Голова бога (Приазовский репортаж) (СИ) - Марченко Андрей Михайлович "Lawrence". Страница 27

— Чего надобно, Аркадьюшка? — спросил Дмитрий Андреевич, преподаватель черчения и рисования.

Аркадия чуть передернуло: так его называли еще в училище. Это имечко ему не нравилось, он полагал, что осталось оно в прошлом. Как бы не так: здесь его по-прежнему считали школяром. Его не выставили за дверь — это уже хорошо. Но, с другой стороны, чая тоже не предложили.

— Я к Роману Павловичу, — Аркадий указал на учителя географии и истории.

Тот на крошечной печечке, кою топить можно было дровами не более обломков карандашей, варил, тщательно помешивая в кружке, суп. Картошечка, петрушка, лучок, да немножко сальца для жира — кушанье часто получалось недоваренным. Но эту тайну никто кроме учителя не знал, поскольку вкушал он это яство в одиночестве. Над этими чудачествами, равно как и над геранью городничего одно время похихикивали, но позже — привыкли. В каждой избушке — свои игрушки.

— Ну, так говорите, — предложил историк.

Юноша предпочел бы с ним говорить приватно, однако же было ясно: тот не оставит свою готовку, а просить выйти остальных — глупость.

— Я хотел поговорить с вами о Ситневе. Сказывают, вы были с покойным близки?…

— Спокойным? — удивился туговатый на ухо Дмитрий Андреевич. — С каких это пор он стал спокойным?…

— С позавчерашнего дня, как успокоился навеки, — поморщился директор, и скосив взгляд на Аркадия спросил. — А зачем это тебе, юноша.

— Хочу собрать биографии замечательных горожан, — не моргнув глазом, соврал Аркадий.

— А чего с него начали?… — возмутился учитель русской словесности.

— По горячим следам, пока живы воспоминания, — врать становилось в привычку.

— Да я давно с ним общался, — оправдывался Роман Павлович. — Не праздновал я его идеи. Ерундовые, прямо скажем, идеи у него были…

— Это да — ни убавить, ни прибавить.

— Да я вообще не понимаю, с каких таких делов ему быть замечательным?… — возмущался учитель русской словесности.

Его имени журналист не знал, появился он в училище на следующий год после того, как Аркадий оттуда выпустился. Молодой мужчина был родственником полицмейстера, заменил безвременно почившего Апполинария Апполинариевича — старичка добрейшего, влюбленного в поэзию Жуковского. Как раз прежний преподаватель привил Аркадию любовь к русской речи, коя и убивает, и исцеляет… А этого хлыща, кстати, лишь ненамного старше его самого, Аркадий не праздновал — если бы его не было на место преподавателя мог бы претендовать он сам.

— Но ведь Ситнев же что-то искал!

Из кармана жилета, надетого не по погоде, учитель достал портсигар, из него сигарету. Зло зажег спичку, закурил, затянулся и сплюнул.

— Да у нас полгорода ищут что-то. Как правило, выпить и закусить. Ежели о каждом таком искателе писать — чернил в уезде не хватит.

— Полегче, — поправил его Роман Павлович. — О мертвых или хорошо или ничего…

— Тогда лучше хорошо…

И учителя заговорили…

…С пару лет назад во время загородной выездки произошло событие, изменившее жизнь этого человека.

Ситнев ранее жил на Кавказе, где услышал любопытнейшее дополнение к легенде о Золотом Руне. Якобы жители древней Колхиды в быстрые горные ручьи и реки клали придавленную камнями баранью шкуру, и в шерсти застревали тяжелые частицы золота, а обычный песок поток уносил далее. И с Кавказа же у него появился обычай помещать в реку, к которой его забросила судьба подобную шкуру.

Когда с вечно неспокойного Кавказа он переехал в Приазовье, привычка осталась при нем. Польза от нее здесь была еще более сомнительной: спокойные степные реки едва ворочали обычные песчинки.

В тот раз на берегу реки кутили дотемна и допьяна. Уже при лунном свете не вполне трезвый Ситнев достал овечью шкуру, бросил ее в корзину, сел в коляску… А утром среди ворсинок шерсти он заметил желтый отблеск.

Золота было совсем немного — даже самый прилежный ювелир не смог бы изготовить из него и простенького колечка. Возможно, золотые чешуйки подбросил какой-то шутник, из присутствующих на той прогулке. Однако все присутствующие позже это отрицали категорически.

Место, где пировали, найти удалось без особых хлопот, благо от города оно отстояло на три версты и выезжали туда не первый раз. Но повторные опыты ничегошеньки не дали. Если золото в реке и имелось, в этот раз она делиться им не намеревалась. Но, по мнению Ситнева, это ничего не меняло. Золото лежало где-то здесь, в бассейне Гайтан-реки. Она или какой-то приток где-то вымывали драгоценный металл из породы, влекло его к морю. Следовало лишь найти это славное «где-то».

И Ситнев взялся за дело. Пешком он обошел весь уезд, с вылазками забирался в соседние губернии, с остервенением колол породу. Образцы проб он травил в кислотах, надеясь получить благородный, нерастворимый остаток. Когда руки уже отказывались держать молот, листал страницы переводов Геродота, Диодора Сицилийского, Ксанфа из Сард — не упоминали древние греки о залежах золота в этих местах?

Но, увы, золота не было ни в пробирке, ни в книгах.

Изрядно обнищал за эти годы: ведь поиски и реактивы съедали львиную долю средств и времени летом, а зимой и в непогоду много заработать не получалось. Знакомые советовали ему сменить сферу деятельности, выбросить золото из головы. Ну, или на худой конец искать его в местах более приспособленных для этого: как раз газеты писали о поисках золота в Сибири и Северо-Американских Соединенных Штатах. Но Ситнев не видел в этих советах решительно никакой пользы. В самом деле: зачем ехать куда-то на Лену или Калифорнию, если скоро золотая лихорадка начнется скоро прямо здесь?… А он на правах первооткрывателя!

Ситнев писал в столичные университеты. Оттуда иногда приходили умеренно хамские ответы, кои сводились к тому, что золото преимущественно находят в скальных породах. А все Приазовье сложено на сотни саженей вглубь из остаточных пород, и ничего ценней угля, известняка и мела в них обнаружить не получится.

— Позвольте, но я вот слышал, что под Мариуполем в Старом Крыму, графит нашли. А это не есть осадочная порода. Или вот гранит у нас имеется — ведь вулканическое происхождение явно!

— В самом деле. Сколь не глубок наносной слой, под ним обязательно будет слой вулканический. Мало того, обязательно и в степи должны быть выходы вулканических пород. Это, представьте себе как горы, кои почти до вершин занесло пылью. Но тут геологии на горло наступает история. Края тут обитаемы со времен Потопа, было бы — его давно нашли.

— С другой стороны ведь при раскопках скифских могил находили золотые украшения. Откуда-то они его брали?… — спросил Аркадий.

— Может, украли у греков?… — предположил Агамемнон Фемистоклювич. — А те его из-за моря привезли.

— Золотые залежи имелись в Венгрии, — добавлял Роман Павлович. — Недалеко, в общем… Но там же горы…

— В Крыму тоже горы. Золота там пока никто не нашел, — напомнил Агамемнон Фемистоклювич.

— Ну, нет, у нас золота, слышите? — ярился учитель словесности. — Нету!

Учитель географии и истории Роман Павлович не скрывал, что с покойным он одно время был на короткой ноге, однако после того как Ситнев совершенно свихнулся на золоте, дорожки пошли в разные стороны. Да оно и не дивно: Ситнев все время проводил где-то за городом, занятие же Романа Павловича располагало к оседлости.

— Поднимитесь вверх по течению. Может, кто-то из живущих по берегам реки вам что-то скажет. К французу зайдите, к немецким колонистам…

Впрочем, вспомнил Роман Павлович, покойного он встречал совсем недавно, причем в городе — было это с пару недель. Поведение Ситнева изменилось. Он стал веселей, что Роман Павлович счел лишь новой стадией безумства. Он говорил, что богатым он станет непременно, причем в обозримом недалеком будущем. Норовил еще занять денег под свое грядущее богатство. Но Роман Павлович привычно ему не верил.

— Что еще он говорил?… — спросил Аркадий.

— Повторял слова Христовы: «Не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и в доме своем», — отвечал рыбак. — И что его скоро оценят по достоинству. И что сие значит — не спрашивайте, не скажу.