Жена по заказу - Драбкина Алла. Страница 10
Он заслушивался, когда я предлагала ему варианты женских характеров и поступков.
– Если вы так хотите, чтоб она непременно оставила его и потом он три печатных листа страдал, не делайте из нее дурочку, которая оставила его без всяких причин.
– Я не хочу, чтоб она у меня была корыстная.
– Хорошо.
– Я не хочу, чтоб она любила другого, ведь она тоже страдает…
– Хорошо.
– Но тогда ведь причина делается загадочной, герой не может понять…
– А вы сами?
– И я. Я имею право не понимать вместе с героем.
– Не имеете.
– Но я же автор. Я могу написать все, что мне угодно.
– Пишите, только не удивляйтесь, что это никому не будет интересно. Герой у вас умница, красавец, богач, а его почему-то бросают…
– Но разве так не бывает?
– Бросают, правильно. И можно найти миллион причин. Например, он сам дурак. То есть эгоист…
– Мне не хотелось бы…
– Хорошо. Тогда займемся ею. Она испугалась счастья, ее вечно бросали косые-хромые-горбатые. И она боится, что уж этот-то точно бросит. С испуга впадает в истерику, нервы не выдерживают.
– А разве так бывает? – Глаза у него округляются.
– Очень даже бывает. Они тоже мыслящие существа. Бывает. Особенно у нас и с нашими женщинами. Они боятся счастья.
– И с вами такое было?
– Да, конечно.
Вот только тут он вспомнил про жену.
– Яна! – вопит он.
С готовностью служить вбегает Яна. Он долго и нудно выясняет с ней суть вопроса.
– Конечно, так бывает, – говорит Яна. – Или он принимает ее не за ту, кем она в самом деле является, и она дает деру, потому что на цыпочках долго не простоишь. Она хорошая тетка, но совсем другая, чем он ее себе представляет.
– Пор-ра-зи-тель-но! – декламирует Виктор и долго, с большим интересом нас изучает.
– Что же – и счастья не бывает?
– Как сказал Гете, «на свете счастья нет, а есть покой и воля».
Он не замечает, что Яна со своими афоризмами завирается, а я, разумеется, молчу. Я только с грустью понимаю, что уж Яна-то точно не та, за кого он ее принимает. А та ли она, за кого ее принимаю я? Надеюсь, что та. Если она путает Гете с Пушкиным, это еще не значит, что Яна не может любить. А уж такая не весьма начитанная жена – вообще подарок. Особенно для графомана.
В какой-то из моментов Виктор вспоминает, что я все-таки писатель и пора поинтересоваться, а что, собственно, делаю теперь я.
Рукописи мои приведены Яной в полный порядок, и я спокойно даю их ему на прочтение. Он читает долго, неделю, наверное. А потом разворачивают громадную простыню и начинает излагать свои замечания.
– Вот вы пишете, что она полюбила его за красоту. Женщины не любят мужчин только за красоту.
Я теряюсь, Тоже мне спец по женщинам.
– Смотря какие женщины, смотря за какую красоту. И потом, красивые мужчины добрее с женщинами, чем какой-нибудь замухрышка и поганец.
– Ладно. Снимаю. А вот тут она у вас положила в воду белье и только потом посыпала порошком.
– Ну и что?
– Положено, по инструкции, вначале развести порошок в воде и лишь потом положить белье.
– Миленький, женщины не читают инструкций. Спасибо, что ты нам сказал… – хохочет Яна.
– Вы нигде не разнообразите ремарки, – продолжает Виктор. – У вас «сказал он», «сказала она». Ну, вы хотя бы написали: «сказал он, вставая», или – «сказала она, подходя к окну».
– Мне лень выдумывать никчемные действия, да еще их описывать.
– Как так – лень? – изумляется он.
– А вот так. Надоело писать ненужные вещи.
Уж если она у меня подойдет к окну, то что-нибудь там увидит. А иначе зачем?
– Хм… Странно, но снимаю. А почему у вас положительный герой бабник и пьяница? Ну этот, Сергей…
– Во-первых, он не бабник…
– Но он спит со случайной женщиной.
– Кто по пьянке не спал со случайными женщинами?
– Значит, вы не отрицаете, что он пьяница?
– Пьяницам не нужны женщины. Он не потащился бы ее провожать, а остался пить с друзьями. И вообще, он не положительный герой, он нормальный хороший мужик.
– Мне он очень понравился, – говорит Яна, поскольку читала мою рукопись.
– Как странно… Вы такие серьезные женщины, а вам нравятся такие... какие-то не такие мужчины.
Ну что ему сказать? Нет, критика из него тоже не вышло бы. Он замечает мошек-блошек и совсем не видит вещи в целом.
– А все остальное так... высоко, что ли? Ужасно интересно читать. Как-то все бытово-низко начинается, а потом уходит в космос. И этот лесной пожар в конце… Как вам удалось его так описать? Вы наблюдали и запоминали?
– Я никогда не видела лесного пожара. Разве что в кино.
– Но он так достоверен.
– А вы-то видали лесной пожар?
– Нет. Но у вас так достоверно. Как же вы сумели так изобразить?
– Мне это было нужно – вот и изобразила. Я не Тургенев и не Пришвин. Я привлекаю природу лишь тогда, когда это нужно мне.
– Вы не любите природу?
– Я очень люблю природу, но не хочу, писать о ней скучно и пошло.
Он опять изумлен, потом вопит:
– Вот! Вот! А я-то думал, что природа обязательна! Я всегда пишу природу, хотя она мне не нужна! Мне это скучно, но я это делаю! Как жаль, что я не встретил вас раньше… Спасибо, большое вам спасибо!
– Спасибо не булькает! – трезво говорит Яна.
– Ну, разумеется, разумеется. Какой у нас сегодня день?
– Четверг был с утра.
– Значит, у вас есть неделя. Вы пишете заявку и в четверг относите ее с рукописью Нефедову. Он занимается договорами. Большого тиража мы вам не дадим. Сами знаете, народ не любит интеллектуальную прозу.
Яна серьезна и не отвечает на мою ухмылку. Интеллектуальная проза! Я – интеллектуалка! Дожили. А пусть хоть горшком назовут…
В общем, я как сыр в масле катаюсь. Только вот не люблю идиллий. Какая-то непонятная тревога мучает меня. Они такие милые люди, я-то знаю, что так не бывает. Или поздно в мои годы идти в услужение к кому бы то ни было? Я одергиваю себя – работа как работа: мне нравится заниматься с Кирюшей, мне нравится Яна и нравится Виктор.
Может быть, они слишком, чересчур предупредительны? Я ведь человек битый, не люблю, когда чрезмерно, боюсь. Иногда не выдерживают нервы и хочется нарушить идиллию. Или чтобы у Виктора с Яной произошел хоть маленький семейный скандал из-за не постиранной вовремя любимой сорочки. Хотя... с таким чистоплюем и идеалистом этот скандал может быть последним.
От Яны я за это время узнаю следующее:
– Только потеряв что-нибудь, мы осознаем ценность утраченного… (Шопенгауэр).
– Кто хвалит всех, не ценит никого… (Сэмюэл Джонсон.)
– Самый достойный человек – тот, кто прекрасней всего мыслит и действует… (Жорж Санд).
– Нет никого без пороков. Тот из нас наилучший, кто имеет их поменьше… (Гораций).
– Разлука для любви подобна ветру для пламени. Маленькую любовь гасит, большую – раздувает… (Лев Толстой).
А вот Лев Толстой этого не говорил. Нет, я вовсе не знаю, что именно и когда именно мог сказать Лев Толстой, какую пошлость выдрали из него составители афоризмов. Но я уже вычислила книгу, из которой Яна взяла этот афоризм. У меня есть такая книга. Мы с дочкой и ее подружками часто гадали по этой книге, наобум ее раскрывая и называя строчку сверху или снизу. Дело в том, что в той книге нет русских авторов, она составлена за границей, а потому половина авторских имен нам незнакомы или знакомы очень смутно.
На Льве Толстом я и ломаюсь. Я говорю, как будто лечу с высокой горки. Но говорю.
– Яна, это не Лев Толстой. И про покой и волю сказал не Гете, покой и волю вы взяли из какого-то другого сборника афоризмов. И тоже перепутали.
А Жорж Санд, хоть я ее и не люблю, все-таки не кретинка, чтоб претендовать на афористичность явно проходного банального текста…
Я не смотрю на Яну и потому не понимаю, почему она молчит. Я убеждена, что она бесится от ярости.
– Простите, – вдруг горячо, почти как Кирюша, говорит она. – Простите, я забыла, с кем разговариваю. Но меня так натаскали на эти афоризмы…