Титус Кроу - Ламли Брайан. Страница 8

Безусловно, то сафари стало его физическим концом. Он, который прежде был крепким и сильным для мужчины своего возраста, с черными, как смоль, волосами, всегда улыбчивый, теперь исхудал и ходил, сильно горбясь. Волосы у него поседели, улыбаться он стал редко и нервно, и при этом у него дрожали уголки губ.

До того как это стало бросаться в глаза и дало возможность бывшим «друзьям» начать насмехаться над моим дядей, сэр Эмери то ли расшифровал, то ли перевел (я в этом мало понимаю) письмена с горстки древних глиняных осколков, которые в археологических кругах именуются «Фрагментами Г’харне». Дядя никогда подробно не рассказывал о своих открытиях, но я знал: именно то, что он выяснил, расшифровав эти письмена, и вызвало его злосчастное путешествие в Африку.

Он и еще несколько его личных друзей — все в равной степени ученые джентльмены, отправились в глубь континента на поиски мифического города, который, как полагал сэр Эмери, существовал за несколько столетий до того, как были высечены из камня основания египетских пирамид. На самом деле, согласно подсчетам дяди, первобытные предки человека еще не были зачаты в ту пору, когда величественные монолитные крепостные стены Г’харне вознеслись к древним небесам. Опровергнуть данное моим дядей определение возраста этого города, если он вообще существовал, было невозможно: новые исследования «Фрагментов Г’харне» показали, что они относятся к дотриассовому периоду, и само то, что они присутствуют в такой сохранности, а не в виде вековой пыли, не поддавалось объяснению.

Сэр Эмери — в одиночку и в ужасном состоянии — набрел на поселение дикарей пять недель спустя после того, как вышел из африканской деревни, где экспедиция в последний раз имела контакт с цивилизацией. Без сомнений, свирепые люди, обнаружившие его, разделались бы с ним на месте, если бы не их суеверия. Его дикий внешний вид и то, что он пришел из области, на которой, по их верованиям, основанным на местных преданиях, лежало табу, остановило дикарей. Со временем им удалось более или менее сносно выходить сэра Эмери, после чего они проводили его в более цивилизованную местность, откуда он еще не скоро, но все же возвратился во внешний мир. Об остальных членах экспедиции с тех пор ничего не было слышно, и никто их не видел. История эта известна только мне, а я ее прочел в письме, которое мне оставил дядя, но более подробно об этом позже…

После того как сэр Эмери в одиночестве вернулся в Англию, у него появились вышеупомянутые чудачества, и стоило только постороннему человеку намекнуть или начать рассуждать об исчезновении товарищей моего дяди по экспедиции, как он вспыхивал и принимался с пеной у рта говорить о совершенно непонятных вещах вроде «похороненной страны, где булькает и плодится Шудде-М’ель, замышляя уничтожение человечества, и об освобождении Великого Ктулху из подводного плена…».

Когда дядю попросили официально отчитаться об исчезновении товарищей по экспедиции, он сказал, что они погибли при землетрясении. И хотя его просили рассказать подробности, он не проронил больше ни слова.

Поэтому я его об экспедиции не расспрашивал, опасаясь того, как он будет реагировать на вопросы. Между тем в тех редких случаях, когда дядя сам был готов говорить об этом (но так, чтобы его не прерывали), я его взволнованно и внимательно слушал, потому что мне, так же как и другим, если не больше, хотелось, чтобы загадки развеялись.

После возвращения дяди прошло всего несколько месяцев, когда он внезапно покинул Лондон и пригласил меня в свой коттедж, одиноко стоящий здесь, на йоркширских торфяниках, чтобы я составил ему компанию. Это приглашение выглядело странно само по себе, ибо дяде случалось проводить месяцы напролет в самых безлюдных краях, и я привык считать его отшельником. Но приехать я согласился, потому что увидел в этой поездке прекрасный шанс обрести хоть немного мирной тишины, которая так благотворна для моего сочинительства.

Как-то раз, вскоре после того, как я обосновался в коттедже дяди Эмери, он показал мне два шара, наделенные странной красотой и жемчужным блеском. Размеры шаров составляли примерно четыре дюйма в диаметре, и хотя сэр Эмери не мог точно определить, из какого материала они состоят, на его взгляд, состав был такой: неведомая комбинация кальция, хризолита и алмазной пыли. О том, как могли быть изготовлены эти изделия, дядя отвечал: «Можно только гадать». Он сказал мне, что эти шары были найдены на месте мертвого города Г’харн, и что эта находка стала первым подтверждением того, что он действительно нашел искомое место. Шары, по словам дяди, лежали под землей в каменном ящике без крышки. На стенках ящика, скошенных под странным углом, красовались странные, неземные картины. Сэру Эмери явно не хотелось рассказывать мне о них. Он лишь сказал, что там были изображены настолько отвратительные сцены, что описывать их подробно не стоит. Но я все же приставал к нему с расспросами, и он ответил, что в камне были высечены изображения чудовищных жертвоприношений какому-то неведомому древнему божеству. Больше он рассказывать ни за что не соглашался, но отослал меня, «раз уж мне так нестерпимо хочется», к трудам Коммода и «побитого молью» Каракаллы.

Сэр Эмери также упомянул, что помимо изображений на стенках этого каменного ящика имелось немало строчек четко очерченных письмен, очень похожих на клинописные и точечные символы «Фрагментов Г’харне», а в чем-то поразительно напоминающих почти совершенно нечитаемую «Пнакотическую Рукопись». Дядя сказал, что этот контейнер, вероятно, служил чем-то наподобие ящика для игрушек, а странные шары, по всей видимости, были мячиками какого-то малыша из древнего города. Во всяком случае, в загадочных письменах на каменном ящике, которые дяде удалось расшифровать, упоминались дети.

К этому моменту повествования я заметил, что глаза у сэра Эмери начали странно блестеть, язык стал заплетаться. Казалось, какой-то странный психологический блок действует на его память. Без предупреждения, словно бы неожиданно впав в гипнотический транс, он принялся что-то бормотать насчет Шудде-М’еля и Ктулху, Йог-Сотхота и Йибб-Тстла — чужеродных божеств, не имеющих описания, а также про мифологические места с такими же фантастическими названиями — Сарнат [11], Гиперборея [12], Р’льех и Эфиротх. Я еще назвал не все из них.

Мне очень хотелось узнать как можно больше об этой трагической экспедиции, но боюсь, именно из-за меня сэр Эмери прервал свой рассказ. Как я ни старался делать вид, что не замечаю его странного бормотания, он все же, видимо, заметил, с каким состраданием и жалостью я смотрю на него. Тогда он поспешно извинился передо мной и ретировался в свою комнату. Попозже, когда я незаметно заглянул к нему, он сидел перед своим сейсмографом и сверял показатели самописца с атласом мира, лежавшим перед ним на письменном столе. Я с тревогой отметил, что дядя негромко разговаривает сам с собой.

Естественно, при том, что мой дядя был ученым и питал такой глубокий интерес к особым этническим проблемам, он всегда был одержим наукой и изысканиями. У него имелось немало редких книг по истории и археологии, о древностях и странных первобытных религиях. Я имею в виду такие труды, как «Золотая ветвь» [13] и «Культ ведьм» мисс Мюррей [14]. Но что я должен был подумать о других книгах, которые я обнаружил в библиотеке сэра Эмери через несколько дней после своего приезда? На книжных полках стояло, по меньшей мере, девять трудов, о которых я знал, что они настолько возмутительны по предмету изложения, что на протяжении многих лет самые разные авторитеты упоминали о них исключительно как о проклятых, богохульных, омерзительных, безумных и так далее. В этот перечень входили «Ктаат Аквадинген» неизвестного автора, «Заметки о «Некрономиконе» Фири, «Liber Miraculorem», «История магии» Элифаса Леви и экземпляр жуткого «Культа гулей». Но пожалуй, самым худшим из всего этого была тонкая книжка работ Коммода, которую этот «кровавый маньяк» написал в сто восемьдесят третьем году до Рождества Христова. Если бы книга не была ламинирована, она бы давно рассыпалась в прах.