Земля Нод (СИ) - Тао Анна. Страница 59

Снова хихиканье.

— Я люблю Виктора Гюго, — ответила Ева. В ее собеседнике Антоний узнал Юргена Вайса.

— О, Гюго… Там это, — Антоний почти видел, как Юрген морщит лоб, пытаясь вспомнить, — там была любовь.

— Не любовь, а Париж… Я хочу в Париж, — тихое постукивание, будто кто-то стучит ногтями по дереву или бумаге. Ева, небось, смутилась и, как обычно, опустила глаза. — Там так описан Париж, будто по улицам гуляешь…

— А чего герр Ландовски вас не свозит? Я бы вас свозил…

— Вы что такое говорите! Если Ландовский услышит, то поколотит вас…

Антоний не удержался и заглянул в щелку. Ева как раз толкнула Юргена маленьким кулачком в бок. Сержант зашелся дурацким гикающим смехом. Химера ему вторила, прикрывая раздвоенную губу ладонью. Будто других девушек в округе нет. Как можно было ухлестывать за этим чудищем?

Он стукнул в дверь кулаком и вошел. Ева и Юрген умолкли, будто какие-то заговорщики. Извинившись, Антоний забрал кусачки и быстро ретировался. Оставалось забрать корзину с одеждой.

Спускаясь в подвал, он с удовольствием старой сплетницы думал об этих двоих… Ева и Юрген, серьезно? Ладно, Вайс, судя по Азур, он ничего не имел против женщин нечеловеческого вида. Но про чету Ландовских он слышал много интересного. Что Ева выходила Павла после Первой Мировой, когда ему изувечило лицо и руку осколками гранаты. Что они вместе пришли в Орден, но Павел оказался молохом, а она — просто вампиром. Что ей пришлось стать химерой, чтобы не быть убитой, и что муж от нее не отрекся… И променять это на хиханьки о Париже?

— В Париж, пфф, — проворчал Антоний. Но все же Ева не была ветреницей. Что с того, чтобы поговорить с товарищем и посмеяться, в самом деле? Это Юрген дурак, что ухлестывает за чужой женой.

Ступеньки кончились. Поигрывая кусачками, Антоний мысленно взмолился, чтобы на вахте не оказался сегодня Ханс или…

Или Симон Ионеску. Антоний нацепил постную мину, но внутри у него что-то оборвалось, когда он увидел Симона в старом кресле с газетой в руках. Не то, чтобы румын был его другом, но они провели немало веселых часов за игрой в покер. Ему было бы проще убить какого-нибудь венгра, чьего имени он не помнил. Но у дверей сидел не он.

Симон вежливо улыбнулся и встал, увидев Антония.

Антоний широко раскинул руки, чтобы заключить румына в дружеские объятья. Что ему Ионеску, в самом деле? Он подстроил смерть своих братьев от рук охотников и родного отца. И он-то сожалеет, что убьет молоха, которого знает без году неделю? Он вспомнил девушку, из-за которой его чуть не убил Твардовский. Совершеннейшая незнакомка. Она испугалась своего спасителя тогда не меньше, чем Антония.

Один крепкий хлопок по спине, второй. Вот уже Симон разжимает руки.

Антоний одним быстрым движением ударяет его в подбородок. Пока румын, покачнувшись, теряет равновесие, он одним прыжком оказывается у него за спиной.

Еще одно движение. Он хватает Симона за виски.

Резкий рывок.

Хрустят позвонки, с чавканьем рвутся мышцы. Голова неожиданно легко отрывается от плеч, как у шарнирной куклы. Две секунды, не больше.

— Дольше сожалел, — сказал вслух Антоний, глядя, как кровь заляпывает кресло и заливает текст статьи. Газета очень старая — статья еще о параде советских и немецких солдат в Бресте. На снимке бессмысленный кусок улицы и машина с людьми.

Он снимает засов и, не глядя на Марию, затаскивает тело, а затем и грязное кресло в комнатушку. Что-то внутри на секунду сжимается. Вдруг ударит в спину?

Медведица стоит в дальнем углу и, настороженно сощурившись, на него смотрит. Вновь то самое ощущение, будто вошел в клетку к дикому зверю.

— Кто это? — спрашивает она равнодушно, глядя на тело. Аде учиться и учиться таким безразличным интонациям.

— Ваш неусыпный страж.

Он машинально протягивает ей голову. Мария смеряет ее секундным взглядом и кладет на свою кушетку.

— Вам принесли вчера воду? Вы смогли искупаться?

Мария кивает и берет у него из рук корзинку с вещами. Верно, от нее больше не пахнет мертвечиной. Переодеть ее в людскую одежду, и она затеряется на пару дней, как затерялся Вайс в Москве. А когда запах вернется, они уже будут далеко. Мария кивком просит его выйти.

Вещи, что он ей принес, сели почти идеально. Только пальто было великовато и напоминало чем-то его собственное. Из какого-то упрямства он в последнее время перестал носить форму Ордена и вернулся к своим старым, пусть и неприглядного вида вещам. В кармане тренча Антоний выловил кусачки и подошел к Марии. Медведица настороженно смотрела ему в лицо, пока он щелчок за щелчком освобождал ее длинную худую шею от "бус". Едва он перекусил последнее кольцо проволоки, Мария сорвала ее с шеи и швырнула землю, как какую-то гадину.

Антоний протянул ей напоследок красную помаду, которую утащил у Ады, и попросил натянуть шляпку пониже.

— Вас никто не видел в лицо, кроме Вайса, но рисковать не будем. Я буду говорить, что вы девушка, которая… моя гостья, одним словом. Там наверху я вас обниму за плечи, если вы... если вы не против, — он сам не понимал, почему так робеет перед ней.

Пока он это говорил, она вслепую красилась. Движения были уверенными, и алый цвет лег ровно, но результат заставил Антония содрогнуться. Ее рот на мертвецки бледном лице смотрелся свежей раной. Мария натянула пониже шляпку, как он и просил, и чуть опустила голову. На виду остались лишь жуткие красные губы.

— Поспешим же!

Они закрыли дверь, оставив внутри труп Ионеску, и опустили засов. Наверху Антоний, как и говорил, положил ей руки на плечи, а она вдруг непринужденно заулыбалась. Пока они шли самыми непопулярными у солдат темными коридорами, Антоний чувствовал, как внутри его держит невидимая рука, дергался и оборачивался на каждый шорох. Мария казалась расслабленной, как на прогулке, но он все равно чувствовал под тканью пальто ее твердые, напряженные плечи.

Едва они спустились в гаражи, к счастью, так и не встретив никого из молохов, он убрал руку. Антоний нарочно вел Марию той частью дома, где почти никто не бывал. Да к тому же, в разгар ночи многие молохи предпочитали гулять в городе, а не сидеть взаперти, несмотря на требования Ады поменьше отсвечивать. Взаперти было тоскливо: играть в карты или кости, обсасывать слухи, тренироваться с оружием, смотреть одни и те же три фильма Лорела и Харди на старом проекторе, делить между собой единственную гитару — это всем быстро наскучивало. В Германии можно было устраивать бои химер и вампиров или охотиться на шлюх и цыган, что было куда интереснее. Здесь Ада пока запрещала такие забавы. Немцы вскорости обещали постройку гетто, жителей которого можно будет безнаказанно убивать, но пока считала, что слишком рано топить Варшаву в крови. Единственной уступкой был массовый забой «мяса» в самом начале, после оккупации. Буквально за четыре ночи в Варшаве не осталось ни одного вампира.

Уже садясь в машину, Антоний вспомнил, за что так невзлюбил фургон Ханса. Пыхтя, он попытался приладить к двери ремень от тренча. Когда он однажды решил прокатиться, то на первом же повороте едва не выпал. Не хотелось бы повторить это снова.

— Зачем это? — улыбка на ее лице увяла, едва они сели в машину. Медведица поправила шляпу, и Антоний встретился взглядом с ее стеклянными неживыми глазами. Ну, точно чучело. Лишившись влияния «бус», она чуть посвежела, но это ничуть не убавило ощущения, что он говорит с каким-то допотопным чудовищем, которое зачем-то влезло в женское тело.

— Дверь плохо закрывается, — кратко сказал он и вылез из машины, чтобы открыть гараж. То же самое ему пришлось проделать у ворот. Когда они, наконец, чуть отъехали, Антоний остановился и попытался закрепить дверь ремнем. Кое-как она держалась, но один сильный толчок — и он вывалится из кабины.

Все это время Мария изображала чучело, проявив секундный интерес только к фотографиям в кабине. Может быть, она боится? Поэтому молчит? Когда они отъехали подальше, и Антоний чуть расслабился, он попытался ее разговорить, просто из любопытства, удастся ли, но это больше напоминало монолог.