Исторические портреты: Афанасий Никитин, Семён Дежнев, Фердинанд Врангель... - Маркин Вячеслав Алексеевич. Страница 37

О том, как появились на Колыме новые люди, рассказывали древние предания. Врангель записал рассказ о когда-то живших здесь «омоках», у которых «на берегах Колымы было прежде огней более, чем звёзд на ясном небе». Сохранились остатки их строений из толстых брёвен и следы высоких могильных курганов. Омоки были оседлым народом, его сменили на колымской земле чукчи (их Врангель называет чукоч). Омоки были звероловами и рыболовами, чукчи кочевали с юга на север и обратно с огромными стадами оленей.

В начале 20-х годов XIX века в Колымском округе чукчей, которых не отделяли от юкагиров, жило 1139 человек, якутов — 1034, а русских — всего 325. Большей частью это были ссыльные и потомки ссыльных. Были и потомки казаков, служивших на перевозке продовольствия, доставляемого правительством в эти гиблые места. Но после войны 1812 года правительственные поставки прекратились и казаки оказались с кочевниками в общем положении. Лишь шестеро из них были оставлены на действительной службе для содержания караула. Остальные казаки, живущие в отдельной станице, вооружённые саблями и ружьями, раз в год отправлялись к крепости Островной, где устраивалась Чукотская ярмарка. Казаки обеспечивали порядок на ней.

Врангель пишет: «Со скудостью, или лучше сказать, ничтожеством прозябаемой природы, представляется в замечательной противоположности богатство животного царства. Олени в бесчисленных стадах, лоси (сохатые), чёрные и бурые медведи, лисицы, соболи и белки наполняют нагорные леса...» Доктор Кибер обнаружил на Нижней Колыме зимующую белую куропатку, ворону обыкновенную и пернатого хищника — белого, или снежного, филина, питающегося во множестве населяющими тундру леммингами. Весной прилетали с юга отсутствующие зимой утки (Кибер насчитал до одиннадцати их разновидностей), лебеди, гуси. Первыми — уже в начале апреля — появлялись юркие маленькие пуночки, зоологами названные «снежными».

Весна — самое трудное время для жителей Колымы, замечает Врангель. Кончаются съестные припасы, рыба ещё не выходит из глубин, где она пережидала зиму. Под угрозой голодной смерти толпы местных жителей идут из тундры на юг, в русские селения на Колыме, которые сами страдают от недостатка продовольствия.

«Три такие ужасные весны прожил и я здесь, и теперь ещё с содроганием представляю себе плачевную картину голода и нищеты, которой, хотя был свидетелем, описать не в силах», — заключает Врангель.

Экспедиции предоставили в Нижнеколымске самую большую избу городка, которая не была заселена, потому что считалась обителью «нечистых духов». Расположились в двух комнатах избы, а для сохранения тепла построили нечто вроде сеней, а ещё и чулан для хранения продуктов и вещей.

Через полчаса после вселения Фёдор Матюшкин вернулся с устья Колымы, куда он ездил на собаках выяснить возможность покупки для экспедиции мороженой рыбы. Все собрались за вечерним чаем, обмениваясь впечатлениями о дорожных испытаниях, местных обычаях, оленях, первом знакомстве со здешними морозами, «в честь которых оставались мы притом в шубах, тёплых сапогах и шапках». И Врангель добавил, объясняя такой наряд при чаепитии: «Мы находились на берегах Ледовитого океана».

Но до этих берегов было ещё довольно далеко. Предстояло сначала перезимовать в Нижнеколымске. Под самый Новый год, 31 декабря неожиданно появился в городе англичанин капитан Джон Конкрин, совершавший пешее путешествие по Сибири. Не совсем, впрочем, пешее — он использовал и верховых лошадей, и повозки. Но всё же это был подвиг — один через всю Сибирь.

«Врангелевцы» ему очень обрадовались, встретили с ним Новый год, но на его желание присоединиться к их экспедиции ответили отказом. Как объяснил Врангель, «каждый лишний фунт груза был нам в тягость, увеличение числа людей ещё одним спутником слишком затруднило бы нас».

За окном было минус 40° по Реомюру (примерно то же и по Цельсию). В избе приходилось, несмотря на печку, постоянно кутаться в шубы, а чернила нужно было отогревать в горячей воде.

С трудом достав в Нижнеколымске 9 нарт и собак, Врангель решил сначала вдвоём с Кузьминым налегке проведать берег к востоку, в направлении к Баранову Камню, который считался пределом всех поездок. За ним тянулась полоса шириной до 80 вёрст, никогда ещё никем не посещавшаяся. Однообразие — единственное слово, которым можно характеризовать ландшафт к востоку от устья Колымы.

«...Первое впечатление при виде' необъятного пространства земли, покрытого саваном снега, ни с чем не может сравниться; даже радуешься, когда ночь, покрывая всё темнотою, производит хоть какую-нибудь перемену», — записывает Врангель.

В сумерках добрались до места, где, по словам проводников, должен был стоять дощатый сарай — «балаган». Увидели искры, вылетавшие, по-видимому, из трубы, но само строение долго не могли заметить. Собаки вдруг остановились у большого снежного бугра, и из-под снега неожиданно вылезли один за другим три казака, поехавшие вперёд с нартами. В отверстие в снегу, как в нору, нырнули и вновь прибывшие, оказавшись в балагане, где горел в печурке огонь. Путники подкрепились и согрелись, хотя трудно было дышать: ветер гнал обратно дым, заполнявший невеликое пространство балагана.

Наутро разбирали вещи, приготовленные к поездке. Впереди могло уже не встретиться балаганов, поэтому взяли с собой коническую палатку из оленьих шкур, два топора, восковые свечи, железную плиту, под которой можно было разводить огонь, медвежью шкуру и одеяла из двойных оленьих шкур. Естественно, взяты были инструменты для наблюдений за звёздами, за погодой. Из продуктов взяли два с половиной пуда ржаных сухарей, полтора пуда говядины, два фунта чаю, четыре — сахара. Ещё — крупу, соль, табак и водки на тридцать рюмок. Для собак — около двух с половиной тысяч мороженых и сушёных рыбин. На каждую нарту пришлось по 25 пудов груза. Одежда была сшита по местной «моде»: парка, кухлянка, торбаза (меховые сапоги), шапка, рукавицы — всё из оленьего меха.

22 февраля рано утром путешественники двинулись в путь к Малому Баранову Камню, до которого надо было ехать вёрст сорок с лишним. Было 26° мороза, солнце едва-едва поднималось над горизонтом. К четырём часам достигли поварни, рядом с которой стоял крест, поставленный Биллингсом в 1787 году. Внутрь небольшого домика проникнуть не удалось — он был весь наполнен льдом и снегом. Пришлось разобрать крышу, чтобы выбросить снег из помещения. Утром увидели башню, построенную в 1739 году Дмитрием Лаптевым, — знак, указывающий место выхода с моря в устье реки.

Через два дня миновали гористый мыс, прозванный Барановым Камнем, хотя никаких баранов здесь не было. Поставили палатку, но спать легли в одежде, лишь сняв для просушки меховые чулки и сапоги. А утром — снова в путь по низменному берегу, где «на всём открытом взору протяжении его никакой предмет не прерывает унылого однообразия печальной снежной пустыни». И мёртвая тишина...

Съёмку ещё не нанесённых на карту берегов вели в темноте, отсчитывая градусы, минуты и секунды на дуге секстанта при свете ручного фонарика.

Лишь сполохи северного сияния оживляли унылое однообразие зимней тундры. Вот как описал Врангель одно из этих небесных явлений: «Небо было чисто и безоблачно; звёзды блистали ярким арктическим светом. При лёгком NО ветре поднялся от NNO огромный светящийся столб, лучи его, подобно широким пламенным полосам, разламывались на небе по направлению ветра, беспрестанно переменяясь и, казалось, приближаясь к нам...»

В поисках Шелагского мыса подошли к краю моря и увидели на нём «необозримую до краёв горизонта простирающуюся стену огромных торосов». Путь вблизи Шелагского мыса «превзошёл трудностями и опасностями всё доселе нами испытанное. Часто принуждены были мы карабкаться на крутые, в 90 футов шириною ледяные горы, и спускаться по крутизне, находясь каждую минуту в опасности переломать сани, задавить собак или низвергнуться вместе с ними в ледяную пропасть». Припасы кончались. Установив, что берег к востоку от мыса Шелагского идёт на юго-восток, и отметив место, достигнутое в этой поездке, сложенной из больших камней пирамидой, повернули назад.