Хабаров. Амурский землепроходец - Демин Лев Михайлович. Страница 66

   — Ужель Хабаров собственной персоной? Наслышан, наслышан.

Был воевода невысокого роста, поджарый, подтянутый и чем-то располагал к себе.

   — Такому именитому гостю завсегда рады. Прошу в палаты, — приветливо предложил он, приподняв бороду клинышком, тронутую ранней проседью.

   — Не именитый гость. Вроде узник перед тобой, — неохотно ответил Хабаров воеводе, пропускавшему его в палаты.

Прошли в переднюю, где находилось несколько стражников, потом в просторную комнату Пашкова, служившую и приёмной. Посреди её стоял огромный стол, заваленный бумагами, вдоль стен тянулись широкие лавки, покрытые коврами и медвежьими шкурами. Воевода провёл Хабарова дальше, в небольшую горенку, находившуюся позади приёмной. Здесь одну из стен занимал целый иконостас из самых разных икон, некоторые из них были заключены в серебряные оклады. Перед ними теплились лампады. Из мебели здесь находились только резное кресло с высокой спинкой и большой сундук, покрытый стёганым одеялом.

Широким жестом Пашков указал Хабарову на кресло, а сам сел на сундук.

   — Прошу.

   — Неловко как-то, батюшка... Кресло-то воеводское, а я бы мог и на сундуке, — возразил воеводе Хабаров.

   — В кресло обычно усаживают гостей, — ответил Пашков. — А сам предпочитаю сундук, Коль устану в делах праведных, бывает, и голову на нём преклоню, посплю чуток. Ну, так жду твоего рассказа, покоритель Амура.

   — Коли подробно рассказывать, долгим рассказ получится.

   — Вот и хорошо. Нам спешить некуда. Сперва скажи мне по совести, не проголодался ли с дороги?

   — Да как сказать...

   — Вижу, изрядно проголодался. Это мы мигом исправим.

Пашков приоткрыл дверь во внутренние покои и зычным голосом позвал прислуживавшего ему казака:

   — Николка, передай-ка, чтоб на стол накрыли. Мы с гостем трапезовать будем. И ещё... принеси-ка жбан холодного кваса из погреба.

   — Слушаюсь, воевода, — ответил казак и поспешно удалился.

   — К Амуру-реке, Амурскому краю пробудился великий интерес у наших людишек, — продолжал беседу воевода. — Многие казаки и промысловики из Енисейска и других городов желают отправиться для службы и промысла на Амур. Дошли до них добрые слухи о твоих деяниях. Они и всколыхнули народ.

   — Отрадно сие слышать, — отозвался Хабаров.

   — Ещё бы не отрадно. Понимаю тебя. А теперь расскажи, каковы дела на Амуре.

Ерофей Павлович принялся не спеша рассказывать о действиях своего отряда, об обращении в российское подданство приамурских народов, о столкновениях с маньчжурскими соседями, о природных богатствах края. Пашков внимательно слушал его, иногда прерывая вопросами.

   — Я так понял из твоего рассказа, Ерофеюшка, что Приамурье суть край большого будущего. Край хлебный, с богатыми охотничьими промыслами, с великим добром, скрытым в его недрах и нам ещё малоизведанным. Речь может идти и о золотишке, и о серебряной руде.

   — Знающие люди уверяют, что в недрах Приамурья немало скрыто сиих сокровищ.

   — Не жалеешь, Ерофей, что связал свою судьбу с Амуром?

   — Пошто жалеть?

   — Давай, однако, прервём нашу беседу. Обед на столе нас ждёт. Перейдём в трапезную, — предложил Пашков.

За столом он прекратил свои расспросы и дал возможность гостю насытиться. Сам же воевода, как видно, уже успел отобедать и лишь не спеша потягивал из серебряной кружки холодный квас.

После обеда Пашков и Хабаров остались в трапезной. Воевода повернул русло разговора в ином направлении.

   — Об Амуре, Ерофеюшка, можешь больше не рассказывать. Зрею, что край зело богат, для Руси полезен. Будем содействовать, чтоб людской поток в Приамурье не прекращался, а возрастал.

   — Разумно рассуждаешь, воевода.

   — А теперь расскажи мне, что у тебя получилось с Зиновьевым? Кажется, был человек направлен Сибирским приказом на Амур не ради праздного любопытства, не для того, чтобы поглазеть, что за река, какие туземцы там обитают. А провёл он там всего месяц или даже без малого месяц. Что ж успел сделать за такое время? Нахапал соболей и в обратный путь?

   — Это ты верно подметил, воевода. Нахапал. Людей обобрал. Я больше всех пострадал. Но я не единственный.

   — Скажу откровенно, Ерофей Павлович... Сей Зиновьев, шибко не понравился мне. Уклонился от таможенного досмотра груза. Бумаг на грузы не представил. Это, мол, всё моё, личное. С чего бы это?

   — Я объясню — с чего.

   — Любопытно. Послушаем твои рассуждения.

   — Зиновьев ограбил многих казаков. Я ведь не единственный пострадавший. Порасспросите других и убедитесь, что я прав. Никаких бумаг на награбленное у него нет и не может быть.

   — А скажи, Ерофей Павлович, откровенно, пошто Зиновьев так взъелся на тебя, что, как ты говоришь, держит чуть ли не за узника?

   — Неужели не понятно?

   — Коли было бы понятно, не спрашивал.

   — Тогда слушай мою правду. Люди подтвердят её. За время амурской службы кое-что сумел я поднакопить. Правда, оказался в долгу как в шёлку. Задолжал прежнему воеводе Францбекову изрядную сумму, взятую у него, когда принялся я снаряжать амурский отряд. Долги выплачивал, но кое-что оставлял и себе. Зиновьев проведал про то и обвинил меня во всех смертных грехах, чтоб опорочить, увезти с собой в качестве узника и ограбить безнаказанно. Поплатились и другие, ежели поговоришь с людьми, убедишься, что я не вру.

   — Порасспрашиваю. А к имуществу Зиновьева придётся стражу приставить. Пусть Сибирский приказ разбирается, что там краденое, что благоприобретенное.

   — Разумно поступишь, батюшка.

Беседа Хабарова с енисейским воеводой продолжалась ещё долго. На следующий день Пашкова осаждали жалобщики, приносившие свои челобитные. Воевода выслушивал взволнованные и горькие рассказы о корыстолюбии и мздоимстве Зиновьева. Среди жалобщиков оказались бывшие недруги Хабарова Степан Поляков, Константин и Степан Ивановы.

Не спеша ознакомившись со всеми челобитными, Пашков удивлённо произнёс:

   — Сердито!

   — Как не быть сердитым, когда терпели от окаянного столько обид, поборов, грабежей, — сказал с нескрываемой ненавистью Степан Поляков. — Грабитель он с большой дороги. Пошли, батюшка, наши челобитные в Москву. Кровью сердца они написаны.

   — Пошлём, не сомневайтесь, — обнадёживающе ответил воевода.

К вечеру, когда ходоки и жалобщики покинули воеводские палаты, Пашков вызвал рассыльного казака и приказал ему:

   — Отыщи мне, хоть из-под земли достань этого Митяйку Зиновьева и пригласил в мои палаты.

   — Где мне его найти? — робко спросил рассыльный.

   — Это уж твоя забота.

Рассыльный убедился, что воевода не в духе и дальнейших расспросов или возражений не потерпит. Отыскать Зиновьева удалось не сразу. Тот бражничал в доме одного из купцов. Откликаться на приглашение воеводы он не спешил, выдерживал время.

Пашков до встречи ожидаемого гостя принял некоторые меры: усилил охрану воеводских палат, пригласил к себе двух помощников — казачьих сотников.

Наконец в сопровождении своих охранников прибыл Дмитрий Зиновьев. Подходил он к воеводским палатам не спеша, вразвалочку. У крыльца прибывшим преградили дорогу стражники воеводы.

   — Велено пропустить тебя одного. А твои людишки пусть останутся на улице, — сказал Зиновьеву суровым тоном начальник стражи.

Зиновьев скверно выругался, но повиновался. Пашков встретил его словами, произнесёнными с ехидцей:

   — Наконец-то осчастливил нас своим посещением, Митрий. Мог бы и пораньше наведаться, или государева власть для тебя не существует?

   — Нет, отчего же... Собирался к тебе, воевода, да не шибко хорошо чувствовал себя с дороги. Какая-то хворь одолела.

   — По тебе и видно. Небось с купчишками бражничал.

   — Немощь моя внутри сидит, не увидишь, — дерзко ответил Зиновьев.

   — Я не знахарь, чтоб разбираться в твоих немощах. Скажи мне, Зиновьев, почему уклонился от таможенного досмотра, не представил всех бумаг на груз?