Королевство на грани нервного срыва - Первухина Надежда Валентиновна. Страница 36

Глава одиннадцатая

ПОЭТИЧЕСКИЙ ФУРШЕТ

Видеть не могу эту гадость! — воскликнула мастер-повариха. — А ее еще надо приготовить!

Гадостью были роскошные медузы, лениво плавающие в баке с морской водой. Медузами питались ксантийцы — два этих поэта прибыли из галактики Ксанто. Они дышали гелием и ели глиняные тосты с медузами, в остальном проблем не доставляли.

— Госпожа Рипли, позвольте мне сделать тосты, — вмешалась юная бисквитчица. — Глину я уже сформовала и пропекла, теперь только выкладывать медуз…

— Слава небесам, что растет такое поколение кондитеров. Вперед, девочка, — сказала повариха. — Я лучше приготовлю винегрет — это для поэта с Земли, они раса, практически схожая с нами, даже удивительно!

Бисквитчица принялась споро вытаскивать медуз особой сеточкой и укладывать на еще теплые глиняные тосты. Медузы присыхали, и тогда девушка капала в серединку тоста капельку ртути — в этом был особый ксантийский шик.

Мясник разделывал тушу альфа-центаврийского кролика — это было здоровенное существо, ростом с хорошего кабана. Стейки и бифштексы из него будут есть альфа-центаврийцы.

А вообще, все напрасно боялись сложностей с кухней — гости все привезли с собой, показали, как приготовить или даже приготовили сами. Землянин, правда, сказал, что прибыл на халяву и хочет винегрета и жареных кур. Куры в замке имелись в достаточном количестве, клетка с квохчущими затворницами стояла у стены. И тут младший поваренок увидал, что стена становится какой-то текучей, а в полу появилась крутящаяся воронка.

— Ой, — сказал поваренок.

Из дырки высунулась рука, смуглая, волосатая, в золотом браслете и с железной литровой кружкой:

— Нам только водички попить!

— Ой! — взвизгнули теперь уже все.

Из вихрящейся воронки в полу на кухне образовалась целая орава мужчин, женщин и детей разных возрастов. Все они были смуглы, одеты в яркие наряды, пахли лошадьми и поддельными духами. Очи их сияли, как янтари, и, видимо, обладали особым гипнотическим действием.

— Вы кто? — грозно спросил шеф-повар, схватив мясницкий нож. — А ну возвращайтесь в свою дырку!

— Добрый человек, зачэм ругаэсси, зачэм нож! Мы бродячие артисты, кабаре «Черная жемчужина». Мы космические цыгане, кочуем, гадаем, мал-мало зарабатываем, старые звездолеты берем, на запчасти продаем. Покормите нас, а то два месяца не мывшись и переночевать негде.

— Мне такие типы незнакомы, — мрачно сказал шеф-повар.

— А вот наш ромалэ-барон Иванко Сокол.

— Барон Иванко Сокол, — гордо отрекомендовался высокий, чернобровый, черногривый и одетый во все черное красавец. Шляпа у него размером напоминала блюдо для канапе и по тулье была повязана алой лентой.

— Послушай, дарагой, — заговорил барон. — Нам много не надо. Мы по всем галактикам кочуем. Накормите нас, напоите, а мы вам за это споем-спляшем, на картах погадает наша старая Нэнэ.

— Хозяйку уже оповестили? — спросил шеф-повар.

— А вот и я! — ответила я ему. — У-у, какой у нас здесь контент образовался. Это вы знаменитые цыгане Иванко Сокола?

— Барона Иванко Сокола!

— А, барон, вот и вы, рада видеть. Вы, значит, через континуум шли… Давайте договоримся сразу: у нас тут поэтический фестиваль о мире и дружбе. Поэтому столовое серебро воровать не надо. Располагайте ваши шатры где хотите, еду выбирайте согласно рациону и развлекайте гостей. Будете хорошо себя вести — уйдете с честью и подарками, а нет — я вас достану, у меня руки длинные.

На что все сказали:

— Обижаешь, хозяюшка, мы люди честные, нам чужого добра не надо!

Я увела компанию в малую столовую, приказав подать им отдельный обед и выпивку. Мне было сейчас не до них. Через десять минут закончится первый день выступления героев фестиваля, после чего я должна произнести соответствующую речь и объявить результаты жеребьевки. Назвать победителей и пригласить их в Хрустальный дворец на праздничный ужин. Хрустальный дворец охранялся, но в связи с цыганами охрану я удвоила.

Я вернулась в зал поэтов. На сцену как раз всходила хрупкая девушка-гуманоид в белом платье. Сопровождал ее тоже гуманоид, в черном костюме и с гитарой в руке. Значит, девушка будет петь — приятный аккорд для завершения первого дня фестиваля.

И она запела:

Как легко закрываются веки,
Как из рук высыпается стих.
Я жила в термоядерном веке,
Я жила в умирающем веке
И не видела разницы в них.
Те же были дома и заборы,
Те же лужи и та же тоска.
И душа уезжала на «скорой»,
Белым пальцем крутя у виска.
Я не знала, зачем я и кто я,
Я умела совсем ерунду.
Я не знала любви и покоя,
Видно, их я совсем не найду.
Я не смею просить об отсрочке,
Если только на время письма.
Как легко рассыпаются строчки,
Как обрезанные ноготочки,
А за ними — забвенье и тьма.

Она допела, и все просто встали в благоговейном молчании, не потому что стихотворение было уж каким выдающимся, а потому что девушка эта была воплощенные страдание и скорбь. Она взмахнула руками, и под потолком замелькали белые бабочки.

— Прощайте, — сказала девушка.

Гитарист забросил гитару за спину и бережно поднял на руки невесомое создание.

— О Стелла Марис, молись о нас, бездарных, — услышала я рядом чей-то шепот.

Я повернулась. Это был рагноид — бледно-сиреневый, моего роста, с огромными глазами. Его галактика в противовесе — пришлось ему по мирам поболтаться.

— Вы знаете поэтессу? — спросила я.

— Стеллу Марис знают все поэты. Ведь она умершая звезда, но свет ее вместе со стихами все еще идет к нам. Она появляется внезапно и так же внезапно исчезает. Это хорошо, что здесь была Стелла Марис, она осенила всех благословением и послала удачу.

— Мне приятно встретить такого знатока.

— О, что вы, это я должен выказать почтение…

— Люция Монтессори, владелица всей этой красоты.

— Орви эт Урби, кластер Рагноида…

— Я поняла. Как прошло смещение по граням?

— Благополучно, слава нашим богам. Наверное, мы единственная раса, которая так сильно ощущает равновесие Всего Сущего.

— Мне хочется угостить вас, у нас прекрасный бар, вы мне расскажете о жизни на Рагноиде…

— С удовольствием!

Мы прошли в пока еще пустой бар, я попросила налить себе яблочного сока с капелькой лайма, а рагноиду сернистую воду с окисью цинка.

Мы удобно устроились за стойкой и принялись болтать о том о сем. Рагноиды — прекрасные собеседники.

— Орви, прочтите мне ваше стихотворение.

Он прочел. Вздохнул:

— К сожалению, оно не пришлось по душе зрителям.

— Ничего, не унывайте, крепитесь и совершенствуйте ваш талант. Это первый, но далеко не последний всемирный поэтический фестиваль.

И тут в бар влетела разъяренная Оливия:

— Она тут прохлаждается! А объявлять итоги кто будет, конь в пальто? А банкет? А концерт? Растерзаю!

Оливия, не чинясь, схватила меня за шиворот и поволокла прочь из бара. Бедный рагноид грустно смотрел мне вслед.

— Оливия, прекрати меня тащить, на нас люди смотрят.

— Пусть посмотрят, не одной же тебе жевать славу!

— Оливия!!! Ты что, завидуешь?

— Была нужда. Так, все, встряхнулись, плечи распрямили. Глубоко вдохни и резко выдохни.

— Блин, подвязка на чулке лопнула!

— Переживем.

Оливия распахнула двери и прорычала:

— Дамы и господа! Ее светлость Люция Монтессори!

Музыканты на галереях грянули приветственный гимн, я шла в проходе меж рядов кресел, боясь, что или шлейфом стул свалю, или каблук подломится.