Семен Дежнев — первопроходец - Демин Лев Михайлович. Страница 93

   — Давай, Вавила, на язык саха перейдём, твой родной. Я ведь в своё время свободно по-вашему мог балакать.

   — Коли тебе угодно...

Но Дежнёв, не общаясь с якутами много лет, стал спотыкаться, забывать нужные слова, чувствовал скованность и неуверенность.

   — Отвык, видать, от вашей речи. Не получается, — с горечью сказал он уже по-русски.

   — Давай, свояк. Я ведь давно живу среди русских, православную веру принял. Жену и всех детей окрестил. Жена у меня теперь Анна, сыновья Пётр, Герасим...

Говорил Вавила по-русски бегло, почти без запинок. Только выдавал его нерусское происхождение заметный акцент, да иногда он путал согласования, ошибался в окончаниях слов. Всё же разговор пошёл легче. Вавила поведал Дежнёву историю, касающуюся Абакаяды-Анастасии.

В летние месяцы она садилась в лодку-долблёнку и приплывала с сыном в якутское селение погостить у родителей. Скотину, корову, поросёнка и птиц оставляла на попечение брата и его жены Анны, перебравшихся к тому времени в Якутск.

Проезжал тем временем через селение сын шамана с Алдана, человек уже не первой молодости. Звали его Чиргун. Надеялся он, по примеру отца своего, со временем стать шаманом рода, учился отцовской науке шаманить, перенимал его опыт. Он уже усвоил практику камлания, знал всякие заговоры, обращения к земле и добрым духам. Как-то в якутском селении на Лене Чиргун высмотрел Абакаяду и не то чтобы пленился ею, а, оглядев её стройную, ладную фигуру, подумал — справная девка, детей нарожает. И пошёл, не раздумывая, к Николаю, старосте селения и отцу Абакаяды.

   — Мне понравилась твоя дочь, — сказал Чиргун без долгих предисловий. — Отдай мне её, получишь хороший калым.

   — Власть моя над дочерью давно окончилась, Чиргун, — спокойно сказал Николай. — У неё уже есть муж.

   — Где её муж? Скитается где-то или пропал. Сказывали мне люди — многие годы о нём ни слуху ни духу.

   — Она приняла русскую веру и молится русским богам.

   — Жена будет молиться тем богам, каким молится муж. Не отдашь Абакаяду по-хорошему, умыкну. Так и знай. Я человек решительный и упрямый.

   — Не дело затеял, Чиргун. Поссорить нас с русскими хочешь? Зачем это?

Николай предупредил дочь, чтобы та была настороже, дверь незнакомым людям на стук не открывала. Чиргун свою угрозу не выполнил, должно быть, не хватило смелости. А Анастасия вскоре после этого серьёзно заболела и тихо угасла. Любим к тому времени был совсем ещё мальчиком. Его взял на воспитание дядя Вавила, брат покойной матери. Любим быстро возмужал, вытянулся, раздался в плечах. Став восемнадцатилетним парнем, сам напросился, чтоб поверстали его в казаки.

Семён Иванович заказал поминальный молебен по Анастасии, сходил в сопровождении доброй Степаниды на кладбище, на могилу жены. Искренно прослезился, хотя и был человеком сдержанным, скупым на слёзы. Над могилой возвышался восьмиконечный крест из лиственничного дерева. Всё свидетельствовало о том, что захоронение посещаемо.

   — Крест Любимушка своими руками сработал и поставил, — пояснила Степанида.

   — Это хорошо. Значит, чтит матушку, — отозвался Дежнёв.

   — Золотые руки у Любимушки. Великий умелец резать по дереву.

   — Кто прибирает могилу? — спросил Дежнёв Степаниду.

   — Он же, сынок ейный. Любил он мать.

Моржовую кость Семён Иванович сдал в съезжую избу. Приказные мужики с восхищением причмокивали языками, взвешивая клыки. Вот это да — сто пятьдесят восемь пудов. Огромное богатство! Часть этой казны принадлежала лично Семёну Ивановичу, остальное было долей Артемия Солдатко и других его товарищей.

Кость была оценена в огромную сумму. Дежнёв подумал, что вот и он стал богатым человеком. Наконец-то! Но вмиг наступило горькое разочарование. Вместо денег подьячий протянул ему расписку.

   — А почему не деньги? — возмущённо спросил Дежнёв.

   — Мы люди маленькие. Что можем поделать? — виновато ответил подьячий. — Нет такой огромной суммы в казне воеводства. Велено рассчитываться с тобой за «рыбий зуб» распиской.

   — При случае получишь по сей расписке полный расчёт, — сказал другой подьячий.

   — Когда это будет? Когда Богу душу отдам! — резко промолвил Дежнёв, проклиная в душе всю чиновную братию. Подьячие ничего не ответили ему, а лишь виновато переглянулись.

   — Бумажку-то храни, Семейка, — предупредил первый подьячий. — По сей бумажке сможешь востребовать причитающуюся тебе сумму аж в самом Сибирском приказе.

Это походило на злое издевательство. Сибирский приказ находился в далёкой Москве, столице российской. За тысячи и тысячи вёрст. От Лены до Москвы не доедешь и за год. Дежнёв заскрипел от досады зубами, проклиная в душе на чём свет стоит воеводу и его подьячих. Но расписку всё-таки взял, бережно сложил вчетверо и спрятал в карман. А чем чёрт не шутит... А вдруг пригодится ему когда-нибудь эта бумажка. Быть может, и он доберётся когда-нибудь до Первопрестольной и востребует долг. Такая сцена произошла в съезжей избе поздней осенью 1662 года.

Напоследок старший подьячий предупредил Дежнёва:

   — Из города не отлучайся. Сообщи нам, где тебя в случае какой нужды искать. Может, сам воевода захочет самолично встретиться с тобой, порасспросить о дальних землях. Ты хоть знаешь, кто такой наш нынешний воевода?

   — Откуда мне знать.

   — Иван Большой Голенищев-Кутузов, чтоб ты знал. Запомни.

Точно такое же предупреждение получил и Иван Ерастов.

В ожидании приглашения к воеводе Семён Иванович поселился у якута Вавилы, брата жены. Ему отвели угол в просторной горнице за занавеской. Присматриваясь к жизни города, Дежнёв видел, что многие его жители обзаводились хозяйством, разводили скот, даже пытались выращивать овощи. Несмотря на короткое лето и топкий слой почвы, покрывающий вечную мерзлоту, на средней Лене удавалось выращивать капусту, брюкву, репу. Семён Иванович видел рядом с домом Вавилы грядки, на которых росли эти овощи.

   — Кто научил разводить? — спросил он Вавилу.

   — Да у многих русских учился огородничать. А больше всего у Степаниды. У неё душа добрая.

   — И многие якуты разводят овощи?

   — Нет, пока не многие. Вот отца и братьев учу опыту.

Посад приобретал опыт обычной северной деревни. По утрам из дворов выгоняли коров. Мычащее стадо направлялось к пастбищу под щёлканье бичей мальчишек-подпасков, якутов. В кузницах звонко стучали молотами о наковальни кузнецы, среди которых были и якуты. Ковали стремена к сёдлам, наконечники к гарпунам и стрелам и всякие другие металлические предметы, какие могут понадобиться казаку в походе или посадскому жителю в хозяйстве. В лавках шла бойкая торговля, и приказчики на все лады расхваливали свой товар, зазывая покупателей. Больше всех старался речистый и назойливый Исайка. У съезжей избы сновали приказные с гусиными перьями за ухом. Возле крыльца воеводской канцелярии, у арестантской избы и амбаров с ясачной пушниной, как и прежде, стояли рослые, как на подбор, стражники с бердышами. Из арестантской доносились вопли — секли провинившегося. Ковылял к паперти собора изувеченный хромоногий казачишко, осенивший себя крестным знамением. То ли пыточную камеру прошёл, то ли на дальних реках вражескими стрелами изранен. Теперь вот Христовым именем пробавляется. Немало встречал Семён Иванович в городе и якутов. Кто ясак привёз, кто за покупками пришёл, а кто затеял родичей проведать. Многие служилые и промышленные люди с якутскими жёнами живут и не хуже натуральных саха по-якутски балакают. По всему посаду носятся чернявые, скуластые ребятишки-полукровки, прижитые от якуток. Некоторые из якутов-выкрестов, породнившихся с русскими и принявших русскую веру, взяты на государеву службу, а иные у торговых людей служат. А русских женщин в Якутске всё ещё мало. Если иная выйдет из дома ко всенощной или в лавку к купцу за покупками, оглядываются ей вслед прохожие, смотрят как на диковинку или задирают непристойной шуткой.

А старых знакомых встретил Семён Иванович в Якутске совсем немного. Иные уже никогда не вернутся из дальних странствий. Вечная им память! А иные в походах, открывают всё новые и новые земли и реки, служат в отдалённых зимовьях. Тысячи вёрст нужно преодолеть, чтобы добраться до них. И кто знает, не настиг ли их губительный шторм в Студёном море или зазубренная стрела с вороньим оперением?