Танкисты (Повесть) - Баскаков Владимир Евтихианович. Страница 11

— Опять русские танки, — сказал Гитлер с раздражением.

А Цейтцлер вынужден был признать, что генеральному штабу только теперь стало понятно, почему танки столь демонстративно двигались по лесным дорогам Калининщины. Русские шли днем и ночью, создалось впечатление подготовки большого наступления. Оживился у них и Западный фронт. Создавалась явная угроза для всей ржевской группировки.

Далее начальник штаба доложил, что командование группы армий «Центр» принимает меры к ликвидации прорыва, и, может быть, ему удастся блокировать русский мехкорпус, но фюрер никак на это не реагировал. Что значит эта блокада в сравнении со Сталинградским котлом! И тем не менее, она уже отвлекла значительные силы, не дает возможности свободно перебрасывать подвижные соединения туда, где сейчас они нужнее всего — в район Тормосина и Котельникова…

Раздумывая теперь над тем, что лично наблюдал и слышал в ставке Гитлера, генерал-майор Крафт перенесся мысленно под Ленинград, судьбу которого этой осенью должен был решить окончательно именно Манштейн вместе со своими крымскими гренадерами. Оттуда тоже можно было бы взять кое-что для операции «Зимняя гроза». Но и там карты спутаны. Одна дивизия уже взята для ликвидации калининского прорыва. И не будет ничего удивительного, если русские этой же зимой вдруг нанесут удар и здесь. Ведь проглядела же осенью немецкая разведка скопление русских резервов, и прежде всего танковых, на флангах сталинградского клина. Чего стоил прогноз Гелена о вероятности русского наступления и в центре, на московском фронте? Этот прогноз разослали по фронтам. Его читал и он. Читал и не сомневался в основательности таких предположений. Да что он — фюрер поверил в это! Недаром в районе Витебска создавался резерв дивизий. Не случайно и Манштейна переадресовали туда же как гарантию от неожиданностей. «Если русские попытаются прорвать фронт в центре, группа Манштейна в несколько дней ликвидирует любую попытку».

Представить себе, что советские войска будут наступать в донских степях, никто не мог. Ни фюрер, ни Кейтель, ни Цейтцлер не допускали такой возможности. Можно ли было думать, что русские после трагических для них событий под Харьковом и на Дону, в Крыму и в районе Волхова смогут осуществить наступление сталинградского масштаба? Фантастично! Откуда что взялось? Эти свежие армии и танковые корпуса, угрожающие теперь всей южной группировке вермахта? Эти Жуков и Василевский, организовавшие такую грандиозную операцию? Эти генералы, так точно и так грамотно замкнувшие стрелы у Калача и Советского? Эти танковые и механизированные корпуса? Откуда все это?.. Разве летнее отступление русских не казалось преддверием их долгожданной, но полной и окончательной катастрофы?..

Самолет резко осел, и генерал почувствовал, как заныло сердце. Он пальцем подозвал адъютанта, сидевшего в переднем отсеке, и попросил принести рюмку коньяка.

Полковник Середа, очищая хлебной корочкой дно котелка с остатками горохового супа, вдруг почему-то вспомнил, как первый раз в Анкаре на званом обеде перепутал вилки. Их подали почему-то три, и три ножа. После мяса принесли рыбу. Кое-как поковырял вилкой, оставив добрую половину, — не поддавалась. Осторожно положил вилку на скатерть, обтерев корочкой белого хлеба. Но после обеда протокольщик посольства все же сказал ему:

— Неладно у тебя, Иван Кузьмич, получилось.

— А что такое?

— Да ты рыбу-то обычной вилкой ковырял, а там была специальная вилочка с перепоночками.

Середа расстроился тогда: приехал за границу — и сразу такая незадача. Обошлось. За три года разобрался и в вилках, и в ножах, и в других премудростях этикета. Но к посольской работе так и не привык, а от войсковой поотстал.

Куда-то в даль памяти ушел гарнизон с его размеренным ритмом, строевыми смотрами, изучением наставлений, инспекторскими проверками, пересудами командирских жен. Вернулся Середа в строй уже не на Украине, а в Подмосковье, где формировался корпус Шубникова. Раньше он считался растущим штабным офицером, а тут сразу почувствовал, что отстал.

Генерал Шубников держался в наступлении, как рыба в воде, — все время ощущал пульс боя, внимательно следил за перемещением колонн и боевых порядков, точно знал, когда и кого надо подстегнуть, даже обругать, а кого ободрить, похвалить. Придумал какой-то свой, как говорили, «шубниковский», способ движения танков по снегу. А Середа, по идее, правая рука командира, по существу, лишь фиксировал то, что решал Шубников. И потому нервничал, злился, порой срывая свою досаду на операторах, офицерах связи, работниках разведотдела — ребятах в основном молодых, но уже повоевавших. Особенно его раздражал начальник оперативного отдела майор Бородин — высокий парень с красивым круглым лицом. Середа и сам не понимал, почему, но раздражал он его явно.

Бородин первым доложил о тактическом окружении корпуса, не побоялся произнести слово «котел» и сразу же предложил меры: сосредоточение, круговая оборона, усиление танкового резерва, изменение системы огня. Шубников, не спрашивая мнения Середы, одобрил все эти предложения и добавил, обращаясь к ним обоим:

— Ты, Бородин, будешь при мне. Возьми рацию. А вы, товарищ полковник, соберите штаб в кулак и держите связь с частями.

Середа понял, что сейчас, в той новой обстановке, гораздо нужнее, чем он, этот молодой, расторопный командир в ладном белом полушубке и меховой шапке с не положенным по уставу кожаным верхом.

…Середа поставил котелок и спросил адъютанта:

— Генерал не искал меня?

— Нет.

Полковник поморщился. За все дни, что они находятся в окружении, Шубников ни разу не обращался к нему за советом. Бегал с Бородиным по переднему краю созданной наспех обороны, следил за маскировкой, совещался с командирами бригад, а Середу как бы не замечал. Только на седьмой день прислал за ним автоматчика.

У машины Шубникова собрались все командиры бригад, замполит полковник Кузьмин, майор Бородин, начальник связи подполковник Синица и еще несколько человек. У всех — усталые лица, многие обросли щетиной.

Шубников сбросил с плеч прямо на снег черную свою бурку — память о кавалерии, — раскрыл планшет.

— Прошу взять карты, — без предисловий начал он.

Зашуршали карты.

— Найдите населенный пункт Кузьмичи.

— Чего его искать, — прогудел Куценко, — до смерти не забудем их, эти Кузьмичи.

— Полковник Куценко, прошу внимания, — серьезно сказал генерал. — Найдите теперь деревню Карпухино… Нашли?

Все ответили, что нашли.

— Сюда, на Карпухино, будем выходить с боем. Ориентир — четыре пожара.

— А танки и машины? — это спросил командир мехбригады полковник Пантелеев.

— Оставшиеся танки пойдут на Кузьмичи, на прорыв. Люди, как я сказал, — на Карпухино. Транспортные машины сжечь. «Катюши» взорвать. Минометы и стрелковое оружие — с собой. Раненых вынести на носилках. Всех.

И, обращаясь к начальнику санслужбы полковнику Векслеру, спросил:

— Борис Моисеевич, сколько у нас в наличии носилок?

Векслер почему-то снял очки и скороговоркой ответил:

— Более двухсот.

— Позаботьтесь о распределении их.

Заключил:

— На всю подготовку — два часа. В ноль сорок пять выступаем. Майор Бородин сообщит маршруты.

Люди молча топтались на месте, не расходились. Они ожидали чего угодно, только не этого. Готовы были все броситься на прорыв и сгореть в этом бою. Не удивились бы, если бы Шубников приказал: «Сражаться до последнего». Но уничтожить технику и выходить?! Бросить здесь, в лесу, все, что осталось?.. Это было непривычно, хотя каждый на основе опыта семнадцати месяцев войны давно усвоил: если посидеть в лесу еще сутки-двое, немцы расчленят корпус и уничтожат по частям. Ведь снаряды на исходе, продуктов нет. Ждать своих? Но где они, свои? Да и каждый из собравшихся здесь знал, как это безумно трудно — деблокировать попавшее в котел соединение силами, потерявшими наступательный темп.

Выходило по всем статьям, решение командира правильное. Наверно, единственно правильное. Но все же непривычное.