Без Сна (ЛП) - Пайк Эприлинн. Страница 3

На этот раз все по-другому. Это давление, которое окутывает всю мою голову. Сжатие, сжатие. Стон нарастает у меня в горле, и я отталкиваю его.

«Оракул никогда не теряет контроль», — голос моей тёти звучит у меня в голове, её слова накатывают, как штормовые волны в моём мозгу, как физическая вещь, пробивающаяся сквозь мой череп, пока я не дождусь, что кости сломаются. Что это?! Отдаленно я чувствую, как пальцами хватаюсь за край стола, и держусь неподвижно, прокручивая каждый прием, которому учила моя тётя, и новые, которые я придумывала сама на протяжении многих лет.

Но это видение слишком сильное. Оно отталкивает мою защиту в сторону, как если бы она была бумажной салфеткой, пытаясь сдержать паническое бегство.

Спустя несколько секунд, я ощущаю бесформенное присутствие пульсирующего предсказания вокруг себя. Я все ещё слышу, как миссис Паттерсон отвечает на вопрос о радиусе сходимости, но её голос всё сильнее отдаляется от меня, и я борюсь с силой, похожей на реку, уносящую меня в вихревом потоке. В моём сознании начинают появляться тени. Затем я падаю, вращаясь.

Нет, нет, нет! Я мысленно кричу, пытаясь сильнее схватить свой стол, а дышать ещё медленнее.

Ни один из моих трюков не работает.

У меня никогда не было такого сильного видения. Даже когда я была младше и не знала, как контролировать их, они не подавляли меня так. Какая-то крошечная часть меня знает, что я в школе, нахожусь в классе, окруженная другими шестнадцатилетками, но в разгар видения это кажется фантастическим, как рассказы о принцессах и драконах.

Затем яркая вспышка света, падающее ощущение прекращается, и я чувствую, как мой желудок переворачивается вверх ногами.

Мои ноги стоят на твердой земле.

Я на школьном футбольном поле.

Здесь темно.

Холодно.

Мои руки покрываются гусиной кожей, воздух липкий и влажный, как будто я стою в густом тумане. Видение тянет меня вперёд, заставляя меня ходить, наклоняя меня так, как оно хочет, будто это живое существо.

Я борюсь с каждым шагом, хотя знаю, что уже слишком поздно. Я всё ещё сражаюсь. Потому что я должна. Потому что Сиерра надеется на это.

Потому что я обязана маме и папе, по крайней мере, попробовать.

Сначала я вижу её ноги.

Чётко видно, что её маленькие ножки одеты в бордовые балетки с небольшими бантиками над пальцами. Я сосредотачиваюсь на этих бантиках. Я не хочу видеть остальное.

Но, направление моего взгляда выбирается не по моей воле, и я скольжу глазами вверх по её телу. Ноги, туловище, плечи. Лицо. Кажется, я задыхаюсь, надеюсь, что моё физическое «я» — нет.

Глаза у неё открыты, пустые и небесно-голубые. Брызги крови на её щеках настолько мелкие, что почти похожи на блёстки. Но ярко-красные ручейки у неё под шеей всё ещё текут из неподвижного тела. Лужа растет, и я смотрю на зияющую дыру на её горле, и из-за этого моё тело содрогается.

Убирайся!

Мне нужно бежать, нужно бежать, но видение ещё не закончилось. Я сосредоточена на остальной части её тела, глядя на другие раны, которые я не заметила сначала. Её рубашка разорвана на животе, и длинная, кровавая царапина украшает кожу. Нож? Ногти? Я не знаю. Её лодыжка скручена под неестественным углом, и её рука покрыта кровью, начиная с кончиков пальцев. Её собственной? Кровью нападавшего? Невозможно догадаться.

Шарлотта.

Голос почти поёт.

Ша-а-а-а-арлотта.

— Шарлотта!

Я дергаю головой, и вдыхаю воздух носом. С тусклым дождем искр, мой физический взгляд медленно возвращается.

— Да, миссис Паттерсон, — говорю я, как только моё горло перестаёт конвульсировать достаточно для того, чтобы я могла говорить. Хрипеть.

— Номер двадцать три, — говорит она, положив руку на свои бедра, её голос напряжён от раздражения.

Сколько раз она звала меня?

Я наклоняю шею, не могу сфокусировать взгляд, и числа плавают на бумаге.

— Сто шестьдесят семь точка, шесть восемь, — говорю я, наконец, отыскав ответ. Я смотрю вверх и встречаю её взгляд, надеясь, что она просто пойдёт дальше. Меня даже не волнует, правильно ли я ответила. Она смотрит на меня некоторое время. Слишком долго? Слишком коротко? Я не знаю.

— Джейк? Двадцать четыре.

Спасибо.

Моё дыхание возвращается в норму, но пальцы всё ещё сжимают край стола так сильно, что костяшки побелели. Я заставляю их расслабиться один за другим, но, когда отдёргиваю руки и кладу их себе на колени, они болят от напряжения.

На лбу выступает холодный пот и улавливает ветерок от кондиционера, заставляя меня дрожать. Пот течет по моему позвоночнику, собираясь под мышками я чувствую себя грязной и измученной, и всё, что я хочу сделать, это пойти домой и поспать.

И принять ибупрофена.

И что-нибудь, что заставит меня забыть.

Еще до того, как я стала лучше блокировать предсказания, вещи, которые я видела, не всегда случались — будущее постоянно меняется, и картины, которые Сиерра, и я видим, значат просто что так будущее совершится при текущем развитии событий.

Но мои видения довольно цельные. Потому что, если вы сделать ничего, чтобы изменить будущее, а я никогда больше не буду так делать, оно, вероятно, пойдёт по пути предсказания.

Моё сердце ускоряется, когда я пытаюсь вспомнить каждую деталь. Но мне больно вспоминать. Четкое изображение тягучей, густой крови, всё ещё льющейся вокруг её шеи, вызывает у меня тошноту. Это формально не настоящее тело, но, если ничего не изменится, это произойдет.

Прозвенел звонок — пронзительный и резкий — достаточно громкий, чтобы отвлечь меня на крошечную секунду, которая была мне так необходима. Я отворачиваюсь, глубоко вздыхаю, и тошнота проходит.

Я должна уйти отсюда, думаю я, засовывая книги и тетради в рюкзак. Выйду из класса, и со мной всё будет в порядке. Я могу пойти домой. Посплю. Забуду обо всём этом.

Я застегиваю рюкзак и поворачиваюсь к двери в задней части класса, надеясь, что смогу пройти прямо.

Мне становится холодно.

Бетани смеётся и касается плеча своего друга.

Я не думала о её лице в своём видении. Не пыталась её опознать.

Я видела порез. Кровь.

Она жива.

Сейчас.

Но на ней эти бордовые балетки.

Глава 03

— Я дома, — кричу я, входя в дверь.

— Кабинет, — откликается Мама.

Мне становится страшно, когда я приближаюсь к переделанной спальне, где она делает медицинские процедуры, не выходя из дома. Видно ли по моему лицу, насколько я напряжена? Надеюсь, нет. Я не могу с ней поговорить. Только не об этом.

Она не знает, что я могу. Она никогда не узнает.

Я заглядываю в дверь и улыбаюсь, внимательно разглядывая мамины блестящие каштановые волосы, которые ниспадают идеальными волнами — в отличие от моих, которые того же цвета, но завиваются независимо от того, сколько пенки для волос я использую. Она худая и у неё длинные руки, которые тянутся к папке в одну сторону, к красному карандашу в другую, плавные движения, почти как танец, а не ежедневная работа, которой от неё никто не ожидал.

Она выглядит прекрасно, как всегда. Если не замечать инвалидное кресло, можно предположить, что она собирается вскочить и обнять меня.

Но этого не случалось со времени аварии, которая оставила её парализованной.

Когда я отдала жизнь отца взамен жизни тёти.

Я делаю вдох и отталкиваю эту мысль, так же, как делаю это двадцать раз в день. Как минимум. Но сегодня сложнее, после того, как у меня было видение, в которым я не могла справиться. О другой смерти. Это самое худшее. Людям нравится славить героев. Тех, кто спешат, рискуют своей жизнью, чтобы спасти кого-то. И я не говорю, что они этого не заслуживают; они того стоят.

Но вы знаете, что сложнее? Бездействовать. Просто стоять и позволять плохим вещам происходить. Допускать людские смерти, потому что так должно быть.

Я помню, как однажды спросила Сиерру, вскоре после того, как она переехала, почему мы не действовали. — Мы могли бы быть супергероями, — спорила я с ней. — Мы должны помогать людям. Разве это неправильно?