Благодать (СИ) - Титов Алексей. Страница 14

Он провалился в сон, и заворочался на импровизированной тахте. Окажись некто в боксе и напряги слух и толику воображения, сумел бы разобрать бормотание парня. Но слушателя не было, так что сбивчивому сонному монологу внимали лишь голуби. Птицы вели себя спокойно до самого заката, знай себе расхаживали по швеллерам, курлыкая да роняя на пол светлые капли помета. Потом, вдруг, разом, замерли, повернув головы в одну сторону. И ринулись в окно над воротами. Птицы бились о местами уцелевшие в переплетах стекла и падали на пол истерзанными тряпицами.

Глава III

— Чем? — не понял Вася, выгнув брови, прерывистые рассекающими их шрамами, в удивленные дуги.

— Так он же не дал ни хрена, — он стал торопливо ощупывать карманы, будто там и впрямь могли появиться деньги.

— На вот, возьми, — Маша протянула ему пару купюр. — Вытащила, пока он в отключке был. Ну да, промелькнула было мысль дернуть из пачки, что вытащила из кармана Вадима, еще и себе на булавки, так сказать, но испытала что-то вроде стыда.

— Это, Машк, ну ты это… Если еще кого надо проводить, ко мне сразу, ага?

— Тебя что, отпустило уже? Думала, всё вот это – обвела взглядом подземелье, — вбило-таки тебе в башку, что бизнес – не твоя стихия. Ладно, пошли уж, а то Шурик волноваться начнет

— Подождет, — Вася ухмыльнулся и взял девушку под руку. — Какая ты всё-таки у меня. Мамка прям.

Ага, мамка. Мама, Лариса Андреевна, просто пришибла бы ее, узнай, с кем дочь дружбу водит, подумала Маша. Пришибла бы из материнского сострадания и обиды за напрасно потраченные силы, загубленные на воспитание дочурки. Как принцессу, ну, что ты, не помнишь, ты же всегда у нас была принцессой. Обычно мама устраивалась в кресле глубоком и мягком настолько, что во время своего монолога, казалось, погружалась в него, как одушевленная подлодка в уютную пучину – лишь сигарета дымилась над ним, как шноркель, да тапочки, как странного вида якоря. Воспоминания мамы вгоняли в тоску и воспринимались упреком, звучавшим все горше с годами — выскочив замуж на первом курсе универа, Маша побыла в счастливой должности богатой женушки что-то с полгода, после чего – стараниями всё той же мамы – благополучно (во всех смыслах) развелась, и больше матримониальные эксперименты не проводила, вполне довольствуясь связями непродолжительными и порой неожиданными.

Ну, в первый раз обожглась – Кирюша ведь тоже у меня второй муж, - так что всё еще впереди, говорила мама, так что только выбирай. И Маша выбирала. Иногда становилось страшно – Маша не знала, что делать со все возрастающим желанием и копящейся неудовлетворенностью. То ли мужики пошли хилые, то ли что-то неладное происходило с ней самой. Перед нею проносились десятки портретов, и задерживаться ни на одном не хотелось – так, промельки, накладывающиеся друг на друга в клипе, что-то такое обмылочно-усредненное.

— Просни-ись, Машунчи-и-ик, — кисло дохнул Вася, и Маша отвлеклась. Дальше-то будет по-любому лучше, чем вспоминать всех этих доходяг.

— Давай только побыстрее, — произнесла она вяло, и прошла в комнатенку. Вася включил свет и повесил фонарь на загнутый гвоздь, вбитый в лист мебельного ДСП, рядышком с гардеробом: парой засаленных пуховиков, нескольких джинсов и разноцветьи тряпиц, вычленить из груды которых отдельные предметы затруднилась. Вася накинул сверху линялую простынь в цветочек и замялся, демонстрируя неловкость. Он старался поддерживать в облюбованном помещении порядок – как-никак к нему заходила дама. Походило Васино обиталище на конуру алкоголика, наведшего марафет в ожидании участкового.

— Откуда такое чудо? — спросила Маша, глядя на шикарную багровую розу, лежавшую на местами пропаленном шерстяном одеяле поверх топчанчика, сработанного из обрезков фанеры и труб.

— Это вам, доктор! — Вася улыбнулся, и его бывший стоматолог сейчас здорово бы подивился переменам во рту клиента, лет пять назад еще посещавшего его раз в месяц в целях сугубо профилактических. — Скоро ты? Сама же поторапливала.

— Приступай, мой герой, — сказала Маша с грустью в голосе – Вася хоть как-то справлялся с её потребностями, и даже иногда вполне удовлетворял. Жаль, что деньги, которые подкидывала ему, тратил не на приведение себя в божеский вид, а на тот левый коньяк в пластиковых канистрах. Человеческого в нем оставалось все меньше, и это вызывало омерзение и одновременно заводило, но ей казалось, что время, когда первое чувство всё же победит – не за горами. Она торопливо стянула через голову платьице, скинула туфли, сняла трусики, переступила ногами, разводя их пошире, наклонилась вперед, опершись скрещенными руками в топчанчик, уткнулась носом в розу, чей аромат, впрочем, был не настолько сильным, чтоб заглушить кислую вонь одеяла. Глубоко вдохнув, Маша нетерпеливо вильнула бедрами: ну же!

— Шалава ты, Машка, — сказал Вася с восхищением, и безо всяких прелюдий вошел в нее. Стремительно и глубоко, болезненно и нежно. Она стиснула зубы и застонала, подстраиваясь под выбранный партнером ритм. Невольно засмеялась. Вася чертыхнулся и звонко шлепнул ее по заднице. Маша взвизгнула, и завыла, кусая одеяло, сотрясаясь в почти болезненных конвульсиях и заваливаясь на благоухающую шипастость розы.

— Машк, ты ж знаешь, как я к насмешкам отношусь… — Вася обиженно надул потрескавшиеся губы и, одной рукой обняв Машу за живот, не отпуская, другой почесал рыжую поросль на своей груди.

— К тебе это отношения не имеет, — сказала девушка, обернувшись через плечо и сдув со лба влажную прядь. Положила свою руку поверх Васиной и, взяв за ладонь, отвела в сторону. И выскользнула из объятия. Холодок в опустевшей промежности опять рассмешил – Вася, как и его поникший дружок, выглядел обиженным. — Тапочками для гостей не обзавелся? — спросила она, шлепая по выметенному, но оттого не ставшего теплым, бетонному полу к рукомойнику под приклеенным к стене ромбовидным зеркальцем. Васино присутствие при незатейливых гигиенических процедурах ее нисколько не смущало.

Натянув платьице и надев туфли, Маша сунула трусики в сумочку и, проведя несколько раз щеткой по волосам, глянув в покрытое белесыми пятнами зеркальце и решив, что сойдет, обратилась к Васе:

— Всё. Пошла. Отсюда-то дорогу помню. О Вадике – никому ни слова. Прошу и – на всякий – предупреждаю.

Вася понимающе кивнул и приложил руку к сердцу – что-то там кольнуло. Его мало занимало, чем тот хрен наверху так уж дорог Маше, больше волновало то, что он ее больше не увидит – дурное предчувствие за время, пока та собиралась, переросло в уверенность. В связи с этим – да и вообще, пошло оно всё – Вася решил напиться. Маша ушла – он махнул рукой. Теперь и на неё тоже.

Может, для изнеженных желудков большинства коньяк этот суррогатный и был сущей отравой, для Васи же являлся бальзамом, способным хоть на время затянуть кровоточащие язвы воспоминаний о временах, когда он спускался под землю разве что только в переходах да паркингах. Вася свинтил с канистры крышку, вставил в горлышко пластиковую трубку от капельницы, другой конец сунул в рот, и повалился на топчан.

Она шла торопливым шагом, не задумываясь, куда свернуть или где пригнуться и стараясь не думать о том, почему, при отсутствии освещения, она, хоть неясно, но все же различает знакомые ориентиры. Перед выходом на поверхность девушка вытащила из сумочки баллончик дезодоранта и, нажав на головку клапана, распылила, казалось, половину содержимого, направляя струю то на подмышки, то на шею, то на пах. По ее разумению, лучше было вульгарно пахнуть, чем тошнотворно вонять.

Она поймала такси и поехала домой, к Саше – Шурочке, подружке с членом. Фары высвечивали пыльные кусты вдоль дороги. Водила курил.

— Сигаретку можно? — спросила Маша.

— Травись, — кивнул таксист и протянул пачку, другой рукой небрежно вращая руль. Маша вытянула из сумочки вместе с зажигалкой и зацепившиеся за неё трусики. Водила скосил взгляд, отвернулся и сплюнул в окно.