Американская трагедия. Книга 2 - Драйзер Теодор. Страница 1

Дом Сэмюэла Грифитса в Ликурге (город с двадцатью пятью тысячами жителей, расположенный в штате Нью-Йорк, на полпути между Утикой и Олбани). Недалек обеденный час, и постепенно семья собирается к трапезе. В этот день обед приготовляется тщательнее обычного, потому что глава семьи, мистер Грифитс, только что возвратился после четырехдневного отсутствия: он был в Чикаго, на съезде фабрикантов воротничков и рубашек. Внезапное понижение цен, объявленное выскочками-конкурентами на Западе, заставило фабрикантов восточных штатов в свою очередь прийти к какому-то соглашению насчет цен. Сегодня после полудня Сэмюэл Грифитс сообщил по телефону, что вернулся и отправляется прямо в свою контору на фабрике, где пробудет до обеда.

Миссис Грифитс давно привыкла к поведению своего энергичного супруга, который всегда непоколебимо верил в себя и, за редкими исключениями, считал каждое свое суждение и решение непогрешимым, почти безапелляционным; не удивилась она и на этот раз. В надлежащее время он явится домой и поздоровается с ней.

Миссис Грифитс посовещалась со своей экономкой, миссис Трюсдейл, безобразной, но очень дельной, и, зная, что муж многим иным блюдам предпочитает баранью ногу, заказала барашка. А когда был закончен выбор соответствующих овощей и десерта, миссис Грифитс снова предалась своим мыслям: она думала о старшей дочери Майре, которая уже несколько лет назад окончила колледж Смита, но до сих пор не вышла замуж. Причину этого мать хорошо понимала, хотя никогда не признавалась себе в этом: Майра была некрасива. Нос у нее был слишком длинный, глаза поставлены слишком близко друг к другу, подбородок не настолько округлый, как того требует приятная девичья внешность. Обычно Майра казалась чересчур задумчивой и серьезной и почти не интересовалась жизнью местного общества. Она не обладала также и уменьем держать себя, не говоря уже о способности привлекать к себе мужчин, которой отличаются некоторые даже некрасивые девушки. Мать понимала, что Майра обладает слишком острым, слишком критическим умом и в интеллектуальном отношении стоит выше своей среды.

Майра выросла среди роскоши, ей не приходилось заботиться о средствах к существованию, но перед нею стояла другая трудная задача: завоевать себе положение в обществе и любящего мужа — две цели, достигнуть которых без красоты и очарования почти так же трудно, как нищему стать миллионером. Вот уже двенадцать лет (с тех пор как ей исполнилось четырнадцать) наблюдала она, как весело и беззаботно живут юноши и девушки ее круга, а сама только читала, занималась музыкой, вечно была озабочена тем, как бы одеться возможно более к лицу, да навещала знакомых в надежде где-нибудь, как-нибудь встретить кого-то, кто заинтересовался бы ею: это и сделало ее печальной, почти ожесточило, хотя в материальном отношении жизнь ее и ее семьи была на редкость благополучной.

Только что Майра прошла к себе через комнату матери с видом полнейшего равнодушия ко всему на свете, и мать раздумывала о том, как бы вывести ее из этого состояния, как вдруг в комнату влетела младшая дочь Белла: она вернулась от Финчли — богатых соседей, к которым заходила по дороге из школы.

Белла была совсем не похожа на свою сестру — высокую, болезненно бледную брюнетку. Она была ниже ростом, но грациознее и в то же время крепче. У нее были густые, темные, почти черные волосы, смуглый оливковый цвет лица с горячим румянцем, веселые карие глаза, сверкавшие жадным интересом ко всему на свете, гибкое тело и красивые ловкие руки и ноги. Жизнь била в ней ключом. Она попросту любила все вокруг, наслаждалась жизнью такой, как она есть, и поэтому, в отличие от сестры, неудержимо привлекала к себе всех — мужчин, и юношей, и женщин, старых и молодых, — что, конечно, прекрасно замечали ее родители. Тут не приходилось опасаться: в свое время не будет недостатка в женихах. Мать считала, что вокруг Беллы уже теперь увивается слишком много юношей и взрослых мужчин, и потому вставал вопрос о выборе подходящего для нее мужа. Белла быстро завязывала дружбу не только с отпрысками старинных и добропорядочных семейств, представлявших собою сливки местного общества, но также, к великому неудовольствию своей матери, с сыновьями и дочерьми семей, лишь недавно выдвинувшихся и потому значительно менее почтенных, — с детьми фабрикантов бекона или консервных банок, пылесосов, деревянных и плетеных Изделий, пишущих машинок; все это были очень богатые люди, но в Ликурге их считали выскочками. По мнению миссис Грифитс, Белла со всей этой компанией слишком много танцевала, слишком часто посещала кабаре и носилась на автомобиле из города в город без должного присмотра. Но какой контраст с Майрой, насколько легче с младшей дочерью! И только потому, что надо же было наблюдать за Беллой, пока она солидно и с благословения церкви не выйдет замуж, миссис Грифитс тревожилась и даже протестовала против многих ее знакомств, увлечений и развлечений: она оберегала дочь.

— Где же ты была? — спросила миссис Грифитс, когда дочь вбежала в комнату, бросила книги и подошла к пылавшему камину.

— Подумай только, мама, — весело начала Белла, не обращая внимания на вопрос матери. — Финчли хотят отказаться от своей дачи на Лесном озере. Они собираются летом на Двенадцатое озеро, около Соснового мыса, и будут строить там новую дачу. Сондра говорит, что теперь дача будет у самой воды, не так далеко, как старая. И там будет огромная веранда с паркетным полом. И огромный лодочный сарай, — знаешь, мистер Финчли собирается купить Стюарту моторную лодку в тридцать футов длиной. Чудесно, правда? И Сондра говорит, что, если ты позволишь, я могу приехать к ней на сколько захочу, даже на все лето. И Гил тоже, если захочет. Это как раз напротив Эмери Лодж и отеля «Ист-Гейт», на другой стороне озера. А дача Фэнтов — знаешь, Фэнты из Утики? — немного подальше, около Шейрона. Вот чудесно, правда? Просто великолепно! Хорошо бы, вы с папой тоже надумали построить там дачу. По-моему, сейчас все стоящие люди туда едут.

Она говорила без умолку и вертелась то у камина, где пылал огонь, то возле окон, выходивших на лужайку перед домом; за лужайкой тянулась Уикиги-авеню — там в зимних сумерках уже зажигались фонари. Мать не могла вставить ни слова, пока Белла не исчерпала потока своего красноречия; тогда она сказала: