"Галерея абсурда" Мемуары старой тетради (СИ) - Гарандин Олег. Страница 28

– А где Лемон Варанюк был в это время?

– Не знаю.

Роту, как знаем, например, стоит подле котла и варит. Жижа поблескивает в самом вареве будущих ассоциаций, в самой целесообразности истинных «размеров события», потом варево начинает поблескивать еще больше и, наконец, полностью заблестит. На ветру рядом листья шумят, трамвай громыхает, Спиридон-башня стоит – а Роту только и делает, что «выискивает нужные для последующей иллюминации пропорции и в деле этом сосредоточен». Кто ни видел, как появляются концепции из «ничего»?! Затем, каждое событие запаковывается во вместительную бутыль, относится в верхний или нижний чулан закономерностей, и в зависимости от того, насколько состав событий забродит, только после этого присваивается ему этикетка «происшествие». Отсюда же, в обиходе, принято говорить «бутыль событий» и «броженье случайностей». Но, все же, не смотря на это, иногда бывает интересно, когда начищенная до сального блеска верхняя сторона галоши сильно выделяется на фоне разношерстности нижней, или когда, после чрезмерного заряда слишком сухим порохом, не только плюмаж разлетается в разные стороны, но и само ружье.

– Это – понятно.

– Тогда Шаровман слегка задумавшись над тем, «чтовидит», в отличие от того, «что происходит», говорит обычно такую фразу: «А если в другую сторону … ложкой?» – общий смысл этого высказывания в общей примерке свинства к кашемиру, примерно, такой. Роту, как обычно, вопроса не замечает, не узнает своих же связей в шаровмановской редакции, и потому громко поет: «Раз, два, три… раз, два, три… раз, два, три…». И сейчас мы посмотрим «что» именно, в этот раз он пропел, и «что» именнов этот раз у него из этого «раз, два, три» получилось.

– Один вопрос, если можно: вот вы говорите – была ненастная погода? А почему, спрашивается, я в то время в коробке лежал? Подозреваю – соперничество...

– После разберетесь со своими страхами. Кстати, могу посплетничать и сказать вам о том, что был тогда ветер именно в вашу сторону. Юго-восточный.

– Это – намек, что ли?

– Зачем – намек? Я прямо скажу. Вы на какой улице живете?

– На 71 Вишневской.

– Ну, а событие это произошло совсем не там. У вас, быть может, на 71 Вишневской снег только начался идти, а у нас на 37 Кацуской уже грачи прилетели. Теперь вникайте.

1

– Первым делом, для того, чтобы очертить общую картину этого происшествие или для того, чтобы «посмотреть» и «сказать», а потом, для того, чтобы «отыскать» и «найти» (например, свежий параметр ходьбы или необходимо-нужный для того «фарватер»), для этого необходимо-нужно будет нам самим отправится в некую область отрицания привычных разметок плинтуса, чтобы после на вороном жеребце отправится в довольно темную сторону Экзотического парка (недалеко от Та площади) и увидеть там, на парковой скамейке, кое-кого еще более экзотического.

– Я подозреваю – кого.

– Правильно подозреваете.

Этот «кое-кто», надо сказать, тут же на глазах может вполне обрести форму этого самого «кое-кого», и оказаться впоследствии «ни кем иным», как «тем самым» Перпетимусом из семейства слоновьих, у которого достаточно широкое седло возражений насчет каждого «проходившего», и не в пример сложный пошив мимики (поля да ухабы в основном). Дорогой воротник наплевательств и надувательств ровно лежит на его рыхлых плечах; мрачная подоплека различных и мало понятных привязанностей свисает у него на фалдах пиджака сзади, и ручка от входной двери на груди такая, что привинчена прямо поверх галстука (стучи и входи). И сидит он с хоботом на асфальт вперед метра на четыре и читает газету. Тот, кто проходит мимо, просто перешагивает этот шланг, а если в Сатунчак, например, оное перешагивание происходит, приподнимает ведра в знак уважения.

– Картина достаточно известная.

– «Здравствуй, Перпетимус!» – говорит он тогда, прислушиваясь к сидящему на скамейке Перпетимусу, но сидящий на скамейке Перпетимус молчит. Тогда, ввиду такой «глухоты», нужно сказать это приветствие еще громче: «Здравствуй Перпетумус!!!» – кричит тогда шальным голосом прохожий и приставляет ладонь к уху. «У…у…у…»– доносится до него. Услышал.

– А где был все-таки Лемон Варанюк в это время?

– Не знаю.

Есть у него, как знаете, у Перепетумуса, привязанные снизу к широким ногам толстые веревки, на которых трепыхаются и взлетают над ним разные всевозможные «проньки да ваньки» – мысленные, материальные и прочие фантазии в виде прошлых событий, будущих происшествий, улиц, бань и воробьев или всего того, что теперь видит, или когда-то видел. И его слоновость, надо сказать, конечно, здесь главное обстоятельство, главный козырь, главное его «но», почему он всегда становится привлекательным и любимым.

«Побольше соли надо положить в котел – говорит, между тем, Шаровман, продолжая стоять рядом с Роту и поглядывая, как жижа все больше начинает густеть. Затем появился рядом Так Преступничий в старой куртке по 36 Старой улице идя, и тоже подошел и начал смотреть в самый вовнутрь. Но Роту попросту одного не услышал, а другого попросту не увидел, и по-прежнему пел свое «раз, два, три» еще громче.

– Понятно... Дальше...

2

– Дальше – в газете Перпетимуса мы не знаем пока «что» написано, и написано ли там о том, что вот в определенный час каждый день на скамейке Экзотического парка сидит Перпетумус с длинным хоботом на четыре метра вперед и в темноте читает газету? Этого пока не видно. Разглядеть можно только тыльную сторону газеты, куда неминуемо устремляется взгляд, и где можно увидеть следующую привычную для газеты логическую последовательность: идут абзац за абзацем, колонка за колонкой; какой-то снимок (если присмотреться – главный вход в Экзотический парк); затем статья о ловле в море сардин, и тянут на палубе длинные сети; за ней фото «будка чистильщика у главного входа в Экзотический парк и длинная предлинная очередь»; за ней заметка о новостях в другой газете; дальше еще пара абзацев, снимок дороги, ложка Роту, и, после сильного замеса, сидящий на скамейке сам Перпетумус, – в общем, дело сейчас не в этом, то есть, совсем не в этом сейчас дело. (Самое важное здесь обычно заключено не в перечне событий с отпечатком дат и невозможностью в них поверить, а в самой туши газетных высказываний, в их подоплеке).

– Но, где был все-таки Лемон Варанюк в это время?

– Не знаю

В самой толщине газеты, а газета такая, что походит на большой увесистый том, тоже многого не увидишь – быть может, там и не пойми «что» бывает. Дело в том, каким манером перелистывать страницу: если справа налево перелистывать страницу и останавливаться на самих абзацах, то можно прочесть «одно» и только в том виде, в котором «это одно» способно перелистываться; если слева направо перелистывать страницу, то можно прочесть совершенно другое и уже совершенно в ином, вольном стиле (но, здесь бывают другие направления – такие, как «слева налево» или «справа направо»). И, пока что мы не станем допытываться об этом у самого Перпетумуса – с какой стороны читать, – а приступим лучше к вопросу – «что» нужно иметь при себе важного и необходимого, чтобы суметь прочесть в темноте о том, что в газете написано?

– «..?»

– Правильно думаете – нужен фонарь. И, как раз, под таким ярко светившим и много обещающим фонарем нам и следует на время остановиться.

– Я так, безусловно, и подумал. Конечно, в таких случаях неминуемо нужен фонарь! При плохом освещении ничего совершенно не будет видно.

– Правильно рассуждаете – ничего.

«Добавить моркови надо» – сказал, между тем, Шестикос Валундр, который тоже пришел к котлу и встал между котлом, Шаровманом, Таком Преступничием, Кацуской, Потоцу Цимуцу, Таком Преступничим-2, Лифопом и Вотуном Кирмадогом, потому, что они все тоже сюда пришли и начали смотреть. Ведь если кто-нибудь «приходит» к одному месту и начинает стоять и смотреть, то за ним следом обязательно приходят и многие другие для того, чтобы стоять и смотреть. А, следовательно, если все они приходят к одному месту «стоять и смотреть», то все они совершенно отсутствует в другом месте, чтобы проделывать то же самое. Мы, помнится, говорили о том подробно. И, потому здесь нам не следует ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах позабывать об этом. Ни…ни! Может случиться так, что распрямится по дороге густой натуралистический пейзаж на холсте; еще в более простую прямолинейную линию разомнется скомканный в луже лист бумаги; шина колеса тоже спустится; огонь не зажжется вновь, как какая-нибудь свеча – и получим тогда то самое что ни на есть невероятное предположение «не кочевряжится», а «лежать прямо», и думать тогда придется не головой, а – ногами. Именно потому к таким, отнюдь, не простым курьезам, которые иногда случаются, надо серьезно относиться.