Андропов (Политические дилеммы и борьба за власть) - Земцов Илья Григорьевич. Страница 38

Андропов, став Генсеком, а затем назначенный Председателем Совета Обороны СССР, превратился фактически в хозяина страны и активно, а главное — «на одном уровне», начал встречаться и вести переговоры с главами других государств.

Оказалось, что расширенные и законодательно оформленные в 1977 г. (в угоду Брежневу) функции, права и полномочия Председателя Президиума Верховного Совета не привели к смещению государственной власти: они являются декоративными и становятся реальными только тогда, когда (и пока) глава партии возглавляет также и Верховный Совет. Когда связь верховной партийной и высшей советской власти оказалась на время разорванной (со смертью Брежнева), выяснилось, что «реформы» 1977 года существуют только номинально и Верховный Совет и его Председатель Президиума были и остались «декоративным» орнаментом партийной диктатуры. И советское государство способно обходиться без «Президента» шесть месяцев (могло бы и шесть лет и больше), не испытывая потрясений или кризиса власти. Вместе с тем (и потому, что «новая роль» Верховного Совета проявляется только, если она сосредоточена на личности Генсека) избрание Андропова Председателем выводило его на формальный пьедестал супервласти в стране — он становился обладателем всех высших советских постов — Генсека, Председателя Совета Обороны, Председателя Президиума Верховного Совета, как Брежнев. Больше Брежнева, ибо тому пришлось карабкаться к коммунистическому абсолютизму по каменистым тропам партийных интриг 13 лет, он же, Андропов, преодолел эту дистанцию в 7 месяцев. И потому, что он, в отличие от Брежнева, обрел всю полноту власти в стране не по милости соратников, а в жестокой борьбе с соперниками, противниками и… теми же соратниками. И это был триумф (и национальный рекорд скоростного спринта к вершине партийно-государственной пирамиды). И за него Андропов был согласен платить по счету Черненко и векселям партийного аппарата.

Требования Черненко были унизительными, они били по самолюбию Генсека и нарушали его планы — не вводить в Политбюро новых его сторонников, заполнить образовавшийся вакуум в Секретариате ЦК за счет одного из членов Политбюро (так Гр. Романов стал секретарем ЦК по промышленности), назначить и официально провозгласить (как это произошло на июньском Пленуме ЦК) самого Черненко идеологическим секретарем партии и разделить с ним обязанности второго секретаря ЦК по кадрам.

Условия, предъявленные Генсеку аппаратом ЦК, требовали его отказа от планов проведения глубокой реорганизации государственных организаций и радикальных реформ. Андропов пошел на сделку, уступил притязаниям и домогательствам, рассудив, что у него еще представится возможность расквитаться с Черненко и расплатиться (и расправиться) с партаппаратом ЦК, дерзнувшим навязывать ему, Генсеку, свою волю.

И случай не заставил себя ждать: в первых числах июля был смещен с должности первого заместителя заведующего Отделом организации партийной работы ЦК КПСС Николай Петровичев. Он, полный член ЦК КПСС, был отправлен на малопочетную должность Председателя Госкомитета СССР по профессионально-техническому образованию, с трудом тянувшую на членство в Ревизионной Комиссии ЦК /131/.

Падение Петровичева сразу на две партийные «ступеньки» последовало вскоре после того, как с секретаря ЦК Капитонова были сняты обязанности руководителя Отдела организации партийной работы, которые он исполнял в течение 18 лет. Отдел принял Егор Лигачев, бывший секретарь Томского обкома, давний друг Генсека. Устранение Капитонова и снятие Петровичева, передав в руки Андропова важнейшие рычаги управления ЦК, открыли перед ним возможность контроля над назначением партийных работников.

Не пришлось долго упиваться и Черненко своей победой. Вскоре у Андропова появилась возможность унизить своего противника — это произошло в июне на Пленуме ЦК. По требованию Политбюро, ссылаясь на партийную традицию и требование протокола, в доклад Черненко монтируются понятия явно из политического лексикона Андропова — требование реализма мышления, настрой на дела, а не на лозунги. Черненко пришлось говорить с чужого, андроповского, голоса и тогда, когда он развертывал перед участниками Пленума программу воспитания советского человека. Важнейшей идеологической задачей партии он назвал проблемы улучшения организации и укрепления дисциплины труда, повышения эффективного производства, контроля и соблюдения договорных обязательств на всех уровнях — от рабочего, колхозника до министра, то есть вынужден был развивать те самые идеи и мысли, с которыми Андропов пришел к власти.

Дань почтения к Генсеку — обязательное требование партийной риторики. Но и в этом Черненко отказывает (ему отказывают) чувство меры. Он вместе со всеми «советскими трудящимися» «горячо одобряет деятельность ЦК КПСС, его Политбюро во главе с Генеральным секретарем ЦК Юрием Владимировичем Андроповым» /132/. Не отметить этого Черненко был не в праве. Ему, однако, пришлось, пожалуй, первому в СССР определить выступления Андропова как подлинные «достижения марксистско-ленинской мысли последнего времени» /133/.

Черненко в своей речи утверждал, что существуют истины, не подлежащие пересмотру. Но он сам тут же «забывал» одну такую истину: значение и роль Брежнева в советской истории — решенную, как ему представлялось на предыдущем Пленуме ЦК, давно и однозначно. Он не находит (ему не находят) ни одного доброго слова для бывшего своего патрона, чьей благосклонностью и расположением он еще не так давно кичливо гордился.

Одного кумира партии вытеснил другой. И перед ним приходится склоняться и рассыпаться в комплиментах. Андропов, если верить Черненко, оказал глубокое влияние на мировую общественность «принципиальностью» и «уверенностью», «спокойствием» и «аргументированностью».

Подобострастие, заискивание в выступление Черненко — вынужденная дань, которую он угодливо согласился платить за возможность проведения (и открытия) идеологического Пленума ЦК КПСС — созванного впервые за 20 лет. Этот Пленум, по замыслу Черненко, должен был повернуть партию от решения экономических проблем к пропагандистским, на гребне которых Черненко, как секретарь ЦК по пропаганде, рассчитывал и надеялся быть вынесенным в духовные вожди.

Идеологический бум, однако, не состоялся. Заключительная речь Андропова на Пленуме, деловая, острая, временами полемичная и яркая, затмила убогое, блеклое и монотонное выступление Черненко. Членам Пленума импонировала откровенность Генсека (полуоткровенность): он говорил об отрыве руководителей от реальности, отметил (посмел!), что созданная в Советском Союзе политическая система не может считаться совершенной, признал, что партийные работники все еще не изучили общество, в котором живут («Поэтому порой вынуждены действовать, так сказать, эмпирически, весьма нерациональным способом проб и ошибок») /134/. Андропов призывал к борьбе с формализмом и при этом не ограничился, в отличие от Черненко, обтекаемыми формулировками, а с рассчитанной мерой смелости (и учитывая психологию переживаемого в СССР социального момента) заявил: «собрания… происходят в основном по подготовленному сценарию… выступления участников заранее редактируются, а инициатива, а тем более критика причесываются и приглушаются» /135/. И как-то совершенно незаметно (но настойчиво) и не навязчиво противопоставил идеологическим лозунгам Черненко требование пересмотреть (он сказал деликатно — отредактировать) действующую партийную программу /136/.

И здесь Андропову явно изменило чувство политического вкуса — он оказался банальным: программы коммунистической партии в СССР пересматривались и редактировались при каждом Генсеке и при каждом Генсеке оставались неизменными. А может быть, в тупиковом исходе своей деятельности на седьмом месяце правления, Андропов приблизился к социальному перекрестку, где надо было решать: отбросить остатки доктринерства и двинуться вперед (не посмел — устрашился опасных для себя и режима последствий) или отступить назад (не позволяло самолюбие). И он застрял на полпути. Начав с призывов модифицировать экономику, скоро понял, что ничего нельзя существенно изменить в советском обществе, не меняя его политической структуры и не подрывая власти партократии. Видимо, Андропов решил пока что уйти от рискованных экспериментов в общественной жизни к реформам… на бумаге. Начинает он, учитывая богатый опыт предшественников, с ревизии Программы КПСС. Но не ограничивается ею.