: видно, все было хорошо у сына, с княжением он справлялся умело, письма слал пусть и холодные немного, но почтительные. А как иначе должен писать молодой князь вдовствующей матери?

«Вот высохнут дороги, и тотчас уеду», — пообещала себе Агата, с тоской глядя вокруг. Покуда жива была нянька, старуха еще напоминала ей, что она госпожа и княгиня. Но едва отступили от Черны морозы, нянька как-то быстро и сильно заболела, и сколько ни колдовала над ней черная ворожея Надзея, старушка умерла несколько дней назад, сделав страшную небову служанку властительницей судьбы Эльжбеты. Да и ее, Агатиной, судьбы.

Будь воля Надзеи, никто, кроме нее, не приблизился бы к Эльке, и та словно бы рада была этому, на всех, кроме черной страшной бабы, злилась, кричала, а потом, растеряв с криком все силы, подолгу плакала и жаловалась на несчастливую судьбу.

Девки прятались по углам, только бы не позвали ко княгине. Одна Ханна терпела, словно так и быть должно. Агате самой хотелось порой, как дворовой девке, укрыться где-нибудь от дочери, выдумав срочное дело, а порой, стоило глянуть на это расплывшееся, вечно красное от слез лицо, в котором едва угадывались любимые черты, хотелось ударить Эльку, ударить крепко, чтоб слетела с нее эта гадкая скоморошья харя.

А Ханна слушала, кивала, исполняла самые глупые прихоти, и все с такой величавой гордостью, словно не она служила, а ей. Оттого Элька еще больше задорилась и даже раз приказала Ханну выпороть за какой-то пустяковый проступок, к радости черной ворожеи. Агате даже стало жаль девушку. Да только Ханна не лыком была шита, задрала подбородок и ответствовала, что князь Владислав Радомирович приказал ей заботиться о его супружнице, а вот батогов и плетей получать не приказывал, а значит, не бывать тому.

Сколько ни ругалась Элька, а никто не решился прикоснуться и пальцем к гордячке Ханне. Может, боялись князя, может, приставленного к Ханне дружинника, который помогал лекарке со снадобьями, носил тяжелые ведра, сопровождал, когда посылал князь Ханну к больным чернцам, и стал за доброе обращение так верен ей, что едва в рот не глядел. А может, боялись громадного закрайца, который пусть и не показывался подолгу, а знал обо всем, что происходит во дворце, за всем приглядывал. С тех пор как отослала Агата Ядзю к сыну, великан словно бы осерчал на всех. По первому времени все ждал, что вернется, а как понял, что прошла опала, осталась Ядвига в Бялом, и вовсе зверь зверем стал.

Агата уж и сама раскаялась, что отпустила девчонку. Сыну добро сделала, а сама осталась одна-одинешенька в чужом дому. Из хозяек в приживалки.

Раз, не удержавшись, даже написала сыну, чтоб вернул девчонку Эльке, да только Якуб словно и не видал той строки в письме, а может, писарь чернский пропустил, когда записывал с ее слов послание.

Надеялась Агата, что хоть весной вернет Якуб болтушку Ядвигу, чтоб сменила у постели Эльжбеты няньку, прими Землица ее душу.

— Что это ты туда нашвыряла? — сердито ткнула склянкой Ханне в самое лицо Надзея. Видно, никакого колдовства она не учуяла, да и едва ли распознала бы: силы маловато. А вот норову — с лихвой. Перед Элькой она все лебезила, ворковала ласково, а на всех прочих бросалась, как цепная собака.