Якудза - Силлов Дмитрий Олегович "sillov". Страница 15

Витек посмотрел вниз. Ибрагим хрипел. Держась свободной рукой за горло и сверкая выпученными глазами, другой рукой он цеплялся за его ботинок. Витек поморщился, потом нагнулся и размашисто ударил Ибрагима кастетной накладкой в висок.

Ибрагим дернул ногами и затих. Витек высвободил ботинок из скрюченных пальцев и пошел вперед, к свету.

А впереди, конечно, была осень. Впервые за всю сознательную жизнь Витьку захотелось написать стихи. Прекрасные, как сама умирающая природа.

— Документы принес? А Ибрагим где?

У выхода из арки была не только осень. Там были еще какие-то люди, также не вписывающиеся в окружающий ландшафт. Одного из них Витек откуда-то знал, причем знание это не доставляло ему ни малейшего удовольствия. Напротив, присутствие этого человека напрягало и мешало просто смотреть на столь долгое время недоступную ему красоту.

— А сумка где? Это… ты что, совсем…

Он почувствовал, он почти почувствовал то волнующее, щекочущее ощущение счастья из далекого-далекого, давно забытого детства. Но ему мешали. Как же ему мешали!!!..

Он медленно поднял руку…

Почему-то рука казалась вооруженной большим ластиком, который стирал со сказочно красивой картины уродливые черно-рыжие пятна…

В револьвере кончились патроны, но пятна все равно корчились, пачкая желтые листья красным. Это раздражало. Витек подошел, выщелкнул из рукоятки стилет и ударил. Пятно затихло. Витек двинулся к следующему.

— Стоять! Не двигаться!! Брось оружие!!!

Голосов было много. Витек удивленно оглянулся, но так ничего понять и не успел. На него стремительно надвинулся черный силуэт, потом в голове взорвался огненный шар и — так до конца и не понятое откровение рассыпалось в пыль.

Последнее, что он увидел, падая лицом вниз, — это был стремительно набегающий знакомый лысый затылок Саида с выходным отверстием мягкой револьверной пули. Отверстие было похоже на морскую звезду, в трещинах лучей которой еще слабо пульсировало что-то бело-красное и пока живое.

И наступила ночь.

Утро было душным и тусклым, как в давно немытом аквариуме. Витек разлепил глаза, шевельнулся и застонал.

— Ты б лежал и не дергался, а то ж кони двинешь, — посоветовали справа.

Витек послушался и дергаться перестал. Действительно, почти сразу стало немного лучше, если это можно так назвать. А в общем и целом было плохо. Так плохо, что захотелось обратно, в то беспамятство, откуда он только что вынырнул.

Болело все, что только могло болеть. Руки, ноги, ребра, спина…

— Это тебя ОМОН принимал. Или СОБР, — сказал голос справа. — Тебя как внесли — я сразу просек, что не отделение. Когда отделение принимает, человек пятнистым, как камуфляж, не бывает. Так, дадут пару раз по почкам — и ладушки. Короче, не свезло тебе, парень. Конкретно не свезло.

Витек пересилил боль и повернул голову.

Справа, на железной, сваренной из металлических полос кровати, прислонившись спиной к зеленой бугристой стене, сидел крупный, бритый наголо мужик в спортивном костюме.

— А все же лучше тебе не дергаться, — повторил мужик.

— Сам разберусь, — прокряхтел Витек. Потом стиснул зубы, подтянулся и тоже сел.

— О, наш человек, — удивился бритый. — Так за что тебя так?

Боль во всем теле была тупая и какая-то… привычная, что ли? За последние дни Витька так много били, что организм, похоже, потихоньку начал к этому делу адаптироваться.

— Где я? — спросил Витек.

— О! — снова удивился бритый, да так, что брови у него задрались кверху и кожа на лбу собралась в кучу мелких складочек, отчего хозяин лба стал похож на бульдога. — В ментовке, где ж еще. В ИВСе.

— Это что?

— Чего «что»? — не понял бритый.

— «Ивсе» что такое?

— Не наш человек, — констатировал бритый. — Не «ивсе», деревня, а ИВС. Изолятор временного содержания.

— Временного? Это значит, скоро отпустят?

Бритый раскатисто расхохотался. Ржал он долго и зычно, так что в металлической двери открылось окошко. В окошке обозначилась голова в фуражке и заорала:

— Да потише вы там, ё-мое. Как не в тюрьме прям сидят, а в комнате смеха.

Бритый ржать перестал, вытер выступившие слезы и уставился на Витька, как Иван-царевич на говорящую лягушку.

— И откуда ж ты такой свалился, а?

Витек набычился и отвернулся.

— Да ладно тебе, братуха, не прими в ущерб, — примирительным тоном сказал бритый. — Просто прикол ты отмочил — хоть стой, хоть падай. Ты хоть поясни — мент, что тебя сюда приволок, правду сказал или обратно порожняк прогнал?

— Насчет чего? — глухо спросил Витек.

— Насчет тебя. Что ты четырех хачей вглухую замочил.

Витек откинулся на собственную свернутую комом куртку и зажмурился. Значит, все правда. Значит, это был не сон, а просто короткое замыкание мозгов.

Все помнилось очень смутно, будто и правда все происходило во сне. Ибрагим пытается вырвать сумку, собственная рука с револьвером — полуреально, как в китайском привокзальном игровом автомате со стрелялкой — вроде бы и сам все делаешь, а вроде — кто-то другой, к тебе отношения совсем не имеющий. Потом листва и контуры распростертых на ней тел, из-под которых красными медленными лужами расплывается кровь, расколотый затылок Саида… И красота неземная вокруг, и восторг безумный от этой красоты, и чей-то голос в голове, и обрушившаяся после темнота, в которой не было ничего, кроме этого голоса, декламирующего до слез прекрасные стихи, которые теперь, как ни силься, уже не вспомнишь…

— Правда, — сказал Витек.

— Ну, ты даешь! — восхитился бритый. — Достали небось круто, а?

— Долг навесили, сестру украли, — механически ответил Витек.

— Не, ну ты в натуре пацан духовитый, — не успокаивался бритый. — Тебя как звать?

— Витек.

— Уважаю. А я Афанасий. Чего смотришь? Родители так назвали. И не из-за пива — пива тогда такого не было, а в честь путешественника Афанасия Никитина. Не промахнулись родители, — хмыкнул Афанасий. — Так вот до сих пор по лагерям и путешествую. Да… Дык это, я чо говорю. Ты теперь, главное, не минжуйся. Тебя под такую статью, небось, на пожизненное на остров Огненный определят. Там тебя родня тех хачей, скорей всего, не достанет. А вот если куда в другую зону — тогда хреново. Как пить дать вычислят. И тогда, как говорится у классиков, перо в бок и мясо в речку.

Витьку говорить не хотелось. Он лежал, закрыв глаза, и рассматривал темноту. Но не было того голоса в этой темноте. Был лишь голос бритого Афанасия, назойливо жужжащий в ушах.

— Конечно, от братвы тебе всегда и везде уважение будет. Как ни разложи, на беспредел ты достойный ответ дал. Тем более, говорят, что по сто пятой второй сейчас вышку отменили.

Витек открыл глаза.

— Сто пятая вторая — это что?

— Статья УК, — оживился Афанасий. — Убийство с отягчающими. От восьми до двадцати. Или пожизненное. Или вышак. Твоя статья то есть.

— То есть мне здесь минимум восемь лет сидеть? — медленно спросил Витек.

— Почему здесь? Здесь так, что-то типа предбанника. Щас они там со статьей по-быстрому определятся и на тюрьму тебя повезут. Хотя, чего там особо определяться — и так все ясно. В тюрьме в одиночке с полгодика попаришься под следствием — и в зону.

— Или к стенке.

— Или так, — кивнул бритой головой Афанасий. — Но это — вряд ли. У нас менты нынче на Запад равняются, а там мочить нашего брата не положено. Там зэков воспитывать полагается. Это скорее черные в хате на тюрьме или на этапе тебя грохнуть попытаются. Так что не зевай, братуха.

Витек молча приподнялся с кровати, свесил ноги, подождал, пока перестанут кружиться перед глазами грязно-желто-коричневые плитки пола, потом встал и направился к кранику, торчащему из стены над дыркой в полу.

— Отлежался бы малешко, — неуверенно сказал Афанасий.

Витек не ответил. Он открыл краник и подставил голову под струю ледяной воды.

Постепенно кожа затылка от холода потеряла чувствительность — только неснятые швы слегка саднили — но и в голове, и в остальном организме стал намечаться порядок. Дырка параши перестала плавать перед глазами туда-сюда, боль в теле притупилась и ушла на второй план. На первом плане осталась одна-единственная мысль.