Бои на Карельском перешейке - Гурвич М. "Составитель". Страница 5

С бугра около Майнилы видна на той стороне реки Сестры деревня Тамисспена. Возвышается большое здание школы. Оно занято солдатами. Подход к школе замаскирован, укрыт свежесрубленными елками.

С товарищами мы прошли вдоль границы по берегу Сестры десяток-другой километров. И всюду дозорные сообщали о приготовлениях врага.

Над землей торжественно шествовала серебряно-голубая ночь. Казалось, можно было разобрать каждую хвоинку на соснах и елях. Из-за дерева вдруг мерцала синяя сталь штыка. Дозор.

Хрусткая тишина. Напряженный слух вдруг поймал отдаленный стук.

Дозорный сообщает, что на той стороне каждую ночь рубят деревья — стучат топоры, с шумом падают сосны и ели. Вело-финны все больше выставляют станковых пулеметов, противотанковых пушек.

Враг готовился, затевал провокации. Население финских деревушек было выселено. Ни одного огонька.

А на нашей стороне — жизнь радостная, яркая. Приветливо светятся окна в домах сел и деревенек. Над зазубринами елового леса встает полная светлая луна. Искрится синий снег. И от этого сказочного леса, и от луны, и от звонкого мороза, от милых огней в домах моей Родины — на душе радостно и легко, как в детстве.

Под соснами собираются красноармейцы. В хрустально чистом воздухе задорно звенит молодой смех. Чеканно стучит движок. Начальник клуба с киномехаником спешат — налаживают экран между стволов.

Тут же разговаривают бойцы.

Пулеметчик Молчанов Дмитрий, рыбак с берегов Охотского моря, веско заявляет:

— Что делается за границей — это мы все понимаем. И все их гнездышки — пулеметные и другие, знаем — по ракитам да по соснам!..

В голосе его чувствуется непоколебимая сила убеждения, ясность сознания, уверенность в правоте своего дела.

Проходит над землей ночь: в угрюмо злобных действиях там, на финской стороне, в живом и чудесном сверкании огней — на нашей.

Днем словно вымирала белофинская сторона. Только наблюдатели на вышках и деревьях чернели в своих тулупах зловещими сычами.

Так шли дни, вплоть до 26 ноября.

Это был обычный наш день на границе. К утру выпал легкий снежок. И воздух был особенно свеж.

В поле, в лесу шли обычные красноармейские занятия. Группа лыжников мчалась по равнине, стремительно спускалась с бугров и косогоров, взлетала на высотки.

И этот мягкий, бодрящий день, и румяные деловые лица красноармейцев, и легкий звон синиц в лесу — все создавало светлое и легкое впечатление.

И вдруг оттуда, с угрюмой финской стороны, резко гукнула пушка. Еще и еще.

По воздуху с нарастающим воем пронеслись снаряды. Они разорвались на нашей, советской стороне. И на свежий снег брызнула кровь.

Так же внезапно, как и открыли огонь, замолкли на финской стороне пушки.

Лежали на снегу убитые наши товарищи. На лицах у них как будто навеки застыла печать недоумения.

Раненым оказывали помощь. Превозмогая боль, они рассказывали о том, как предательски подверглись обстрелу, как снаряды разрывались прямо среди бойцов, занимавшихся учебой на вершине бугра около Майнилы.

Из подразделения в подразделение и на всю страну летела страшная весть.

— Провокация! Финская буржуазия начала стрелять по нашим людям, на нашей земле.

На землю падали синие сумерки. С Балтики рванулся сырой и тревожный ветер. Гулко зашумели сосны и ели, раскачивая черными лапами.

Наступала ночь гнева и скорби. От Майнилы, от полянки, забрызганной кровью дорогих товарищей, мы шли из части в часть — говорили с красноармейцами, командирами, политработниками.

Пулеметчик Спокойчев Дмитрий — высокий и стройный, горячий страстный — громко сказал:

— Когда выстрелы были — мое сердце огнем занялось! К бою я готов. Как и все мои товарищи! Так я хочу товарища Молотова попросить: «Давайте, товарищи правительство, приказ скорее.

Время за все рассчитаться с врагами! Терпения нашего нет».

Всюду — жаркое волнение. Уже обсудили товарищи и сообщение ТАСС, и ноту советского правительства, направленную правительству Финляндии. Всюду — одно: к бою готовы, не терпится, скорее бы приказ.

В кругу бойцов поднимается командир пулеметчиков лейтенант Яковлев, и все слушают его с огромным вниманием.

— Быть готовым — это правильно… Недалек час. А сколько мы перенесли от провокаций, от злобы врага. Я девять лет на финской границе. Провокациям счет потерял. Ну, скоро и провокаторам, и тем, кто ими там управляет, будет крышка…

Скоро утро. Не спят на границе. В сумерках рассвета на бугре около Майнилы чернеют разрывы вражеских провокационных снарядов, алеет кровь наших товарищей.

Вот что случилось 26 ноября 1939 года в районе Майнилы.

Когда глядишь на ту сторону, за границу — все как будто спокойно: леса, холмы и деревья на пригорке. Но присмотришься глазами пограничника и видишь: на сосне примостился финский наблюдатель, за ветками прячется телефонист, а внизу еле заметны покрытые ветвями холмики — это брустверы окопов. Там, в земле — белофинны.

В прошлую ночь они суетились, пробирались ползком к границе и уходили обратно. Утром все стихло, но Выборгское шоссе перерезал свежий окоп, и по бокам в кустах выстроились замаскированные пулеметы.

День за днем глядят пограничники через реку Сестру, и каждый день на том берегу «новости».

Вчера у моста были видны следы свежей земли, и в гору змеей потянулся кабель. Сегодня у сараев можно разглядеть новые окопы.

Потом прогремели выстрелы провокаторов у деревни Майнила.

Никто не созывал людей. Бойцы, командиры, политработники сами собрались на поляну к землянке-клубу.

Трибуной служила автомашина. Начался митинг.

Первым говорил знатный танкист Федор Дудко.

— Нашему терпению пришел конец. Ждем от правительства боевого приказа, чтобы раз и навсегда обуздать зарвавшихся поджигателей войны!..

Младший командир Луппов пошел к трибуне. Не дойдя до нее, он в нетерпении крикнул:

— Чего много говорить? Пошлите наш экипаж первым в бой…

По-прежнему день за днем глядели пограничники через реку.

Маскируясь, возились в земле белофинны. Напряжение все возрастало.

Бойцы и командиры целыми днями ощупывали и осматривали каждую деталь своих танков, протирали и смазывали пушки и пулеметы.

День 29 ноября, с утра туманный, начался обычно. Продолжали боевую учебу, а к вечеру мылись, чистились, брились.

Наступали сумерки. Снег падал большими хлопьями на деревья, на танки…

В штабе бригады шло совещание. Командиры и политработники частей, выслушав приказ Военного Совета Ленинградского военного округа, по телефону приказали собрать коммунистов и комсомольцев, а через полчаса — весь личный состав. И вот по лесу понеслось:

— Коммунисты и комсомольцы, на собрание!

Собрались быстро, все как один. Землянка полна. Растет нетерпение.

Дверь распахнулась. В землянку вошли командир батальона капитан Ушаков, комиссар — старший политрук Бекасов и представитель политотдела. Стало тихо. Керосиновая лампа еле мерцала в темноте, освещая тусклым светом потемневшие от ветра лица.

Все внимательно слушают: перейти границу, разгромить финские войска, раз и навсегда обеспечить безопасность города Ленина — колыбели пролетарской революции, безопасность северо-западных границ нашей Родины.

— За нашу любимую Родину! — крикнул комсомолец Самойлов. — За великого Сталина! За главу советского правительства Вячеслава Михайловича Молотова! Ура!

Ура прокатилось из землянки по лесу. Все встали и запели «Интернационал». Бойцы, собравшиеся группами у землянок, еще не зная в чем дело, подхватили пролетарский гимн.