Цепкие лапы родины (СИ) - Маракулин Ринат. Страница 10
Еще любви тебе желаю, прекрасной, чистой, как слеза,
Хочу, чтоб в жизни улыбались твои красивые глаза…»
Ближе к весне вести с фронта стали приходить поспокойнее. Армия постепенно училась воевать, в феврале была образована группировка «Юг», и началось осуществление плана по блокаде Грозного с южной стороны. К концу месяца в городе еще продолжались уличные бои, но чеченские отряды постепенно отступали. 6 марта последний отряд боевиков отступил из Грозного и город перешел под контроль российских войск. В конце марта были взяты без боя Аргун, Шали и Гудермес…
10 марта начались затяжные и ожесточенные бои за село Бамут. Подходы к Бамуту, основные его улицы были плотно заминированы. 15-16 апреля российским войскам удалось войти в село и закрепиться на его окраинах, но вскоре были вынуждены отступить, поскольку боевикам удалось занять господствующие высоты…
В апреле с очередным письмом от Регины Микола получил открытку и поздравления с наступающим днем рождения. От этого даже на душе стало как-то теплее. Тем более, что он никак не мог вспомнить, чтобы говорил ей когда у него днюха. Наверное, Сашка Тыквин подсказал, - от него он тоже иногда получал письма. Надо было как-то ответить. За время службы он уже успел немало переписать себе стихов - простого безымянного солдатского творчества. Снова порывшись в солдатском блокноте, он отыскал подходящий и переписал его в письмо:
«Привет из Московского края, где от сырости ноги гниют,
Где за 40 секунд одевают и в столовую строем ведут.
Что касается жизни солдатской, то не буду так много писать:
Потому-что тебе, дорогая, все равно ничего не понять.
Ты судьбою своей недовольна – о своей вообще помолчу.
Ты кровать покидаешь спокойно, со своей же я пулей лечу.
Ты идешь на учебу спокойно – в это время на плац я бегу.
Ты шагаешь по улице стройно – я с друзьями в наряды хожу.
Ты потом дома спишь – отдыхаешь – я дневальным по роте стою.
Говоришь ты с начальником сидя, я же «смирно» стою перед ним,
От него ты уходишь игриво, ну а я ухожу строевым.
Ты под музыку танцы танцуешь – я бегу утомительный кросс.
А когда вечерами ребята молодые целуют девчат,
На посту я стою с автоматом и могу лишь об этом мечтать.
День рожденья я свой отмечаю, жаль не в прошлом, а в этом году.
А теперь я иду с разводящим часового менять на посту.
И проверив замки и печати, повесив на грудь автомат,
Я на пару часов позабуду, что день рожденья сейчас у меня.
Ну а вы веселитесь и пейте и пусть пробки летят в потолок,
Ну а первый бокал подымайте, за того, кто вас бережет!..»
Как-то вечером, сидя в бытовке, пришивая подворотнички, солдаты мрачно лениво переговаривались.
- Сказали, что через неделю нас начнут распределять по частям.
- А не рано ли нам еще по подразделениям?
- Говорят, солдат не хватает, всех в Чечне положили. Да и для нового призыва надо учебку готовить. Скоро уже приказ должен выйти, что-то задерживают в этом году.
- Это жопа!
- Да. Попадешь в подразделение, в крепкие объятья дедов и черпаков, так учебка нам раем земным казаться будет.
- Да оно так и есть. Учебка – считай, что рай земной для духа. Здесь и стариков почти что нету.
- Уж там-то научат родину любить.
- Кому-то повезет, останутся здесь, в РМО*, - сказал татарин Бутрим.
- Да в гробу я видал такое везение! - Отозвался Микола.
- Чем тебе в РМО хреново?!
- Видал я это РМО… Все там какие-то контуженные, отмороженные, калеки недоделанные. Кроме того, там в основном местные, из «блатных», выеживаются дохрена. Не знаю кому как, а по мне лучше уж куда-нибудь в подразделение попасть.
- Ага! Вот и попадешь в подразделение, в Чечню.
- Да и попаду, чего такого-то! От судьбы не убежишь!
- Ну да, попадешь к чеченам, яйца там тебе отрежут, но ты не ссы, зато танцевать хорошо будешь! – мрачно ухмыльнулся Серега Васильченков.
Все засмеялись.
Через неделю, на утреннем разводе зачитали фамилии нескольких солдат и сообщили, что названные должны собраться, получить у старшины свои вещмешки и ожидать оформления документов возле канцелярии. Примерно через час названные солдаты уже ожидали своей участи в конце коридора, около дверей канцелярии. Попрощаться не успели. Когда их забирали в неизвестность, вся рота была на хозработах на территории части. Через пару дней исчезла еще одна партия солдат… Рота стремительно редела, словно какой-то вампир повадился по ночам таскать свои жертвы.
При очередном разводе Микола услышал среди прочих свою фамилию. Молча собрав свои скудные личные принадлежности – несколько конвертов, тетрадь, запасную ручку, зубную пасту, зубную щетку, мыло, бритву и лезвия к ней. Одевшись, пошел в каптерку к старшине. Там получил свой вещмешок с парадкой, переложил в него письменные и моечные принадлежности и подошел к канцелярии.
Вот и его черед отправляться «учиться родину любить». Примерно через час из дверей канцелярии вышел высокий рыжий, с дебильноватой веснушчатой рожей капитан. Достав из светло-коричневой планшетки листок бумаги, он называл фамилии. Ожидавшие его солдаты лениво отзывались.
- Пошли! Буркнул себе под нос капитан и вышел на лестницу.
Подхватив вещмешки, солдаты поспешили за ним. Последний раз их потертые кирзовые сапоги стучали по доскам этого коридора, последний раз они топали по ступеням казарменной лестницы. Через час они уже ожидали поезда на вокзале. Когда сопровождавший их капитан отлучился, ребята проворно порылись по карманам и скинулись, - у кого сколько было. Набралось несколько тысяч. Самый шустрый - черноволосый Костик Ткаченко тут же исчез в толпе ожидающих, и вернулся минут через десять. Бутылку 0,5 водки и две бутыли по 0,33 с красными наклейками с надписью «Соса-Соса», рассовали по карманам штанов. Благо что солдатские брюки, – бриджи, - так удачно скроены, что в них можно спокойно упрятать бутылку и со стороны совсем не заметно будет.
Капитан вернулся. По его глазам было видно, что он уже успел «поддать».
Находясь в поезде, солдаты улучили момент и слиняв в тамбур «покурить» достали бутылку водки и запивку. Стаканчиков на всех не хватило, поэтому пить пришлось в два захода. Опустошив бутылки, они еще некоторое время постояли в тамбуре, обсуждая новый поворот в своей судьбе, после чего вернулись в вагон. Микола снял сапоги и завалился спать. Кого-то из ребят пригласили мужики из соседнего купе и налили еще выпить.
Когда посреди ночи пришлось вылезать из поезда, на каком-то полустанке, половина из них еле держалась на ногах. Рыжий капитан окинул взором своих «подконвойных» и негромко выругался. Ничего сделать он не мог. Солдат было много, а он один, - мог и огрести спьяну.
До утра пришлось сидеть на станции. В семь часов капитан приказал подняться и выйти на площадку перед станцией. Вскоре на нее заехал «Гашиш»* защитного цвета, с черными номерными знаками. Капитан поздоровался с водилой, и залез в кабину. Солдат поместили в будку. Еще минут через тридцать машина остановилась, двери будки распахнулись, и солдаты по-очереди выпрыгнули наружу.
Они стояли на плацу, перед одноэтажным серым домиком. От плаца вела дорожка, рядом с которой стояли еще несколько серых неприглядных домиков. Дверь одного из них распахнулась, и из нее высунулся по-пояс голый парень, безобразно худой, лопоухий, коротко остриженный – почти лысый, с красным носом и фиолетово синими губами. Оскалив рот в безобразной, нелепой беззубой улыбке он заорал:
- Духи, вешайтесь!
- Господи боже! – пробормотал Леха по кличке «Калина» и торопливо перекрестился.
- М-да! Шо-то не нравится мне здесь! – Отозвался Костик Ткаченко.
- «Веселое» местечко, сразу видно… – пробормотал Микола.
- Все на месте? – Справился рыжий капитан и, окинув взглядом солдат, коротко скомандовал – пошли!
Они пошли по дорожке. Из окон одного из домов высунулись лысые красноносые головы солдат и, словно стараясь перекричать друг-друга, заорали: