Глазами любви - Довиль Кэтрин. Страница 47

– Да, – ответила Идэйн, помогая уложить стопку постельного белья в корзинку, принесен­ную леди Друсиллой, – хорошо, что король при­езжает. Теперь не придется коротать время за переделкой одежды и починкой постельного белья. Это великая радость и утешение.

Леди Друсилла бросила на девушку острый проницательный взгляд.

– Судьба, девушка, – изрекла она, – это Божий промысел, не забывай об этом! – И по­хлопала Идэйн по плечу. – Помни, он король, великий человек, на которого мир смотрит снизу вверх, а не какой-нибудь обыкновенный нищий проходимец, которому вздумалось поваляться с тобой на сеновале и тотчас же забыть и уйти, не оставив тебе даже краюшки хлеба. Говорят…

Она осторожно оглянулась вокруг, хотя под­слушать их было некому.

– Говорят, король Генрих – сама доброта к тем прелестным девицам, которые ему приглянут­ся, – сообщила она громким шепотом, – и при­сматривает за ними лучше некуда. Точно, как его дед, да упокоит Господь его душу! Король Генрих Горячая Шпора похвалялся, что у него в Англии незаконных детей больше, чем у любого другого жителя этой страны, и о каждом из них он позаботился, как и об их матерях.

Идэйн заставила себя улыбнуться. Большую часть зимы она провела в обществе жены комен­данта, приставленной к ней то ли в качестве ком­паньонки, то ли тюремщицы, и за это время при­вязалась к ней. Спокойные манеры леди Друсиллы напоминали ей монахинь монастыря Сен-Сюльпис. Жена коменданта была добра к ней, когда Идэйн привезли в город Честер и она не знала, что с ней станется дальше.

Почти сразу же по ее прибытии сэр Генри, кастелян замка Бистон, предъявил рыцарю из свиты графа де Морлэ, препроводившему ее сюда, указ короля, гласивший, чтобы означенная Идэйн, послушница монастыря Сен-Сюльпис, считалась отныне подопечной короля, чтобы обращались с нею хорошо и устроили ее с удобствами в башне Бистонского замка, в помещении для узников.

И это был последний раз, когда Идэйн виде­ла эскорт графа де Морлэ, доставивший ее из Дамфриза в Честер. Цыганка Мила, раненый там­плиер Асгард де ля Герш, Тайрос, второй цыган, женщины, собаки и даже блеющие овцы – все исчезли из поля зрения, как только они сошли с корабля и оказались в обнесенном стеной городе Честере. Граф Найэл, которого они встретили на дороге в Дамфриз, остался в Шотландии с ар­мией, как и его сын Магнус.

Последний раз Идэйн только мельком видела Магнуса, он был на огромном гнедом коне, куп­ленном им на ярмарке в Киркадлизе, смывший сок грецкого ореха и одетый в тяжелые доспехи, его длинные рыжие волосы покрывал шлем. Верхом на коне в ряду таких же закованных в латы рыца­рей его отца он и сам казался истинным воплоще­нием сурового и мрачного воина.

А вовсе, думала Идэйн, не грубоватым, кра­сивым негодяем с кривоватой усмешкой, торговав­шим с цыганами лошадьми на шотландской ярмар­ке, которому не могли противостоять женщины и, как она полагала, уступали сотнями. Это был тот самый рыцарь, который спас ей жизнь во время кораблекрушения, тот самый, кто так дерзко украл хаггис у пастуха, чтобы накормить их обоих, кто пешком исходил дороги Шотландии в своих сапо­гах из овечьей кожи в поисках ее, Идэйн, кто украл лошадь и так отважно напал на тамплиеров, один против многих, и спас ее от них в Эдинбурге, кто командовал беспорядочной и не признающей никаких правил цыганской шайкой Тайроса и бла­гополучно доставил их в Дамфриз. И последним, но далеко не самым малым было то, что он сжи­мал ее в своих объятиях и занимался с ней любо­вью, да так, что солнце, луна и звезды остановили свой бег по небу, а весь мир стал сияюще-золо­тистым.

Задыхаясь от этих воспоминаний, Идэйн да­же теперь не могла заставить себя понять, что со всем этим было покончено на дорожном пере­крестке, где граф де Морлэ наткнулся на цыганский табор. Боже милостивый! Никогда до конца дней своих не забудет она того, что случилось потом. Магнус, стоявший на коленях посреди грязной дороги и пытавшийся оттащить жирную сопротивляющуюся овцу, застыл, будто громом пораженный, не сводя глаз с высокого и мощного рыцаря в шлеме и сверкающих латах.

Эти два лица были настолько похожи друг на друга в своей ярости, что некоторые из конных рыцарей расхохотались.

Секундой позже эти двое уже кричали друг на друга. Магнус орал на графа, а граф де Морлэ рычал на него.

– Ах, что это с тобой? – воскликнула жена коменданта. – Позор, да и только! Льешь слезы перед встречей с королем Генрихом, за которую каждая девица отдала бы все на свете. – Обойдя корзину с бельем, она приблизилась к Идэйн. – В чем дело, дорогуша? Тебя мучают глупые стра­хи? Ты огорчаешься, что ты послушница и долж­на получить разрешение носить красивые платья, которые мы для тебя сшили, и что тебе будет ока­зано должное внимание? – Она вздохнула. – Ах, забудь о своих страхах, девушка, никто тебя не осудит. Кроме того, все это по приказу самого архиепископа.

Идэйн пожала плечами и отерла глаза. С ее стороны, было глупо плакать из-за Магнуса. Но она не могла объяснить простой набожной жен­щине, что король Генрих держал ее в замке Бистон совсем не для того, чтобы сделать своей любовницей. Как не могла объяснить, что тамплиеры хотели сделать ее своей пророчицей, чтобы она предсказывала будущее и помогла воинственным монахам добиться власти над миром. Не могла она объяснить ей и того, чего стоило Магнусу вырвать ее из их лап.

Идэйн тяжело вздохнула. Она привыкла счи­тать, что Магнус может совершить все. Он стал конокрадом, бродягой, спутником вороватых цы­ган – его могли повесить даже за четверть совер­шенных им преступлений. Он дважды спасал ей жизнь. Но от мысли о подземелье в замке там­плиеров ее пробирала дрожь – это было пострашнее, чем утонуть с Магнусом в бурном море. Бедная леди Друсилла! Жена коменданта ду­мала, что она плачет при мысли о том, что ей при­дется пожертвовать королю Генриху свою добро­детель. Но она плакала потому, что чувствовала себя без Магнуса такой одинокой. Он был ее уте­шением, ее силой, ее любовью. Все эти месяцы она пребывала в отчаянии, не зная, увидит ли его еще или проведет остаток дней своих без него.

Хотя он никогда и словом не упомянул, что они могли бы прожить жизнь вместе. Он был сы­ном дворянина и наследником графства. Кто-то при ней упомянул, что он уже обручен с девушкой своего круга.

Достаточно было взглянуть на его отца, графа де Морлэ, в доспехах, стоивших всего королев­ского выкупа, сидящего на одном из самых вели­колепных боевых коней, какого только можно бы­ло себе представить, окруженного рыцарями, оруженосцами и слугами, чтобы понять, как далека благородная семья Магнуса от такой безвест­ной сироты, как она, смиренная послушница из безвестного монастыря у границ Шотландии и Англии. И во все те часы, что они провели в объятиях друг друга, слово любовь ни разу не слетело с его губ. «И не слетит», – сказала себе Идэйн, закрывая глаза и испытывая знакомую боль.

В более спокойные минуты она отчаянно взы­вала к своему Предвидению, молила рассказать все о человеке, которому была обязана жизнью, о единственном человеке и мужчине, которого лю­била. Где он теперь? Сражался в рядах армии английского короля, как и его отец, против войск Уи­льяма Льва? Возможно, ему грозит опасность?

Она знала, что это так. Он хвастался, что всегда был победителем на турнирах, что всегда был удачливее других в поединках во всей Анг­лии, что никогда не терпел в них поражения. Но он не знал настоящей войны.

А теперь увидит, какова она. И Идэйн посто­янно думала об этом, хотя ей трудно было пред­ставить Магнуса, убивающего других во имя со­хранения собственной жизни, убивающего других ради победы английского короля.

Среди ночи она просыпалась, садилась в по­стели и молилась о том, чтобы Предвидение вер­нулось к ней. Но, как она ни старалась, ничего не получилось. Она не слышала ни шепота, не видела обычно представавших перед нею картин, ничего. Предвидение просто исчезло. Ни малейшего на­мека на него.

– Сюда, девушка!

Жена коменданта подошла к сундуку и выта­щила из него одно из платьев, которые дамам по­лагалось носить при дворе. Оно было недавно приведено ими в порядок. Это было платье из темно-зеленой шерсти с шелковым корсажем и рукавами с разрезами, позволявшими видеть оранже­вую подкладку. Это было очень нарядное платье, предназначенное для праздников и танцев.