Привала не будет (Рассказы о героях) - Соколов Василий Дмитриевич. Страница 7
Спешенными густыми цепями появилась перед селом пехота. Сквозь дым горящих хат, завидев злобные лица врагов, Алгадай не стал ждать, пока они подойдут ближе. Он начал бить с дальнего расстояния, и все равно пули находили ненавистную цель.
Теперь и немцы засекли опасную хату. Чужие пули вжикали о глиняные стены, ударяли по крыше, будто крупные дождевые капли. И вдруг боец-напарник Алгадая вскрикнул и повалился на бок, хватаясь за воздух рукою, будто ища в нем опору. Лицо его залила кровь. Алгадай вспомнил, что в кармане у него перевязочный пакет, вынул проспиртованную марлю и перевязал рану товарища. Потом он осторожно уложил бойца тут же, на чердаке. Теперь уже вовсе нельзя было покидать дом, и Алгадай решился принять на себя смертный бой.
Приблизившиеся было к селу фашисты опять залегли под ливнем свинца. На подмогу им подоспели танки. Упрямый пулеметчик не дрогнул: воля его оказалась выше страха смерти. Он почувствовал прилив неудержимой жажды схватки, прилег к пулемету и в клокочущие очереди пуль вкладывал, кажется, всю силу, всю ярость. Под убийственным огнем пулемета вражеская пехота залегала, теснилась к танкам и опять шла.
С танками завязала борьбу наша артиллерия легкого типа. Тем временем Алгадай всякий раз, когда немцы вскакивали и бежали по мокрому полю, встречал их мгновенным огнем в упор.
Приполз гумнами к хате и влез на чердак связной. Впопыхах еле выговорил:
— Ты один держишься… Против всех?
Алгадай повернул усталое лицо. Посмотрел на связного удивленно, перевел взгляд в просвет чердака, почему-то пошарил в кармане брюк, будто чего-то ему не хватало, и спросил, понизив до испуга голос:
— Один? Я…
Связной усмехнулся этому странному вопросу, а про себя подумал: «Видать, напугался. Лучше бы не напоминать ему. Так бы до конца один свободно держался».
Так бывает часто: пока человек не думает об опасности, сражается один на один, находясь порой сам на грани смерти. А как напомнили ему — враз сникает, поддается ранее неведомому чувству страха.
Нечто подобное испытывал в тот миг и Алгадай. И чувствуя это, связной утешающе сказал:
— Командир обещал подмогу. Давай пока вдвоем, — и прилег рядом, начал вправлять в приемник пулемета ленту.
И снова Алгадай стрелял, посылая опаляющие смертью очереди. Пулемет накалился докрасна — жгло пальцы. Охладить бы, залить кожух, но поблизости нет воды.
Огневое гнездо на чердаке жило, боролось. Издалека, с поля, на бешеном скаку неслась, разметывая копытами грязь, конница. Эскадрон вел командир, любивший песню. А тем временем Алгадай лежал за пулеметом в одинокой и в сущности беззащитной хате. Кончались патроны. Но Алгадай знал, что нужно продержаться, пока не подоспеет подмога. А немцы подступают к хате, ставшей для них страшной, в отчаянии и злобе они подкатывают близко пушку и бьют снарядами по крыше. Снаряды буравят легкое покрытие и рвутся уже позади хаты. Но один снаряд, ударивший обо что-то твердое, разорвался на чердаке. Взметнулось взрывное пламя. Хату качнуло. Тугая волна выбила часть крыши. Алгадай примолк, он хочет протереть ослепленные глаза. У него большие глаза. Они видели далеко в степи. Даже ночью или в то время, когда поднимались тучи красного песка и казалось, что вся степь куда-то перемещается. Но сейчас его глаза ничего не видят. Он только чувствовал, что ранен осколком, а куда — в шею или в лицо — сгоряча не мог понять. Кровь стекала за воротник, и на его теле под гимнастеркой было тепло и мокро. Ему не хватало воздуха, он рванул воротник гимнастерки, расстегнув на все пуговицы, а дыхание все равно спирало. Похоже, кто-то схватил его за горло и медленно давил. Потом он подумал, что немцы окружают хату, ужаснулся при мысли о плене, нащупал рукою пулемет, дал нервную очередь, не видя, куда, — скорее для острастки врагов.
— Правее забирай. Правее! — под самое ухо, но яростно кричал ему связной.
Взрывом еще одного снаряда тряхнуло дом. Алгадай, подброшенный вначале, упал грудью на пулемет. Он и сам в этот миг не понял, отчего вдруг ослабел, тело не стало повиноваться. Только руки оцепенели в мертвой хватке, и его товарищ, тоже раненный, слышал, как пулемет разряжал долгую ленту пуль…
Нагрянувший эскадрон отнял село. И прежде чем командир поднялся на чердак и увидел картину смерти Алгадая, была страшная, мстительная рубка, после которой ни одного фашиста не осталось в живых.
…В далекий Казахстан пришла скорбная, опаляющая холодом, весть: «Пал смертью храбрых…» Старый, уже угасавший Джамбул молчал денно и нощно… Потом попросил, чтобы дали ему домбру. И запел:
Ходит в Казахстане молва: молодой беркут, умирая от неверной и злой пули, припадает в последний миг к своему гордому и сильному родичу. Клюв с клювом прощально смыкаются, будто старый беркут хочет вдохнуть умирающему молодому беркуту жизнь…
Вот так и Алгадай в свою предсмертную минуту вспомнил — не мог не вспомнить! — отца; это он, старый акын, любя своего сына, вместе с жизнью дал ему гордую и крылатую песню, которую нельзя ни заглушить, ни убить, и эта вечная песня стала продолжением его жизни.
ПЛАМЕННЫЙ РУБЕН
Удивительными делами и событиями полнится мирная жизнь. Но в памяти цепко держатся и события боевых лет, и подвиги героев. Незатухающей зарницей стоят они перед глазами тех, кто выстрадал войну, и тех, кто никогда ее не видал. И порой на время забытый подвиг может заново предстать перед нами и ярко, во всем своем величии засиять, вызывая у благодарных людей чувство гордости и поклонение.
Спустя много лет после войны — 23 августа 1956 года — Президиум Верховного Совета СССР присвоил посмертно Рубену Ибаррури звание Героя Советского Союза.
Мало что было известно о жизни и подвиге юного испанца, сына легендарной Пассионарии. Правда, в Центральном музее Советской Армии лежали под стеклом краткое описание подвига Рубена Ибаррури, его фотокарточка, поистлевшая записная книжка да военная гимнастерка героя.