Соло на ундервуде - Довлатов Сергей Донатович. Страница 6
Издавался какой-то научный труд. Редактора насторожила такая фраза:
«Со времен Аристотеля мозг человеческий не изменился».
Может быть, редактор почувствовал обиду за современного человека. А может, его смутила излишняя категоричность. Короче, редактор внес исправление. Теперь фраза звучала следующим образом:
«Со времен Аристотеля мозг человеческий ПОЧТИ не изменился».
Лев Никулин, сталинский холуй, был фронтовым корреспондентом. А может быть, политработником. В оккупированной Германии проявлял интерес к бронзе, фарфору, наручным часам. Однако более всего хотелось ему иметь заграничную пишущую машинку.
Шел он как-то раз по городу. Видит – разгромленная контора. Заглянул. На полу – шикарный ундервуд с развернутой кареткой. Тяжелый, из литого чугуна. Погрузил его Никулин в брезентовый мешок. Думает: «Шрифт в Москве поменяю с латинского на русский».
В общем, таскал Лев Никулин этот мешок за собой. Месяца три надрывался. По ночам его караулил. Доставил в Москву. Обратился к механику. Тот говорит:
– Это же машинка с еврейским шрифтом. Печатает справа налево.
Так наказал политработника еврейский Бог.
Молодого Шемякина выпустили из психиатрической клиники. Миши шел домой и повстречал вдруг собственного отца. Отец и мать его были в разводе.
Полковник в отставке спрашивает:
– Откуда ты, сын, и куда?
– Домой, – отвечает Миша , – из психиатрической клиники.
Полковник сказал:
– Молодец!
И добавил:
– Где только мы, Шемякины, не побывали! И в бою, и в пиру, и в сумашедшем доме!
Я был на третьем курсе ЛГУ. Зашел по делу к Мануйлову. А он как раз принимает экзамены. Сидят первокурсники. На доске указана тема:
«Образ лишнего человека у Пушкина».
Первокурсники строчат. Я беседую с Мануйловым. И вдруг он спрашивает:
– Сколько необходимо времени, чтобы раскрыть эту тему?
– Мне?
– Вам.
– Недели три. А что?
– Так, говорит Мануйлов, – интересно получается. Вам трех недель достаточно. Мне трех лет не хватило бы. А эти дураки за три часа все напишут.
Можно, рассуждая о гидатопироморфизме, быть при этом круглым дураком. И наоборот, разглагольствуя о жареных грибах, быть весьма умным человеком.
Это было лет двадцать назад. В Ленинграде состоялась знаменитая телепередача. В ней участвовали – Панченко, Лихачев, Солоухин и другие. Говорили про охрану русской старины. Солоухин высказался так:
– Был город Пермь, стал – Молотов. Был город Вятка, стал – Киров. Был город Тверь, стал – Калинин… Да что же это такое?! Ведь даже татаро-монголы русских городов не переименовывали!
Это произошло в двадцатые годы. Следователь Шейнин вызвал одного еврея. Говорит ему:
– Сдайте добровольно имеющиеся у вас бриллианты. Иначе вами займется прокуратура.
Еврей подумал и спрашивает:
– Товарищ Шейнин, вы еврей?
– Да, я еврей.
– Разрешите, я вам что-то скажу как еврей еврею?
– Говорите.
– Товарищ Шейнин, у меня есть дочь. Честно говоря, она не Мери Пикфорд. И вот она нашла себе жениха. Дайте ей погулять на свадьбе в этих бриллиантах. Я отдаю их ей в качестве приданого. Пусть она выйдет замуж. А потом делайте с этими бриллиантами что хотите.
Шейнин внимательно посмотрел на еврея и говорит:
– Можно, и я вам что-то скажу как еврей еврею?
– Конечно.
– Так вот. Жених – от нас.
Одного моего знакомого привлекли к суду. Вменялась ему антисоветская пропаганда. Следователь задает ему вопросы:
– Знаете ли вы некоего Чумака Бориса Александровича?
– Знаю.
– Имел ли некий Чумак Б.А. доступ к множительному устройству «Эра»?
– Имел.
– Отпечатал ли он на «Эре» сто копий «Всеобщей декларации прав человека»?
– Отпечатал.
– Передал ли он эти сто копий «Декларации» вам, Михаил Ильич?
– Передал.
– А теперь скажите откровенно, Михаил Ильич. Написали-то эту «Декларацию», конечно, вы сами? Не так ли?!
Реплика в Чеховском духе:
«Я к этому случаю решительно деепричастен».
Я уверен, не случайно дерьмо и шоколад примерно одинакового цвета. Тут явно какой-то многозначительный намек. Что-нибудь относительно единства противоположностей.
– Какой у него телефон?
– Не помню.
– Ну, хотя бы приблизительно?
Можно благоговеть перед умом Толстого. Восхищаться изяществом Пушкина. Ценить нравственные поиски Достоевского. Юмор Гоголя. И так далее.
Однако похожим быть хочется только на Чехова.
Режим: наелись и лежим.
Это случилось на Ленинградском радио. Я написал передачу о камнерезах. Передача так и называлась – «Живые камни». Всем редакторам она понравилась. Однако председатель радиокомитета Филиппов ее забраковал. Мы с редактором отправились к нему. Добились аудиенции. Редактор спрашивает:
– Что с передачей?
Филиппов отвечает:
– Она не пойдет.
– Почему? Ведь это хорошая передача?!
– Какая разница – почему? Не пойдет и все.
– Хорошо, она не пойдет. Но лично вам она понравилась?
– Какая разница?
– Ну, мне интересно.
– Что интересно?
– Лично вам эта передача нравится?
– Нет.
Редактор чуть повысил голос:
– Что же тогда вам нравится, Александр Петрович?
– Мне? Ничего!
Председатель Радиокомитета Филиппов запретил служащим женщинам носить брючные костюмы. Женщины не послушались. Было организовано собрание. Женщины, выступая, говорили:
– Но это же мода такая! Это скромная хорошая мода! Брюки, если разобраться, гораздо скромнее юбок. А главное – это мода. Она распространена по всему свету. Это мода такая…
Филиппов встал и коротко объявил:
– Нет такой моды!
Допустим, хороший поэт выпускает том беллетристики. Как правило, эта беллетристика гораздо хуже, чем можно было ожидать. И наоборот, книга стихов хорошего прозаика всегда гораздо лучше, чем ожидалось.
Семья – не ячейка государства. Семья – это государство и есть. Борьба за власть, экономические, творческие и культурные проблемы. Эксплуатация, мечты о свободе, революционные настроения. И тому подобное. Вот это и есть семья.
Ленин произносил:
«Гавнодушие».
По радио сообщили:
«Сегодня утром температура в Москве достигла двадцати восьми градусов. За последние двести лет столь высокая майская температура наблюдалась единственный раз. В прошлом году».
Дело было в пивной. Привязался ко мне незнакомый алкаш.
– Какой, – спрашивает, – у тебя рост?
– Никакого, – говорю.
(Поскольку этот вопрос мне давно надоел.)
Слышу:
– Значит, ты пидараст?!
– Что-о?!
– Ты скаламбурил, – ухмыльнулся пьянчуга, – и я скаламбурил!
Понадобился мне железнодорожный билет до Москвы. Кассы пустые. Праздничный день. Иду к начальнику вокзала. Начальник говорит:
– Нет у меня билетов. Нету. Ни единого. Сам верхом езжу.
В психиатрической больнице содержался некий Муравьев. Он все хотел повеситься. Сначала на галстуке. Потом на обувном шнурке. Вещи у него отобрали – ремень, подтяжки, шарф. Вилки ему не полагалось. Ножа тем более. Даже авторучку он брал в присутствии медсестры.
И вот однажды приходит доктор. Спрашивает:
– Ну, как дела, Муравьев?