Я рядом (СИ) - Бриз Фреш. Страница 17

Потом легче не стало, просто привык. Слонялся по городу, неприкаянный. Пощады просил, забвения. Не получил он ответа. Так и бродит один.

В одно мгновение что-то изменилось. Совсем плохо стало. И страх внутри вырос — леденящий. Такой жуткий, такой липкий, что мысль молнией в голове забилась: «Это конец!» Не разбирая дороги, просто зная куда ему, бросился бежать, забыв даже о том, что крылья ему для чего-то даны. По ступеням на восьмой этаж, сквозь дверь, и глазам своим не поверил. Сашенька, его Сашенька на полу, в крови, вся побитая, искалеченная... Если бы люди за стенами могли слышать, как он кричит, они оглохли бы!

Но живая!

Первой приехала милиция, это соседи вызвали. Они слышали, как в квартире сверху ругались. Крику было много, слышали — женщина плакала. Потом мебель падала, разбивалось что-то... А потом она так сильно закричала, что они и вовсе испугались. В дверь стучали — не помогло, даже не подошли к двери хозяева. Тогда уже милицию решили вызывать. А те в свою очередь — скорую.

Отвезли Александру в дежурную больницу. Так и не пришла в этот вечер в себя. Лица совсем почти не видно, один сплошной отёк. Кровь, что с носа натекла, отмыли. На руку правую — гипс наложили.

Он знал, кто это сделал: тот, к кому они с Марией её подтолкнули, кому они, он сам, лично, отдал её. Метался по палате, места себе не находил. Иметь бы сейчас кулаки, настоящие, такие, чтоб ими до смерти забить... Но опять два слова, как приговор: это невозможно!

Не знал, что ему делать и как ему быть. Оказывается, это вовсе не просто — быть Ангелом. Ведь ты ничего, ничего не можешь из того, что по-настоящему хочешь! Только кричать: ненавижу! И он кричал. Кольцу обручальному это кричал. Тому единственному её украшению, что блестело на поломанной руке. И в это слово всю силу свою вложил, все чувства, за прошедшие годы скопившиеся. Губами его почти касался, кольца этого ненавистного и кричал, надеясь втайне, что эта ненависть Илью найдёт.

А когда силы кричать закончились, а слёзы всё также текли из глаз, посмотрел на неё и понял, что не виноват Илья. Он сам во всём виноват. Столько ошибок своих обнаружил, что казалось ему — нет худшего Ангела в мире, чем он. И тогда он вскочил на подоконник и выбросился из окна. Летел вниз с надеждой исчезнуть. Ведь могут же Ангелы умирать, если жить не хотят? Усилием воли крылья сложенными держал, чтоб не раскрылись, не спасли.

Открыл глаза, почувствовав, что больше не падает, и обнаружил себя зависшим в сантиметре от асфальта — горизонтально земле, лицом вниз. Ещё бы чуть-чуть... Встал на ноги. «Ты даже это не можешь», сказал себе. И пошёл. От больницы прочь. Глаза к небу поднял и со всей мочи заорал: «Дайте ей другого!»

Пока Евгений удалялся всё дальше и дальше, палец молодой женщины под обручальным кольцом начал резко и быстро темнеть.

***

В тот же самый тёплый летний вечер в одной из многочисленных забегаловок Киева продавщица и одновременно бармен за убогой стойкой советского общепита неодобрительно смотрела на большого мужчину, заказавшего только что восьмую рюмку водки. Он стоял, опираясь на свой высокий столик, не подразумевавший долгого за ним времяпрепровождения, а потому не имевший рядом стульев, и угрюмо смотрел на уже пустую стеклянную ёмкость. Это было не первое заведение, в котором был сегодня Илья. Он хотел крикнуть женщине за стойкой: «Повтори», но язык не послушался. Тогда шатающейся походкой, удерживая своё тело руками, перебиравшими от стола к столу, мужчина направился к выходу. Открыл дверь, сделал шаг за порог. А дальше, чтобы спуститься по семи ступеням, ему пришлось отпустить опору в виде двери и полагаться только на свои ноги. Но те не удержали, подогнулись на первой же ступени, и грузный мужчина упал, ударившись затылком о ребро злосчастной лестницы. Ещё немного его тяжёлое тело по инерции съехало вниз, но он этого уже не почувствовал.

Подбежавшая к упавшему человеку продавщица рассерженно запричитала: хлопот теперь не оберёшься. Пришлось вызывать скорую и милицию. Врачи констатировали смерть, а недовольный милиционер вымещал на уставшей женщине всю свою злость за то, что вместо заслуженного ночного отдыха дома ему теперь писать отчёты по алкашам.

***

Когда утром врач зашёл в палату, в которой среди прочих несчастных находилась и Александра, обеспокоенная медсестра указала ему на руку женщины. Среди пальцев, выглядывавших из-под гипса, выделялся совершенно чёрный безымянный. Врач позвал ещё одного коллегу и вместе они пытались найти объяснение омертвению тканей, равно как и найти решение.

— Скорее всего, — произнёс один из них, — когда соединяли кость, повредили или не восстановили сосуды.

— Думаешь, если снимем гипс и попробуем поковыряться ещё, поможет?

— Это вряд ли. Он уже совершенно отмер, хотя поражает скорость, с какой это произошло. Нужны кардинальные меры, иначе гангрена на прилегающие области ей обеспечена.

Второй молча кивнул, немного задумавшись. Резать ему не хотелось, но другого выхода он не видел. Александра уже полностью пришла в себя, но то, о чём говорили врачи возле неё, как-то не совсем доходило до сознания. Мужчина в белом халате ещё раз осмотрел и пощупал поломанную руку, озадаченно глянул на лежащую и, бросив медсестре:

— Готовьте к операции, — вышел из палаты.

Медсестра виновато посмотрела на побитую женщину и тоже покинула помещение.

А уже после обеда Александру привезли в операционную, где острым инструментом отсекли от кисти правой руки по самое основание безымянный палец, на котором ещё утром находилось свидетельство её семейного положения.

***

Свёкор со свекровью приходили к ней. Сообщили о смерти сына. Заодно и узнали, что это из-за него тут их невестка в таком состоянии находится. Они хотели Параскевии телеграмму дать, но Саша упросила не сообщать ничего матери. К похоронам мужа её выписали. Катюшу на кладбище не брали — зачем ребёнку на всё это смотреть? Родители Ильи разом как-то постарели, казалось, горе совсем согнуло их, сделало ближе к земле. Александра плакала, не смотря на обиду. Всё же, прожить столько лет рядом, и какой бы он ни был, у Ильи было и много хороших сторон.

После поминок свекровь просила её не прекращать общения — ради Катеньки, которая теперь была единственной отрадой их старости. Девчушка пока продолжала жить у бабушки с дедушкой, — Александре нужно было время, чтобы прийти в себя. На работе в связи с событиями ей дали несколько дней помимо тех, что полагались по больничному листу, но Саша вернулась к обязанностям раньше, чем можно было. Даже ещё ужасного вида лицо своё не смогло удержать в стенах пустой квартиры. Нужно было на что-то отвлечься, чтобы не сойти с ума.

Она уже работала гинекологом в одной из Киевских городских больниц. После института ей полагалось три года отработать по специальности в деревне или маленьком каком-нибудь городочке, куда совершенно не стремились выпускники. Но в деревнях гинекологи вообще не предусмотрены, а с тем, чтобы всё же не уезжать из Киева, снова помог Юрий Петрович, уже вышедший на пенсию. С покалеченной рукой в гипсе было сложно осматривать пациентов, но в помощь выделили опытную медсестру, и Саше оставалось только делать выводы и в случае необходимости назначать лечение.

Постепенно от произошедшего на теле молодой женщины не осталось и следа, кроме заметного просвета между средним пальцем и мизинцем на правой руке. Катюшу отдали в ясли, а свёкор со свекровью разменяли свою квартиру на немного меньшую, зато более близкую к той, в которой жили внучка с невесткой.

Евгений продолжал бесцельно слоняться по улицам, выпрашивая у неба прощения и замены. Но однажды понял, что ничего этого не произойдёт. Он связан с ней навсегда, по крайней мере, до тех пор, пока длится Сашина жизнь. И тогда он принял решение вернуться и быть тем, кем он быть предназначен. Запечатать горе внутри и быть рядом. Сколько нужно. Как бы тяжело ни было, как бы не хотелось снова сбежать, чтобы не видеть результатов того, к чему привела его любовь.