Хабаров. Амурский землепроходец - Демин Лев Михайлович. Страница 90

   — Не мне сие доступно ведать. Кончится же когда-нибудь ваша ссылка.

   — Когда-нибудь! А когда, то один Господь ведает.

Распрощались тепло, даже трогательно. Уже выйдя на улицу, Ерофей Павлович обратил внимание, что беседа с Крижаничем велась в непривычно вежливой форме. Оба собеседника обращались друг к другу на «вы», что тогда случалось редко. Лишь в тех случаях, когда один собеседник занимал несоизмеримо более высокое общественное положение, чем другой, последний обращался к нему на «вы». Даже в разговорах со своим илимским воеводой Хабаров почти не прибегал к сей сверхвежливой форме обращения. Все подчинённые привыкли обращаться к Ерофею Павловичу на «ты». И это было привычно и вовсе не свидетельствовало о каком-то неуважительном отношении.

Два последующих дня ушло на снаряжение обоза, упаковку грузов. Потом пришлось выслушивать наставления воеводы Годунова. Он несколько раз повторил:

   — Берегите государев груз.

С Ерофеем Павловичем у воеводы был разговор с глазу на глаз.

   — Не горячись, Хабаров. Не лезь на рожон. Мы ещё не ведаем, каков человек глава Сибирского приказа Родион Матвеевич Стрешнев. Мне он представляется осторожным, медлительным. Попытайся его заинтересовать амурскими делами. А впрочем, не мне тебя учить, ты и сам опытом не обделён. Учти только, Стрешнев — человек зело влиятельный!

18. Последняя поездка в Москву

Выехали ранним утром. Стояла поздняя осень, ветреная и холодная. Иртыш и его притоки успели покрыться коркой льда, выдерживавшей тяжелогружёный караван. Временами шёл лёгкий снежок.

Хабаров и его спутники, подняв воротники полушубков, дремали в санях. В Тюмени, а потом в Туринске меняли лошадей. Местные воеводы, подчинённые главному сибирскому воеводе, распоряжались, чтоб лошадей на замену давали без задержки.

На перевалах Уральского хребта пришлось преодолевать снежные заносы. Если по соседству не оказывалось населённого пункта, жители которого обязаны были следить за дорогой, участники обоза сами брались за лопаты и разгребали снежные завалы. Хабаров и Бурцев, чтобы поразмяться и согреться, тоже брались за лопаты и не отставали от других. Преодолев Уральский хребет, спустились на лёд одного из камских притоков.

При Бурцеве оказался немолодой проводник, знающий дорогу и ходивший по ней не раз в зимнее время со служебными грузами и почтой. Зимний путь не был повторением летнего пути, идущего через волок из верховьев Камы в Вычегду, а из неё в Северную Двину, Сухону до Вологды, а из Вологды сухопутным трактом через Ярославль и Сергиев Посад до Москвы. Проводник выбрал короткий зимний путь, требовавший меньше времени и шедший по льду Камы до её впадения в Волгу, затем вниз по Волге до устья Оки у Нижнего Новгорода. А уж по Оке к реке Москве добрались до российской столицы.

В Москву караван пришёл 31 декабря 1667 года. В столице праздновали Рождество. Над городом стоял перезвон колоколов. Разносились гулкие удары больших колоколов кремлёвских звонниц. Им вторили малые колокола на бревенчатых церквушках, которые имелись в каждом квартале города. На базарах да и на всех улицах наблюдалось весёлое оживление. За порядком следили приставы с алебардами. Если подвыпившие горожане начинали шумно галдеть и задирать других, приставы замысловато ругались и угрожающе размахивали алебардами, но крикунов не хватали: пусть перебесятся — великий праздник всё-таки.

Караван остановился на постоялом дворе, уже знакомом Хабарову. Санные упряжки с грузом завели во двор. Возле саней поставили охрану. Бурцев, никогда не бывавший в Москве, захотел посмотреть столицу и упросил Хабарова:

   — Остался бы, Ерофей Павлович. Тебе столица не в новость. А я ещё не узрел её.

   — Шагай, Бурцев, по Москве, любуйся на Красную площадь, Кремль, — отозвался Хабаров. — Мне всё это не в диковинку. Гуляй, а я присмотрю за обозом.

   — Добрая ты душа, Ерофей Павлович. Помолюсь за твоё здоровье.

Договорились оставить для охраны саней с грузом по паре казаков, а остальных спутников отпустили посмотреть на праздничную Москву.

Несколько раз Хабаров наведывался к Сибирскому приказу узнать, не наведывался ли кто из приказных туда, хотел дать о себе знать. Но приказные палаты были безлюдны. Только на крыльце у входа стоял казак с мушкетом, охраняя здание.

На второй или на третий день на постоялом дворе появился человек, показавшийся Хабарову знакомым.

   — Ерофей Павлович, — воскликнул он, — не узнаете старого знакомого?

   — Кажется, узнаю. Никак дьяк Григорий Протопопов?

   — Был когда-то дьяк, второй человек в Сибирском приказе. А теперь бывший дьяк.

   — Пошто угодил в бывшие?

   — Так было угодно новому хозяину приказа Родиону Матвеевичу Стрешневу. Как встал во главе приказа, избавился от меня и моего напарника Юдина. Наши места заняли другие дьяки, кои были переведены Стрешневым из приказа Большой казны. Это Порошин и Ермолаев. Его люди.

   — Где же ты теперь трудишься, дьяче?

   — А нигде. На покое я теперь, хотя бы мог ещё потрудиться.

   — Сочувствую, батюшка Григорий. Мне бы тоже на покой пора, а я всё ещё тружусь, разъезжаю по России и хочу добиваться у нового главы приказа права возвратиться на Амур.

   — А помнишь, мы с прежним-то приказным главой заступились за тебя, выхлопотали тебе чин сына боярского и Митьку Зиновьева одёрнули, чтоб ему было неладно?

   — Где он теперь, ведомо тебе?

   — Попритих. Наворовал деньжонок и купил под Москвой именьице. Там и живёт.

   — Ты-то как?

   — Накопил трудами праведными небольшую сумму и также стал владельцем именьица. С Митькой меня не равняй. Тот воришка, жулик. Я честно копил деньги. Кроме именьица владею небольшим домишком невдалеке отсюда. Наведайся ко мне, хотя бы завтра. Отметим праздник. Рад, что встретил тебя, Ерофей.

Хабаров охотно принял приглашение отставного дьяка, и не потому, что надеялся на щедрое рождественское угощение. Он не был чревоугодником и мог довольствоваться малым. Его привлекала возможность откровенного разговора с Протопоповым. Обиженный Стрешневым, лишённый им прибыльной должности приказного дьяка, Протопопов мог откровенно говорить о своём обидчике. А Ерофей Павлович был заинтересован в том, чтобы заранее узнать, что за человек Родион Матвеевич, можно ли надеяться на его содействие в достижении заветной цели — поездки на Амур.

Поблагодарив Протопопова за приглашение, Хабаров сказал, что принимает его с великой благодарностью.

   — Посидим за столом, потолкуем. Поделимся радостями и горестями, — сказал напоследок Григорий Протопопов.

— Объясни, дьяче, как отыщу твой дом.

   — Не придётся тебе его отыскивать. Я зайду за тобой, как начнут сгущаться сумерки.

   — Благодарствую.

Бурцев, возглавивший обоз с грузом тобольского воеводы, готов был оказать услугу Хабарову и согласился остаться на постоялом дворе, чтобы присматривать за охраной и грузом. Он уже успел побродить по праздничной Москве, потолкаться по Красной площади и прилегающим улицам, простоял праздничную службу в Покровском соборе у Василия Блаженного.

Под вечер следующего дня, когда празднование Рождества было ещё в самом разгаре, пришёл за Хабаровым Григорий Протопопов.

   — Извини, Ерофей Павлович, я без коня и без саней, — сказал посетитель. — На каждой улице, в каждом переулке толпы зевак. На санях не протолкнёшься. Пешочком доберёмся до моего домишки быстрее.

Однако они долго пробирались через людскую толпу, запрудившую переулки, примыкавшие к постоялому двору, преодолели ворота в Китайгородской стене.

Протопопов явно прибеднялся, когда говорил Хабарову о своём «небольшом домишке». Скрытый от постороннего взгляда высокой оградой и глухими тесовыми воротами дом бывшего дьяка был двухэтажным, с гульбищем, тянувшимся вдоль всего фасада, и высокой остроконечной крышей.

В просторной горнице первого этажа уже был накрыт праздничный стол, уставленный всякими яствами, графинами с медовухой, настойками и квасом. Вошедших встречали трое мужчин средних лет. Двое из них оказались хозяйскими сыновьями, третий — каким-то родственником. Григорий Протопопов каждого из них представил гостю.