Якудза - Силлов Дмитрий Олегович "sillov". Страница 77

— Понятно, — хмуро бросил Степаныч. — Руку давай.

— А?

Боль в запястье нарастала, и потому руку Степанычу давать не хотелось. Хотелось взять ее, покалеченную, нежно и нести в больницу к добрым докторам, которые за деньги сделают все, что требуется, аккуратно и безболезненно.

Виктор попытался увернуться, но Степаныч оказался проворнее. Он ухватил Виктора за руку своей лапищей повыше вывихнутого запястья — словно капканом прихватил.

— Глаза закрой.

— Степаныч, а может…

— Глаза закрой, сказал!

Виктор хотел было объяснить, что, мол, не надо репрессий, что сам виноват, что сейчас не стоит ничего делать, что врачи…

Объяснить он ничего не успел. Степаныч ловко перехватил травмированную руку и резко рванул кисть на себя, словно пробку из бутылки шампанского выдергивал.

Виктор охнул и присел от резкой боли. Но это было еще не все.

Пальцами, по ощущениям похожими на гвозди, Степаныч начал мять пострадавший сустав. В глазах Виктора потемнело.

— Степаныч, ты чего делаешь!!! — заорал он не своим голосом.

— Спокойно, — бросил Степаныч, отпуская горящую огнем руку Виктора. — Переломов вроде нет. В холодильнике лед возьмешь, приложишь, шкуру ножницами срежешь, кисть перебинтуешь. День отдыхаешь, с послезавтра две недели работаешь в напульснике. Спецпрограмму индивидуальную на этот период я тебе распишу. Помимо всего прочего будем учить драться. Свободен.

— Учить драться, — ворчал Виктор тогда по дороге домой. — Да я сам кого хочешь…

Однако надо было признать, что без малого за год относительно спокойной жизни армейский навык реального боя практически сошел на нет. Даже топор, забытый в сарае, ржавеет и тупится от безделья. Что уж про человека говорить. Немного расслабишься — и вот тебе, пожалуйста. И кулаки уже не кулаки, и пресс зарос нетолстым пока слоем благополучного жирка, и, того и гляди, скоро хулиганистые подростки у подъезда закурить начнут просить. С неизменными последствиями той незатейливой просьбы…

А потом еще немного — и ты начинаешь себя ненавидеть. За слабость, за трусость, за то, что сам себя перестал считать мужчиной. Что может быть страшнее? Но вернуть что-либо назад бывает ох как трудно, порой практически невозможно. На то сразу находится масса причин. Собой же придуманных и оттого еще более непреодолимых…

К тому же у Степаныча было чему поучиться. Последующие месяцы Виктор с несколькими энтузиастами оставался после тренировок на дополнительные занятия. Признаться, скучноватыми они были, те занятия. Никаких тебе ударов ногой в голову и «вертушек» в прыжке. Долби себе тот самый мешок сначала в боксерских перчатках, потом в обычных, кожаных, в которых нормальные люди зимой ходят, а после — через месяц примерно — голыми руками. Сначала легонько, а потом со всей дури. И — что удивительно — кожа на руках только краснела, но уже не слезала как тогда, в первый раз.

Потом Степаныч напяливал на бойцов-энтузиастов самодельные тряпочные шлемы, тряпками же и набитые, и наставлял:

— Выучите два-три удара, но такие, чтоб сразу вырубить. И отрабатывайте их до посинения, пока они рефлексами не станут. Кулаком в нос, после чего — сразу в челюсть. Ага, правильно, вот сюда, крюком в край подбородка. Можно и наоборот, сначала в челюсть. А еще — по яйцам. Тихо, тихо, поответственней, не перестарайтесь. Вот, защиту на колокола наденьте — и вперед. И резче, резче. Одно, другое, третье. И как свалится, носком ботинка по башке добавить, чтоб не встал. И сразу — ноги оттуда, чтоб менты не загребли…

— Злющий ты, Степаныч, — как-то сказал Виктор после такой тренировки, потирая припухший, ушибленный даже через шлем подбородок.

— А ты что, добрый? — окрысился было тренер. Но потом усмехнулся. — Что я, волчару по глазам не вижу? Ты овцу-то из себя не строй. Поди, самому по жизни не только бить людишек приходилось, но и что похуже.

Виктор нахмурился.

Порой казалось ему, что прошлое — это только плохой сон. И когда так казалось, легко на душе становилось. Не напоминали бы вот только, и жить, глядишь, проще б было…

Ан нет, напоминают. Видать, оставляет прошлое след. И след этот — не только воспоминания, о которых хотелось бы думать как о давнем сне…

— Да ладно, — миролюбиво хлопнул тогда Степаныч Виктора по плечу. — Твое прошлое — это только твое, мне до него дела нет. Просто насмотрелся я в свое время на всяких-разных… у которых планка, как у тебя, на одном гвозде держится.

По лицу Степаныча пробежала тень. Видать, и у него было свое прошлое, не для других, о котором вспоминать можно, конечно… Но лучше не стоит.

— Так вот, — продолжал Степаныч. — Ты ту планку лучше придерживай, чтоб бед не натворить. А если что — так лучше по старинке. Нос, челюсть, яйца. Или наоборот. И без злости, но от души, как будто не бьешь, а учишь уму-разуму. Как по мешку, короче.

«Без злости, но от души. Как по мешку. Сильно сказано!» — думал Виктор, молотя по кожаному снаряду, который теперь — ну не летал, конечно, сто кило как-никак, — но шевелился под ударами вполне ощутимо, жалобно поскрипывая цепью подвески…

Виктор проворно переоделся в тренировочный костюм с кроссовками и пулей вылетел из раздевалки. Не хватало еще от Степаныча втык получить за то, что «копаешься полчаса как клуша, будто в армии не служил».

Степаныч усугублять не стал, только бросил косой взгляд, а вслед за взглядом:

— Разминайся — и на жим лежа.

И отвернулся в сторону пыхтящего как паровоз мужика, приседающего в станке со штангой на плечах.

Виктор быстро провел суставную разминку, отжался от пола, по старой памяти потянул ноги на прямой и боковой удары, помахал конечностями туда-сюда, постучал слегка по мешку и направился к скамье для жимов лежа.

Видимо, до него на скамье упражнялся или сам Степаныч, или молодец ему под стать. Пыхтя и стараясь не сорвать спину, Виктор сбросил со штанги четыре двадцатипятикиллограммовых «блина» и залез под свою привычную разминочную «сороковку».

Штанга пошла легко, в удовольствие. Виктор набросил с каждой стороны грифа по десять кило и повторил процесс. Шестьдесят пошло тяжелее, но тоже терпимо.

Виктор вылез из под штанги, набросил еще двадцатку и поискал глазами, не освободился ли кто на тему подстраховать, чтоб штанга на грудь не грохнулась.

— Это ты чем здесь заняться собрался?

Виктор обернулся. Степаныч стоял сзади него, переводя взгляд прищуренных глаз со штанги на Виктора.

— С груди жать…

— Вот это?

Подняв брови, Степаныч кивнул на штангу.

— Ну да. Это ж мой рабочий вес.

— Был, — отрезал Степаныч. — Накидывай еще по десятке.

— Сотку блинами? Мне? Плюс гриф? Ты чего, Степаныч, смерти моей захотел?

— Накидывай, говорю! Я сам помогу снять штангу со стоек и подстрахую.

— Ладно, без проблем, — задумчиво пробормотал Виктор себе под нос, направляясь к стойке с «блинами». — Просто жить хочется. И вообще, мне в Японию скоро…

Виктор лег под штангу, взялся за гриф и прикинул, ровно ли лежат на нем ладони. Потом на выдохе вытолкнул снаряд вверх.

Ему показалось, что он поднял по меньшей мере тонну. На руки навалилась непомерная тяжесть.

— Давай вниз осторожно…

Голос Степаныча был где-то далеко, на краю сознания…

Штанга давила не только на руки. Она норовила разорвать легкие изнутри запертым в них воздухом, который только выдохни — и неподъемный снаряд непременно упадет, раздавив грудную клетку.

От обилия этого воздуха в груди перед глазами запрыгали цветные пятна.

— Дави!!!.. — сквозь завесу пятен донесся сверху рев Степаныча.

И тут в голове Виктора родился голос.

Тот самый, давно забытый, страшный и желанный одновременно…

Голос пришел издалека, из-за края вселенной, где он скрывался все это время. Руки сами делали что-то — Виктор фиксировал это краем сознания, — но эта фиксация лишь раздражала, так как все его существо стремительно заполнялось волшебным голосом, по сравнению с которым все остальное мироздание — лишь пыль, недостойная внимания…