Избранники Смерти - Зарубина Дарья. Страница 50

— Ну что? Чтоб меня что? — сердито окрикнула Агнешка. — Я ведь собрала пожитки — да в терем. Ходи как ходил.

— Прости, — гудел Славко.

Раз или два приходил полюбопытствовать, как леченье идет, старик Багумил, да только возчик, которому совестно было показать, что не может он стерпеть боли, прогнал сказителя.

Агнешка зачерпнула из другой плошки густой, замешанный на курдючном сале толченый крестоцвет. Залепила щедро мазью раны бородача, обернула поверху новиной.

— Это что я, по-твоему, этакой куклой буду сидеть? — спросил тот сурово.

— А и посидишь денек-другой, худа не будет. Завтра дома побудь и повязки не трогай, а к ночи сними повязки, промой руки да спать ложись. А там и я приду. Продолжим.

— Опять резать будешь? — насупившись, спросил возчик.

— Буду, коли надо будет. Буду резать, а ты, батюшка, терпеть, — отрезала лекарка.

— Это так ты меня за то, что я тебя не дал лесным растерзать благодаришь, Ханна? — пробормотал Славко.

— Помолчи, дяденька. Говорить станешь, как закончим. Не оживут твои руки — бубни на здоровье… Ну, братцы, пошли до терема княжьего.

Прошка вскочил на лапы, кротко сидевший в углу Дорофейка поднялся и пошел к двери, выставив перед собой тонкие бледные руки. Агнешка взяла его за руку, а пса, чтоб не слишком скакал, — за веревочный ошейник.

Багумил увязался с ними, хоть в тереме привечали его неохотно. Сказки его и былины бабам не нравились, за зиму сказками по прихоти князя наелись досыта. Хотелось княгиням песен про героев, полки да боевых магов на гнедых конях, про богатырей статных, про кудри русые, про любовь да свадьбу. А все таскался Багумил, молча сидел в уголку, получал свой пирог с почками, ковш киселя да короткое княгинино «спасибо».

И не зря потащился, потому как с порога объявили Агнешке, чтоб шла к Чернице, а мальцу сказано было отправиться восвояси, забрав с собой и двух своих плешивых спутников. На «плешивых» Багумил осерчал, а Прошка обиделся и не преминул укусить девку, что не пустила их в дом, за ногу.

Да только, видно, дурное случилось в тереме, пока не было Агнешки, потому как Прошу не прибили даже, не пнули, только втащили словницу Ханну в дверь да захлопнули дверь эту перед носом бродячих певцов.

Сказано было, что Эльжбета Казимировна уж почивать легли, а вот княгине старой помощь лекарки надобна.

— Упала я, Ханна. Оступилась и упала, — проговорила Агата, и жалко стало ее Агнешке до слез. Видела она хорошо следы этого падения — и след от бабьих когтей на щеке княгини, и вырванную прядь волос, и кровавый след на шее, и синяк на белой ножке — точно по форме носок дочкиной туфельки. И алый след на ключице — след жаркого поцелуя.

Все промыла Агнешка, приложила травяную примочку. Принесла из запасов взвар успокоительный.

— Как я завтра… — в задумчивости пробормотала Агата, когда уж все почти было окончено.

— Завтра краснота спадет и не видно будет ничего. Попросите Павку пониже косу вам заплести — и вовсе скроется след. А на щеке за ночь исчезнет.

— Да не о том я, Ханна. Уйди от греха. Прочь. Убирайся.

Агнешка, прижав к себе узелок с лекарствами, двинулась в сторону покоев Эльжбеты…

Глава 55

Дверь отворилась без скрипа. Ждали. А может, напротив, не ждал уж никто. И без того жарко было в зале, полном людей. Умел Войцех собрать князей. Вон сколько набежало. Старики, что за свой удел дрожат; старшие сыновья, что со стариками своими не в ладу; младшие сыновья, что хотели бы в обход старших удел получить под свою руку. Набежали шавки, затявкали. Заплелись клубком падальщики, делят шкуру недобытого волка. Милош — гостеприимный хозяин — сидит, улыбается из-под седых усов, да только сразу видать: не он тут нынче за главного. Войцех. Отец.

Вспомнил Тадек, как метался от двора ко двору, уговаривал, упрашивал.

Поправил Тадеуш белый платок, поднял воротник. Знал, поздно или рано, придется с отцом лицом к лицу встать. Подготовился он ко встрече. Еще болели ребра от отповеди, когда, вытянув перед собой наговоренную книгу, отцом когда-то данную, направил Тадеуш против самого себя собственную силу, заставил белые ледяные змейки войти под кожу обжигающими иглами, кроить и перешивать контуры скул, линию подбородка.

Легко оказалось для всех стать Якубом. Привыкли люди от наследника глаза прятать, а если и глядят — так на белый платок. Да только отец не таков. Умеет Войцех Дальнегатчинский смотреть, все замечает.

Встал из-за стола, едва вошел Тадеуш. Тогда только и заметило Якуба Бяломястовского галдящее по лавкам воронье из мелких уделов.

Подошел Войцех. Посмотрел пристально в глаза — у Тадеуша едва ноги не подкосились. Узнает. Как воды подать узнает.

Не признал. Обнял крепко, отечески, да не так, как обнимал родного сына. Проговорил:

— Здравствуй Землицыным благословением, Якуб, князь Бялого мяста. Рад я, что ты пришел за наш стол. Ты отца потерял по прихоти Кровавого Владислава, а я сына. Думал я, что Тадеку моему когда-нибудь станешь ты братом, а вот как повернулось все, как сделалось.

Все умолкли, глядели на них с интересом и опаской.

— Не звал бы ты в голос, князь Войцех, того, кому за этим столом нет места, — сказал Тадеуш тихо. Голос глухой вышел и хриплый. Карканье воронье — под стать собравшимся в круг трупоедам. — А ну как услышит Владислав Чернский? О том, как он полста бояр в тереме замертво уложил, не шелохнувшись, и отповедь его не коснулась, сказки сказывают. Так в те поры ему тринадцать лет было, а сейчас Владислав в самой для мага поре. Не хочу я, Войцех, чтоб на моей совести реки крови вашей были.

— Молодец, Якуб, — похлопал Тадека по плечу отец. Ожгло чужое имя, словно прикосновение проклятого металла, встало в горле костяной иглой. — Не зря натаскивал тебя Казимеж, Бяломястовский Лис. Осторожен ты. И не виню. Владислав Чернец — словно занесенный меч. Надо всеми нами, а над тобой особливо. Не успел я это лезвие от сына отвести, тоже, как ты… осторожничал. Да только сжег и закопал я осторожность свою вместе с сыновьим телом, отдал Землице ею данное, а взамен получил месть как отповедь. Помогают князю Владу ветер и небовы твари, забыл он о том, что за всякое действо ответ полагается. Ударил он нас, каждого, меня ударил. Жизнь из меня, сына забрав, выбил одним махом. Не дает ему Землица отповеди, отступилась, так я дам.

Войцех поднял широкую ладонь с короткими, украшенными шрамами пальцами. Собрал пальцы в крепкий кулак. Потряс им в воздухе, словно мог Чернец видеть его. Страшно было лицо князя. Не человек, не господин — зверь загнанный, отчаянно оскалившийся.

— Себя тебе не жаль, так хоть наследника пожалей, — проговорил Тадеуш. В первый раз за долгие годы не пришлось кривить душой. Испугался он за брата крепко. — Ведь за то, что ты тут говоришь, за то, что сделать хочешь, не ты — род и удел твой ответят. Да, не убьет Владислав последнего в роду. Даже он, зверь, на такое святотатство не осмелится, да только кто помешает ему сделать Лешека твоего калекой, Войцех, вытолкнуть из ума, превратить в юрода, да стать при нем наставником, призреть бедолагу умалишенного вместе с его уделом? Подсунет под него девку, а потом, как родит она нового князя Дальней Гати — и прежнему господину конец.

Войцех слушал с каменным лицом. Гости на скамьях заерзали. Уж не так сладок показался им кусок, что сулил дальнегатчинец. А ну как за этот кусок отъест у них Владислав мяса вдоль хребта, да и сам хребет перекусит?

— Верно, Якуб Бяломястовский. Не зря говорил Казимеж, что лучшего советчика, чем ты, ему не сыскать. Да только не сберегли твои советы старого лиса. Дотянулся до него Чернец. Сам ты сказал, что в полной силе Владислав. Сорочину недавно перешагнул. Еще силен он, уже мудр, а умен и скор всегда был как ветер. Не сам терзает соседние уделы — радуга за него старается. Не успели снега сойти, по самой границе Дальней Гати три окошка радужных отворилось.

Князья зашептались: верно, у каждого было, что сказать о радужном проклятии.