Я стану Бабой Ягой (СИ) - Шестакова Галина Геннадьевна. Страница 4

Ожидание. Осталось два дня до его приезда. В этот раз приезжает он. А два последних раза, к нему летала Ягги. Он показывал ей свой Питер. Его город совсем другой, не парадный, как обычно он выглядит для приезжих, а домашний и уютный. Даже Зимний дворец уютный. Будто вернулась домой, туда, где жила всегда, но уехала надолго. Неустойчивая погода, в конце зимы, то снег, то морось, куча иностранцев, они - уставшие, нагулявшиеся по улочкам, с пакетом мандаринов, голодные, сок, бежит по пальцам, и пахнет Новым годом. А ранним утром снег большими рождественскими хлопьями, валит, валит, и нет города, нет Невы, только парящие фонари и золотые крылья сфинксов на Банковском мостике, и они, обнявшись в комнате с высокими потолками, лепниной и тяжелыми шторами, у окна. Только это теперь существует во всей Вселенной. Они, снег, фонари и сфинксы.

Это состояние счастливого белого одиночества вдвоем осталось с ней. Когда было плохо, одиноко, и оставалось еще долго ждать, надо было только закрыть глаза и вспомнить высокое дворцовое окно, почти рождественский снег, парящие круглые фонари и золотые крылья сфинксов. Это счастье растворения во вселенной и друг друге.

Через два дня он не приехал. И не позвонил. Она, воспитанная гордым шляхтичем не позвонила тоже. Ни через месяц, ни через два. Она умирала, медленно умирала каждый день, но не звонила. Проклятая родовая гордость. Через полгода гордость умерла. На дворе снова стояло бабье лето, и Ядвига не выдержала - позвонила. Его телефон не отвечал. Тогда она набрала телефон его библиотеки:

- Здравствуйте, скажите, я могу услышать Константина Кощеева? – Голос сухой, как можно более официальный.

- А кто его спрашивает? – Немного испуганно спросил бесцветный старушечий голос.

- Это директор библиотеки, он у нас был в командировке, в прошлом году.

- А, вы не знаете, Костик погиб.

Она очень осторожно положила трубку телефона, словно боясь ее разбить, и ни чего больше не спросила. Он погиб. Все.

Глава 6.

Боль. Как описать боль, человеку, не знавшему ее? Сколько она длится? Мгновение или вечность? Когда боль в тебе, она занимает все пространство, и ничего не существует кроме нее, она сжимается и разжимается, от маленькой точки в самом центре тебя, сжимается, что бы взорваться до размеров всей вселенной, и нет, нет сил ее вытерпеть. Еще секунда и ты просто умрешь. Но главное, главное пережить именно эту секунду, потом еще, еще, и когда-нибудь она отступит. Ты знаешь это, она отступит, но не веришь, что сможешь победить ее. И когда, наконец, исчезает боль, которая была твоим спутником долгое время, наступает отупение, всего – мыслей, чувств и мышц. Только бы не вернулась! Не двигаться, не шевелиться, не думать, не чувствовать, а замереть и ощутить отсутствие боли.

Когда к Ядвиге вернулось способность воспринимать действительность, она пыталась понять, почему, почему она не спросила, что произошло? Как случилось, что он погиб? Почему не сообщили ей? Хотя, почему должны были сообщать ей об этом? Кто она? Так, сказочный персонаж, не имеющий отношения к его настоящей жизни. Просто имя, в его телефоне – Ягги, и все. Вопросы, на которые сейчас уже не получить ответа. Но они все время были у нее в голове. Постоянно возникали, мучили ее, и жили своей жизнью, но полностью лишая жизни Ягги. Иногда она выбиралась из этого состояния, не надолго, пыталась пить успокоительное, антидеприсанты, но без толку. Бросала, вспоминала, снова пила. Дома, и на работе скопились кучи таблеток, не помогавшие, а скорее угнетавшие ее. Из жизни Ядвиги пропали запахи, друзья, весна, книги, музыка, все. Были таблетки, грязь, серость, тусклость, не разобранные бумаги, счета, грязная посуда.Библиотека, постепенно перешла на режим самофункционирования, сотрудники, не нарушая положенной тишины, не сплетничая, просто освободили Ядвигу от работы, только приносили бумаги на подпись.

- Знаешь, подруга, так не пойдет. – Решительно заявила создательница тряпочных ангелов. - Ты, конечно, можешь погибнуть в этой грязи, если тебе так хочется, но моим ангелам я не позволю, покрыться плесенью вместе с тобой. Рассказывай.

- А что рассказывать? Так, устала не много. - Ягги, попыталась изобразить улыбку.

- Я вижу. Когда у тебя была любовь, я не приставала, потому как упиваться счастьем, человеку нельзя мешать, но вот горе надо поделить, по-братски. – Катя достала из своей любимой необъятной сумки бутылку золотого вина и штопор. - Вино тоже поделим – по-сестрински. И прибраться бы не мешало в твоем кабинете. Скоро, поди, паутина клоками висеть будет. Так, бокалы есть?

- Кать, я ж на работе, куда ты с вином? – Попыталась слабоотбиться Ядвига.

- Конечно! Я вижу, как ты работаешь. Смотришь в одну точку. Библиотекарши твои как мыши, запуганные, пискнуть не смеют, не сдают тебя, но и так понятно, что все плохо, в твоем королевстве. – Катя, отчитывая подругу, звенела кружками, по пути выкидывала таблетки, обрывки бумажек, трясла рыжими кудрями, потрепала Ягги по голове, покачала озабоченно своей, наконец, уселась напротив, бесцеремонно сдвинув, что ей показалось лишним на столе. – Рассказывай! Он, что, тебя бросил? Или он женатик?

- Нет, Катя… он, он, – Ягги ни как не могла выговорить это страшное и короткое слово, - он…

- Говори уже! – Катя испуганно посмотрела на подругу.

- Погиб. – Судорожно сказала Ядвига и заплакала. Навзрыд, как маленькая девочка.

- Это хорошо, это хорошо, плачь, не держи в себе, - Катя гладила Ядвигу по голове, - выпей, давай, залпом!

Почему, почему раньше не пришло в голову все рассказать? Поделиться? Почему в счастье мы так эгоистичны? И почему горе надо разделить? От слез, стало легче. Нет, горе не уменьшилось, но стало легче. Ядвига, не замечая вкуса вина пила, и рассказывала, перескакивая с одного на другое, про снег, про Кощея, про то, что она Баба Яга, про их разницу в возрасте, что она его совратила, и как он ее называл Ягги. Пила, рыдала и рассказывала. И начинала себя чувствовать. Что нос распух, и сопли, и вроде пьяная, и теплая рука у Катьки, и глаза полные слез. Есть такие люди, подруги, настоящие, которым можно сказать – что ты Баба Яга, влюбленная без памяти в Кощея, и еще много всего, и такие подруги, настоящие никогда не будут над тобой смеяться.

Выслушав все, что ей бессвязно пыталась рассказать Ядвига, Катя, поцеловала ее в мокрые соленые щеки, обняла, и неожиданно строго сказала:

- Все, подруга. Порыдали и хватит. Теперь займемся делом. Знаешь, как моя бабка говорила? Когда плохо – уберись. Когда хорошо – уберись. Вот, давай – тряпку в руки!

- У меня ж уборщица приходит. Да и поздно уже, тебе домой пора.

- Ерунда. Дашь уборщице выходной. А нам надо навести порядок в мыслях и в кабинете. Так, все встанет на свои места.

Далеко за полночь, когда уже и окна сияли, акорзины, для мусора были забиты до верха, устроили перерыв, с чаем и плюшками. Откуда то, взялся аппетит, и хмель выветрился. До полного порядка, понятно дело, было далеко, но кабинет уже стал напоминать прежний, веселый.

- Так, где мы еще не перетрясли? – Катя с видом полководца обозревала поле боя.

- Остался еще тот шкаф, и все. Только все по местам расставить.

- Отлично! Ты начинаешь с правого боку, а я слева зайду! Бей его! – И Катя, размахивая тряпкой, и улюлюкая бросилась на темный, громадный шкаф. Распахнув дверцу антресоли, она с опаской посмотрела на все сокровища, спрятанные там. – А ты давно сюда заглядывала, Ягуша?

- Давно, все руки не доходили. Там журналы всякие, книги старые, и мои и не мои, которые надо в переплет. – Ягги рывком открыла вторую дверцу, и на нее упал увесистый пакет.

- Что это? – Катя подобрала с полу, чуть надорвавшийся пакет, из серо-коричневой оберточной бумаги, перевязанный по-старинному бечевочкой крест-накрест. Она перевернула его и прочитала:

- «Ягги». Ядвига, это тебе, видимо, что-то личное. Но очень тяжелое.