Глазами любви - Довиль Кэтрин. Страница 66

Свободен? Да он в ловушке!

– Не могу! – выкрикнул Магнус хриплым, как карканье, голосом. – Простите меня, госу­дарь, – сказал он уставившемуся на него в недо­умении королю, – но не просите меня возвратить девушку тамплиерам и тем самым обречь ее на верную смерть!

Лицо короля исказилось от гнева.

– Помни о своей чести! – воскликнул Ген­рих. – Я говорю не только о твоей чести, фитц Джулиан, но и о чести твоего отца, а эта честь священна. Подумай о ней. Уинчестера и так-то нелегко умиротворить: и он, и твой отец целые недели страдают, выслушивая вопли твоего брата, кричащего о своей неуместной страсти, и угрозы девицы покончить с собой, если ее не отдадут за него. А ты в это время уютно греешь свой зад в моей тюрьме. – Генрих Плантагенет направился к двери. – Да, теперь тебе решать, как искупить свою вину!

Когда король уже дошел до двери, где стояли сопровождавшие его тюремщик и приставы, он обернулся и крикнул, указывая рукой на место на полу:

– На колени, сэр Магнус, и благодари меня! Король ждал, и Магнус медленно опустился на пол – лицо его пылало от гнева.

– Только когда ты доставишь девицу там­плиерам в Эдинбург, и только тогда, я прощу тебе бесчестье глумления над моими желаниями и от­каз от достойной помолвки!

25

Приближаясь к песчаному берегу, растянувшемуся на север от деревушки, они услышали пение. Магнус решил, что поет ка­кой-нибудь рыбак в своей лодке, потому что ту­ман был густым и рассмотреть сквозь него что-нибудь было трудно. Он не мог разобрать слов: петь мог как мужчина, так и женщина, но мелодия была завораживающе жалобная, колдовски пе­чальная. И, как всегда в этих краях, слова этого языка Магнус не понимал.

С минуту рыцари эскорта вслушивались в пение, потом съежились и принялись осенять себя крестным знамением. Никто из них прежде не бывал в этих краях, но они, конечно, слышали о русалках и привидениях. Не говоря уж о воин­ственных бандах, все еще промышлявших к югу от шотландской границы, несмотря на то, что мир был заключен.

Из-за тумана все казалось призрачным и жут­коватым. Как только они добрались до древней римской дороги, рыцари принялись с опаской ог­лядываться вокруг. Один из них испуганно вздрог­нул, когда рядом в воде плеснула рыба.

– Едем, это поет одинокий рыбак, – успо­коил их Магнус. – И уж, конечно, смертный, а не дух и не фея. Бухта мелководная, и эти люди не заплывают в нее просто из-за плохой погоды.

Они взяли провожатым мальчика из деревни, потому что без него рыцари не решились бы ехать по вымощенной камнем дороге, покрытой водой: прилив еще не отступил, и потому дороги не было видно.

– Скажи, когда начнется отлив? – спросил Магнус мальчугана.

Туман был таким густым, что слова прозвуча­ли глухо.

– Отлив начнется через час, – ответил мальчик. В плотной белизне тумана он казался всего лишь тенью, ехавшей на муле впереди них. – Чтобы вернуться, вам придется дождаться следу­ющего отлива, а он будет только утром.

– Иисусе сладчайший, – пробормотал один из рыцарей достаточно громко, чтобы Магнус мог его услышать, – сделай так, чтобы это произо­шло. Я предпочел бы сегодня спать на голых кам­нях или в грязи, чем возвращаться этой же доро­гой назад, если не будет ярко светить солнце!

– Не волнуйся, – сказал ему Магнус – в монастыре есть гостиница и добрая еда. Мы не поедем этой дорогой до утра.

Он пришпорил коня, чтобы поравняться с мальчиком-проводником, потому что и сам чувст­вовал себя не в своей тарелке, но храбрился. По­глядев на воду, бурлившую на камнях и скрывав­шую древнюю дорогу, Магнус подумал, что ему так же грустно, как и тому, кто пел ту жалобную песню, доносившуюся, казалось, откуда-то из воды.

После двух дней и ночей бешеной скачки го­лова его была полна невероятных и отчаянных пла­нов, хотя Магнус и понимал, что ни один из них неосуществим.

Господь милосердный! – хотелось ему крик­нуть во весь голос. Ведь он ее любил! Она была его жизнью! Теперь он это знал. Ему пришлось провести долгие недели в тюрьме за неповинове­ние отцу и королю, чтобы окончательно понять это.

А теперь Магнус решил, что никакая сила на свете не сможет заставить его вернуть Идэйн там­плиерам, чтобы они увезли ее в Париж и там воз­будили против нее процесс.

С другой стороны, подумал он, охваченный внезапным приступом отчаяния, король ведь не оставил ему выбора! Как мог он обречь свою семью на вечный позор, нарушив свои рыцарские кля­твы? Все, кто знал короля Генриха, слышал и о его дьявольской мстительности. Разве он не пока­зал ее в деле с архиепископом Томасом Бекетом?

Впрочем, был и еще один план. Он может увезти Идэйн из монастыря и отправиться с ней в Норвегию или на Оркнейские острова. Но, посту­пив так, он погубил бы навеки отца, мать, сестер и братьев. Король уничтожил бы всю семью фитц Джулианов, заточил бы их в темницу, разорил, обрек на нищенство на большой дороге.

И в эту минуту размышления его были пре­рваны, потому что лошади свернули с полузатоп­ленной дороги и рысью поскакали по берегу моря. Радуясь тому, что под ногами их больше нет воды, кони трясли гривами и резво поднимались к монастырю по склону холма, через сосновую ро­щу. И лошади в этом были не одиноки: за спиной Магнус слышал вздохи облегчения своих рыца­рей.

Он повернулся в седле.

– Останьтесь здесь, – сказал им Маг­нус, – потому что мы остановимся в монастыре на ночь. Расседлайте лошадей, а я договорюсь, чтобы нам предоставили конюшни и конюхов, а также устроили на ночлег.

Магнус спешился и передал поводья одному из своих спутников. Потом подошел к воротам чтобы позвонить в колокол и вызвать сестру-привратницу. Водянистое солнце пыталось прорваться сквозь туман над холмом. Стаи птиц, гнездившихся на дубах и буках, приветствовали его появление оживленным щебетом. Было еще тепло, хотя близился уже Праздник Всех Святых. Яблоневый сад на гребне холма все еще поражал обилием неснятых плодов, отягощавших ветви.

В тяжелых деревянных воротах отворилась небольшая дверца. На Магнуса смотрели синие глаза с круглого лица из-под монашеского плата.

– Магнус фитц Джулиан, – назвал он себя чувствуя, как сердце в груди сжалось в тяжелый как камень, комок. – По поручению его вeличества короля Генриха Второго с делом к аббатисе Клотильде. Я прибыл, чтобы забрать из монастыря одну из служительниц Божьих.

В руке Магнус держал бумагу с королевской печатью. Он поднял ее, чтобы монахиня могла увидеть.

Голова ее оставалась неподвижной, двигались только глаза, чтобы увидеть сложенный пергамент с красными печатями и шнурами.

– Мы знаем о вашей миссии, – сказала сестра-привратница, – нет смысла впускать вас внутрь. Сестры и аббатиса Клотильда пошли к мессе помолиться Господу, чтобы он явил нам чудо и избавил нас от величайшего несчастья, постигшего нас по вашей вине.

На мгновение она умолкла, губы ее дрожали.

– Оставайтесь снаружи. Ту, кого вы ищете, вы найдете позади гостиницы и конюшен в огоро­де возле фруктового сада. Идите туда вдоль стены.

Маленькая дверца хлопнула.

Магнус огляделся. Лондонские рыцари вели своих лошадей к соснам, чтобы расседлать и при­вязать их. Двое из них сняли шлемы и сидели на земле, подпирая головы руками, отдыхая после путешествия по вымощенной камнем дороге, скры­той под водой. Магнус пошел вдоль стены монас­тыря, как ему было указано монахиней.

Даже после долгих дней размышлений, пол­ных мучительной боли, Магнус не знал, что сде­лает. Он знал только, что никогда не вернет пре­красную золотоволосую Идэйн тамплиерам, кото­рые, как он знал, будут пытать ее, а потом казнят, хотя верность чести и королю требовала именно этого. Он не мог бежать с ней вместе, потому что Генрих Плантагенет в этом случае выместил бы свой гнев на его семье и сделал бы это самым ужасным образом.

Наконец Магнус решил отказаться от всех ва­риантов, кроме последнего, самого страшного. Изнемогая от смертной муки, он решил, что убьет сначала ее, а потом себя.