Семен Дежнев — первопроходец - Демин Лев Михайлович. Страница 105

Расстались холодно, натянуто, без лобызаний. Корней-Кирилл не выказал радости от встречи со старым товарищем. В чём крылась причина? В одичании в стенах монастыря? В душевной чёрствости, пришедшей с годами, или внезапно пробудившемся княжеском высокомерии? Пристало ли потомственному Рюриковичу говорить на равных с поморским мужиком? Или это было следствием душевного срыва после всех мытарств и страданий, да ещё преждевременной смерти жены Зинаидушки? Семён Иванович задавал себе эти вопросы и не мог на них ответить — чужая душа, как говорят, потёмки. Поди разберись в ней.

Якутскому воеводе Ивану Большому Голенищеву-Кутузову Сибирский приказ препроводил грамоту, в которой сообщал о выдаче Дежнёву в Москве жалованья и предписывал занести эту выдачу в ленскую расходную книгу. За лично добытые им моржовые клыки (более тридцати одного пуда) Семён Иванович получил пятьсот рублей. По мнению исследователей, эта сумма составляла всего примерно третью часть действительной стоимости той кости.

Отряд готовился в обратную дорогу, рассчитывая санным путём добраться до Вологды. А там, с началом навигации, можно было продолжать путь на речных дощаниках по Сухоне и Вычегде, повторяя далее тот путь, которым шли когда-то из Великого Устюга в Сибирь. Ерастов и Дежнёв готовили припасы в дорогу, составляли вместе запрос на имя начальника Сибирского приказа о выделении отряду потребного количества лошадей.

   — Не много просите, казаки? — спрашивал главный дьяк. Ерастов, всегда невозмутимый, выдержанный, терял самообладание, горячился и доказывал, что это совсем немного.

Ещё возникла проблема. Один из казаков отряда, Ерёмка, поддался всяким хворям, ослаб, ходил, пошатываясь и держась за стенку, чтобы добраться до нужника.

   — Не осилит дорогу сердешный, — убеждённо сказал Ерастову Дежнёв.

   — Не осилит, — согласился с ним Ерастов.

Стали вдвоём уговаривать дьяка Котельникова позаботиться о Еремее.

   — Зачем нам ваш убогий? — отнекивался дьяк.

   — Не доедет же и до Каменного пояса. Совсем плох Ерёмка, — доказывал своё Ерастов. — Помрёт дорогой.

   — Помрёт, так похороните по-христиански, — невозмутимо отвечал дьяк.

Всё же сломили упорство дьяка Котельникова. Такие случаи в практике Сибирского приказа, когда прибывавшие из дальних воеводств казаки подвергались хворям, слабели и оказывались не в состоянии отправляться в обратный путь, бывали не раз. Таких немощных мужиков определяли в богадельню при ближайшем церковном приходе. Там уже набралось человек пять-шесть таких. Кто ещё не растерял последние силы, прислуживал в церкви, пилил дрова, был за истопника. Самые немощные тихо угасали. Сибирский приказ давал приходу на их содержание нещедрое вспомоществование.

Итак, предстоял обратный путь. Неужели он, Семён Иванович Дежнёв, немало потрудившийся на своём веку на государевой службе, вернётся в Сибирь рядовым казаком? Неужели не заслужил звания сотника? Эти вопросы невольно вставали перед ним.

Своими мыслями Дежнёв поделился с Иваном Ерастовым.

   — Скажи, Иване, по совести, заслужил я звание сотника?

Сложились добрые отношения, почти приятельские, хотя и разделяла их большая служебная разница. Ерастов был сыном боярским, а Семён Иванович только рядовым казаком.

   — Конечно, Семейка, заслуживаешь сотника. Давно заслуживаешь, — отвечал, не задумываясь, Ерастов. — Моя бы на то воля... Подай новую челобитную на имя царя нашего Алексея Михайловича.

   — Удобно ли? Я и так много всяких челобитных подавал.

   — Удобно. Под лежачий камень, говорят, вода не потечёт. Давай вместе составим. Помогу тебе и сам напишу.

   — Вот спасибо тебе, Иване. Поклон низкий тебе.

Ерастов помог Дежнёву составить такую челобитную и написал её своим крупным почерком. В ней опять речь шла о продолжительной службе Семёна Ивановича, о том, что он не раз служил «приказным человеком вместо атамана» и просит за длительную и усердную службу, и за кровь, и за раны, и за «ясачную прибыль... поверстать в сотники». Звание сотника означало и заметную прибавку к жалованью.

Дежнёв остался доволен содержанием челобитной, когда выслушал содержание текста, написанного Ерастовым.

   — Низкий поклон тебе, Иване.

Подумал Семён Иванович и упросил Ерастова прибавить к челобитной ещё просьбу: разрешить ему, Дежнёву, ежегодно покупать в Якутске «про свой обиход», то есть на свои нужды, «по триста пудов хлебных запасов».

   — Зачем тебе такие большие запасы? — спросил с любопытством Ерастов.

   — Хочу выступить организатором промысловых экспедиций, нанимать покручеников. Потому-то и потребен мне хлебный запас.

   — Одобрит ли такую просьбу Стрешнев? — высказал сомнение Ерастов. — Хочешь перейти дорогу промышленникам. А у них покровители среди богатого московского купечества. Не захочет с ними Родион Матвеевич ссориться.

   — Посмотрим.

Просьбу Дежнёва Ерастов всё же выполнил и приписку к челобитной сделал.

Ответ на челобитную на этот раз Дежнёв дождался быстро. Его пригласили к начальнику приказа.

   — Порадую тебя напоследок, Семён Иванович, — сказал ему Стрешнев. — Заслуги твои учли и просьбу твою не то чтобы выполнили, а приняли во внимание. Ты просил дать тебе чин сотника. Так ведь?

   — Точно так.

   — Видишь ли, какое дело. Чиновные люди из Сибирского приказа рассмотрели твою челобитную, изучили «именные книги» Якутского воеводства. На всё воеводство положено три сотника. И все эти три сотника там уже служат. Не убеждён, что все они достойные фигуры и на своём месте. Вот, например, на должности сотника записан Амос Михайлов. Что он делает в этой должности, не пойму. Ехал, ехал до Анадыри, чтоб тебя сменить, не доехал. Или не захотел доехать?

   — Выходит, Родион Матвеевич, не судьба мне в сотники выйти?

   — Обожди. Выслушай меня до конца. Стали мы думать, как твоё усердие отметить. Зарекомендовал ты себя, казак, хорошо. Ещё раз посмотрели «именные книги» и отыскали в них то, что тебе надобно. Нашёлся свободным оклад атамана. Да будет тебе известно, атаман по своему рангу не ниже сотника. Возрадуйся, атаман Дежнёв.

Семён Иванович совсем растерялся и не смог произнести ни одного слова, только прослезился на радостях.

   — Вот и слезу пустил, словно красна девка. А ещё боевой казак, — пошутил Стрешнев. — Поздравляю тебя с чином атамана. И дозволь обнять тебя, атаман...

Родион Матвеевич вышел из-за стола и по-простецки обнял оробевшего Дежнёва. На радостях Семён Иванович принял спокойно отказ в его второй просьбе покупать хлебные запасы.

   — Твоё дело нести казачью службу и не вторгаться в дела купцов и промышленников, — так объяснил свой отказ Стрешнев.

Он не сказал, что приказ покровительствовал торговым людям, связанным с богатым московским купечеством. И негоже было бы потворствовать казакам, которые стремились стать соперниками купцов и промышленников. Правда, всякое правило могло иметь исключения. Казак Стадухин, например, широко занимался предпринимательством, торговал, ссужал деньги под высокие проценты. Но происходил Михайло из богатой семьи, принадлежал к казачьей верхушке и имел очень сильную руку в правительственных верхах среди богатого московского купечества. Такой сильной руки у Семёна Ивановича не было.

Итак, согласно царскому решению, Дежнёв был произведён в казачьи атаманы. Ему установили годовой оклад в девять рублей, семь четвертей ржи, четыре четверти овса и два с половиной пуда соли. Якутскому воеводе Сибирским приказом была направлена царская грамота о назначении Семёна Ивановича атаманом.

В это же время, незадолго до отъезда из Москвы, Дежнёв подал ещё одну челобитную. В ней он просил отправить вместе с ним в Сибирь для государевой службы племянника Ивана Иванова с женой Татьянкой. Оба проживают, указывалось в челобитной, в Великом Устюге, «ни в тягле, ни в посаде». Это выражение означало, что он свободный человек, не закрепощённый, не кабальный. Свободного, не являющегося собственностью помещика, власти могли отпустить в Сибирь беспрепятственно. Сибирский приказ выдал без затруднений «проезжую грамоту» на имя Семёна Дежнёва с семьёй племянника.