Опыт предпринимателя - Довгань Владимир. Страница 47

...Начались мои хождения по мукам. Один товарищ по оружию назвал тогда гонорею «глазной болезнью», потому что, когда ходишь в туалет по-маленькому, глаза на лоб лезут от боли. Так и было!

Пойти в медсанчасть и во всем признаться было выше моих сил. Это был бы крах моей репутации: чрезвычайное происшествие, дурная слава, повод для наказания, воспитательных мер. Я начал искать путь тайного лечения. Ребята привели ко мне мед-брата, который за гонорар в десять рублей взялся меня исцелить. Он приступил к делу немедленно: притащил кучу шприцев и начал делать уколы. Вскоре внешние проявления болезни пропали, боли прекратились.

Но радоваться было нечему. Медбрат, конечно, не обладал по­знаниями врача и своими уколами только приглушил болезнь, загнал ее внутрь. С наступлением холодов у меня началось воспаление. Я чувствовал боли в пояснице, но связывал их с перегрузками от гребли.

Застудиться было где: собачий холод на воде и ледяной неуют на турбазе, которая предназначалась только для летнего проживания. Мы шутили, что в «Дубках» недолго и дуба дать. Спали в одежде, вплоть до шапок. Ломали голову, как утеплиться. Скажем, сшивали из четырех матрасов подобие двухместных спальных мешков и забирались в них, прижимаясь друг к другу спинами. Из спиралей для утюгов и кирпичей мастерили «электрокамины». Грели они неплохо, но недолго – до прихода администратора, который, конечно, жалел нас, но и не хотел, чтобы от нашей самодеятельности сгорела турбаза.

Когда Волга замерзла, мы улетели в Краснодар на незамерзающее водохранилище теплоэлектроцентрали. Увы, комфорта не прибавилось. Промозглая сырость, которая шла от парящей на 18-градусном морозе воды, доконала меня. Боли в пояснице распространились на все тело и изнуряли меня днем и ночью.

Развязка наступила, когда мы вернулись в Куйбышев. Меня сразу же разыскала моя верная шоколадница. Сердце мое дрогнуло: она-то за что страдает! Я ждал заслуженного укора, даже ругани, однако добрая и милая женщина ни в чем не упрекала меня, виновника несчастья, а приехала меня предупредить. Она со слезами рассказала, как отказывалась верить, что заболела, и как в конце концов пришлось пойти в кожвендиспансер. Порядки тогда были очень строгие, всегда доискивались до источника заражения, прослеживали цепочки контактов. Принимали санитарные и медицинские меры, нажимали на мораль. Моя подруга молчала, как партизан, однако из нее все-таки выжали, что она была в связи «с каким-то парнем из спортроты».

Вычислить виновника, то есть меня, было делом техники. На другой день нас построили, и тренер Олег Павлович Трофимов устроил нам жуткий разнос. Мол, донельзя распустились, позорим честь спортсмена и воина и думаем не головой, а одним местом. Уже на каждом углу говорят, что гребцы мотаются по Куйбышеву, по всей стране и направо-налево заражают женщин гонореей. Наконец, он пообещал, что домой на выходные больше никого не отпустит. Последнее было просто мерой для отчета, поскольку все потому и произошло, что я не поехал в Тольятти.

Так как мои подвиги были известны всем то на беседу к командиру спортроты меня вызвали первым. Я не стал запираться и признался, что у меня страшные боли. По своей командирской обязанности он, конечно, пропесочил меня по полной программе. Но, видимо, в душе он посочувствовал любвеобильному солдату, вляпавшемуся в неприятности по неопытности, потому что сразу после беседы меня посадили в его машину и повезли в медсанчасть.

И смех, и грех! Моими анализами занималась высоченная, невероятно красивая медсестра. Ослепленный ею, я совершенно забыл, где нахожусь, и едва не стал с нею любезничать. Но то, что она начала делать, жуткие боль и стыд исследований тут же вернули меня к действительности.

Врачи качали головами: болезнь запущена и осложнена тяжелейшей простудой. Требовалось очень серьезное лечение. Меня положили на койку. Расплатой за удовольствия была бесконечная череда болезненных процедур и мучительных уколов.

На долечивание меня отпустили домой, потому что я проде­монстрировал врачам умение делать себе инъекции. Я заявился к родителям с полной сумкой шприцев, антибиотиков, бутылочек с физиологическим раствором. Они, конечно, всполошились. Открыть им правду я не мог, слишком было стыдно. Пришлось соврать, что простыл, подхватил воспаление легких. Зная о нашем спартанском быте, о моей иммунной системе, разрушенной сверхнагрузками профессионального спорта, они мне легко поверили.

Я должен был делать уколы пять суток по расписанию через каждые три часа. Среди ночи тренькал будильник, я просыпался и не глядя, на ощупь втыкал шприц в свое многострадальное мягкое место. Поскольку таких экзекуций было множество, мои ягодицы покрылись сплошной коркой.

Вот уж, поистине, нашел приключение на собственное заднее место! Но я терпел и позитивно философствовал: мол, не отдал бы билет, поехал в Тольятти – могло случиться что-нибудь похлеще.

Но прошла моя «глазная болезнь», и я взялся за свое, правда, стал осторожнее. Мое состояние до женитьбы можно было назвать сек­суальным беспределом. То ли вокруг было так много красавиц, то ли по молодости девушки казались такими. Я любил их всех!

Удивительно, как я это выдерживал. С утра до вечера шли напря­женные тренировки, затем ночь напролет я занимался любовью. И так день за днем. Видимо, все решали молодость, физкультура, свежий воздух, хорошее питание и полное отсутствие стрессов.

То же было и после армии, когда я вернулся на второй курс по­литехнического института. Ни учеба, ни параллельная работа в трех-четырех местах не поглощали меня целиком. Время для амурных дел находилось всегда. Поток любви, удовольствий, радости не прекращался. Вспоминаю те годы и вижу себя в центре яркого, блестящего, радужного, бесконечно разнообразного мира.

Но вот погоня за всеми юбками достигла апогея и... прекратилась. Однажды мне с дружком удалось снять домик на турбазе, около гребного канала, где у меня проходили тренировки. По тем временам невероятная роскошь: две комнаты, холл, душ, туалет. Да в таких апартаментах перед нами любая не устоит!

Учебу и работу мы не забывали, но в остальное время в нашем домике бушевал ураган любви и страсти силой двенадцать баллов. Через две недели я подумал, что схожу с ума: я перестал запоминать имена и лица девушек, которые приходили к нам в гости. Очевидно, наши подруги получали от нас так много, что женская молва об удовольствиях в чудесном домике прокатилась по всему Куйбышеву. Нам не нужно было выходить на улицу и знакомиться. Девушки шли сами, и поток их возрастал!

Перед нами мелькала карусель девичьих лиц, одно другого милее: «Ах, как я тебя люблю, Катя. – Я не Катя. – Да? Как я тебя люблю, Оля! -Да я не Оля. – Правда? Как я тебя люблю, Света!».

И вот посреди этой оргии я остановился, и сердце мое защемило. Я нестерпимо захотел ребенка, спокойной и основательной семейной жизни. Представил себя с женой и крохотным человечком и едва не заплакал от умиления. В сладкой мечте я прижимал малыша к своей груди, нянчил его, наслаждался лепетом и видом моей кровиночки.

Страстное желание стать отцом вытеснило все остальные по­требности. Оно было настолько сильным, что я отбросил здравый смысл, не слушал возражений родственников. По обычной логике, с женитьбой надо было повременить. Материальных условий для создания семьи у меня не было. Я учился лишь на втором курсе, жил с родителями. Но переубедить меня было невозможно.

Я хочу ребенка! Эта мощная эмоция стала опорой и смыслом моей жизни. Молодые люди вокруг меня, готовые к семейной жизни, сначала искали жен и только после этого думали о детях. Я же подбирал свою половину именно для рождения малыша.

Идеал жены и матери отыскался в нашем же институте. На одной из комсомольских акций я приметил красивую, серьезную и умную девушку со строительного факультета. Она, как и я, занималась общественной работой, была комсомольской активисткой. Период ухаживаний я сократил до нескольких часов. Я был настолько обходителен и ловок, что уложить строгую комсомольскую богиню в постель сразу после знакомства не составило труда.