Трудное время (ЛП) - МакКенна Кара. Страница 45

За последнюю неделю декабрь обернулся июнем. Все уныние исчезло, лед стал теплом и жизнестойкостью; холод не мог побороть жар, который излучали наши глаза через всю комнату, или огонь, который создавали наши тела в моей постели.

Я задавалась вопросом, так и должно быть? Когда влюбляешься в кого-то? Или это все еще простое увлечение? Существовала ли разница? Было так хорошо, что мне было тяжело волноваться об этом.

В следующий четверг Эрик разрешил мне прийти в его квартиру. Она была маленькой и расположилась на втором этаже кирпичного безымянного четырехэтажного здания в менее благоприятном районе города. Каждый блок в здании субсидируется, рассказал он мне, поэтому у всех его соседей, так или иначе, были проблемы, и это чувствовалось, пока я поднималась по лестнице со скудным ковром. В общих помещениях было шумно, и в воздухе витало отчаяние этого места. Я понимала, почему ему не терпелось переехать, как только его долги будут оплачены, а счет не будет заморожен.

Но его квартира была достаточно милой. Конечно, не шикарной, но со средними размерами спальней, небольшой гостиной, ванной комнатой и маленькой кухонькой. Не намного меньше моей квартиры, правда, если только чуточку… утилитарная. Стены были выбелены в предсказуемый, усталый белый, а все оборудование и шкафы были практичны. Он поддерживал чистоту в квартире, и окна выходили на бетонный двор с баскетбольным кольцом, в настоящее время покрытое матово-белым. Толстый старый ноутбук лежал на кухонном столе, кажущийся чудом техники рядом с древним, как мир, процессором, который дала ему я.

— Ты сохранил его, — сказала я, смеясь от радости.

— Конечно. Это ведь подарок. От тебя. — Он пробормотал последнее предложение, скрывая улыбку.

Большее удивление вызвали его растения. Он держал их в гостиной, в основном в горшках, некоторые в закрытых аквариумах, на подставке из-под молочных ящиков и картонных коробках, скрытые под матовыми стеклами, расположенные на точном расстоянии от батарей. У него была даже орхидея, но, к его сожалению, она не цвела.

— Как ты смог все это купить? — спросила я.

— В магазинах по садоводству можно очень дешево приобрести растения, если они выглядят побитыми. А садки для рыб я купил в Гудвилле около доллара за штуку. Земля для горшков стоила дороже, чем все остальное вместе взятое.

— Вот как. — Я представила, как он спасал все эти экземпляры из местного магазина, беспокоясь, чтобы они не замерзли по дороге. Возвращал их к жизни.

— Мама отдала мне орхидею. — Он посмотрел на нее с неподдельной тревогой. Повсюду находились книги о садоводстве, не меньше из двух десятков из них торчали стикеры, как помятые перья. Он рассказал мне, что они достались ему от его босса. Вокруг импровизированного сада он расположил несколько гибких ламп, и небольшой запас упаковок с лампами, говорил о том, что он здорово потратился. Лейки, опрыскиватели, мешки с землей, удобрение для растений в палочках, проволока для подвязки и тоненькие деревянные колышки. Беспорядок одержимого человека. Он очаровал меня. Другой бы на месте Эрика мог бы потратить кучу денег на новый телефон, починку машины, телевизор. А он предпочел это.

Этим он занимался, впервые недели свободы. Не женщинами. Ни любой другой вещью, по которой мог тосковать мужчина так долго находившийся взаперти. Просто жизнь, и борьба за ее сохранение, в этом маленьком суровом уголке сурового города. Зеленое на фоне белых стен, под белыми лампами, перед ровным, белым зимним небом.

Он приготовил для меня ужин на своей крохотной кухне — пасту в форме ракушек фаршированную сыром рикотта, он настаивал на том, что передержал ее, но мне казалось, что еда была просто отличной. Мы занимались любовью на его маленькой кровати в его шумном здании, и хотя это было совсем не так, как это было у меня, это было аутентичным. Все было, как это должно быть, и, как всегда, между нами был накал.

На следующий день он отвез меня в аэропорт, сразу после моей смены в Казинсе. Всего два дня в Чарльстоне, плюс почти все воскресенье, но Эрик и я прощались, словно один из нас собрался на войну и больше не вернется. Поцелуй на прощание длился тридцать минут или больше, прямо в проходе в терминал. Мы попрощались друг с другом так много раз, что мне пришлось бежать от пункта досмотра к выходу с обувью в руках, чтобы успеть на самолет. И оно абсолютно того стоило.

Это был поздний полет, с посадкой только после десяти. Небо было кристально чистым, воздух успокаивающим, пока я ждала перронный автобус, перекинув пальто через руку. Как только появился сигнал, в моем кармане зажужжал телефон. Я достала его, ожидая увидеть голосовое сообщение от мамы. Но нет, там было два текстовых сообщения.

Одно сообщение от нее, в котором было написано.

«Дай мне знать, когда выйдешь».

И одно от Эрика.

«Напиши мне перед тем, как отправишься в кровать. Чтобы я мог о чем-то думать, пока твое тело в тысячах милях от меня».

«Чтобы я мог о чем-то думать». Я точно знала, что это значило. Это согревало меня больше, чем местная погода когда-либо.

Я ответила.

«Только приземлилась. Дай мне час или два, и я пришлю тебе вдохновение».

Затем, две минуты я стояла как в дурмане, прежде чем вспомнила позвонить маме.

Мы добрались до дома за двадцать пять минут, дом в котором я выросла, почему-то казался меньше, после восьми месячного отсутствия. На следующий день моему отцу нужно рано вставать на работу, так что он уже спал, но проснувшись, задержался на полчаса, чтобы поболтать. Моя мама преподавала у пятиклассников и уже была на каникулах, поэтому в скором времени ей не куда не нужно.

Когда отец отправился спать, она спросила:

— Детка, ты не собираешься отдохнуть?

— Не, я вздремнула в самолете.

— У меня есть открытая бутылочка Рислинга в холодильнике…

— Ну что ж, — сказала я, приободрившись, — давай начнем эти выходные. — У меня возможно больше не будет такого шанса побыть с ней наедине, как сейчас. Мне нужно навестить много родственников, а времени почти нет.

Она налила нам по доброй порции вина, и мы устроились по краям большого дивана в гостиной, обернувшись в пестрые одеяла. На ней была рубашка соснового цвета, и Рождество, как рассеивалось вокруг меня как волшебство.

Она улыбнулась мне с материнской гордостью, глаза сверкали.

— Ты выглядишь великолепно, Энни.

Я отмахнулась от комплимента, потерев ладонью лоб.

— Я чувствую себя разбитой после полета, но спасибо. Ты тоже. Мне нравится, твое мелирование и эта стрижка.

Она поправила волосы, изображая диковинную гордость.

— Мелирование? Понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Нет, я ошиблась. Уверена, это просто натуральный эффект от этого декабрьского солнца.

— Все же, ты выглядишь замечательно, — повторила она искренне. — Я волновалась за тебя, из-за всего этого стресса на твоей новой работе… ну, полагаю, уже не совсем новой.

Я покачала головой.

— Нет. Забавно, как быстро я привыкла проводить дни в психиатрических отделениях и тюрьмах.

— И все нормально на работе?

— Да, хорошо. Я хочу сказать, тяжело. Не буду врать. Но ничего страшного не происходит — то есть, ничего опасного. Теперь стало немного легче, так как я привыкла к распорядку дня, и все эти люди, с которыми я работаю, познакомились со мной, и наоборот.

Она вздохнула, уставившись на свой бокал.

— Я переживаю за тебя, каждую пятницу. Из-за всех этих заключенных.

— Они просто люди.

— Просто люди, которые настолько импульсивны, что совершили жестокие ошибки и их заперли в тюрьме.

Я пожала плечами, скорчившись внутри.

— Не все сидят за жестокость. На самом деле большинство сидит за преступления связанные с наркотиками. В любом случае, все, чье поведение оставляет, желать лучшего, лишены привилегии — получать знания. Все парни, с которыми я работаю, ведут себя хорошо.